Охота на время

Я сушу мокрое белье на своем балконе, но оно, черт возьми, никогда не может высохнуть до конца. Мы смачиваем наши простыни, чтобы  было легче спать, на утро пытаемся их высушить. Но это чертово белье никогда не сохнет.
 В полдень жара разгорается с новой силой, жалит так, что дыхание стягивает. По ночам я вижу, как залетевшие бабочки кружат вокруг лампы, испускающей тусклый, грязный свет.
Я раздеваюсь до гола, сначала снимаю хлопковую футболку, успевшую пропитаться дневным потом, потом юбку, длинную, почти в пол и встаю под редкие холодные струи воды. Жаль, что жара имеет свойство въедаться в кожу, ледяной душ не в состоянии надолго помочь.
Каждый вечер к моему дому подъезжает мой парень и оставляет свой мотоцикл у дверей подъезда. Из большого списка квартир он выбирает мою и нажимает на звонок. Я говорю, что чертовски занята и незамедлительно спускаюсь вниз, открываю дверь, и он страстно целует меня в сухие губы. Я люблю, когда он меня целует, он всегда делает это так страстно, что не хочется останавливаться.
Моего парня зовут Александр. Он ездит на мотоцикле. Понятие не имею, хороший ли это мотоцикл. Наверно, хороший, но мне плевать. Самое главное в нём только то, что он чертовски страстный. Я люблю страстных мужчин. Я люблю Александра, как до этого любила М*, С*, Л* и …
Каждый вечер будто бы выполняя какой-то ритуал, на бешенной скорости, он везет меня по ночному городу.  Страха нет, и это вовсе не потому, что с  Александром ничего не страшно. Совсем нет. Просто-напросто он привносит в мою жизнь изюминку.
Потом он завозит меня в бар, снова целует на глазах у всех, заказывает два пива. Мой парень открывает мне бутылку и дает прикурить. Люди смотрят на нас, шепчутся, шушукаются, хрустят сырными чипсами. В этом городе не принято целоваться, любить друг друга, объясняться в чувствах. Здесь нельзя ничего, в чем хоть немного сквозит вольностью. Но нам с Александром плевать на эти дешёвые условности, мы целуемся на глазах у всех, жуем жвачку и пьём теплое пиво.
Мой парень на бешенной скорости везет меня к морю, чтобы почувствовать кожей ветер и скрыться от посторонних глаз и жары.
Мы летим быстро, огни, освещающие город, размываются перед глазами, нам кажется, что ещё немного, и мы станем птицами. Мы разгоняемся, движемся дальше и дальше, мои волосы развиваются, и мне кажется, будто бы круче меня сейчас нет никого. Все оглядываются, делают недовольные лица, а мы продолжаем лететь.
Ни одно удовольствие не может длиться вечно, Александр сбавляет скорость, тормозит и говорит мне, что мы уже приехали. Мы оставляем наш мотоцикл в одиночестве, я снимаю туфли, и мы идем к морю, наступаем голыми ступнями на остывший песок, садимся на него, вытягиваем ноги к воде и ощущаем как ещё теплая, она касается нас.
- Ты счастлива? – спрашивает Александр.
- Нет, - говорю.
- Разве тебе плохо со мной?
- Нет, - отвечаю, - не плохо. Но я могла бы быть и посчастливее.
- Я рядом, - самодовольно говорит мой парень, - значит должна быть счастлива. Ты просто не понимаешь.
Ловлю себя на том, что это счастье я осознаю, когда Александр станет лишь воспоминанием. Я буду рассказывать своим подругам, как страстно он целовался, и как цеплялись наши взгляды после расставания, буду говорить, что мы ещё любили друг друга, но не могли быть вместе. И пусть это будет неправда, все равно все будут верить и завидовать нашей истории.
Ветер и прогулки к морю делают  жизнь в городе более сносной. Александр включает музыку на телефоне, потому что это кажется ему романтичным. В общем-то так оно и есть, но меня немного начинает подташнивать, когда романтика бывает не к месту. Знаете, такое чувство где-то в животе… как будто живот твой стесняется всего происходящего и тебя вроде не тошнит, но все же очень неприятно. В общем, не суть, это невозможно объяснить, важным является то, что все это сегодня не к месту. Вчера, в общем, было то же не очень. И позавчера.
Я прошу Александра отвезти меня домой, он выключает музыку, мы снова идем по песку, ступнями ощущая его мягкость.  Мы снова летим, размывая возле себя краски ночного города.
Александр останавливается у моего дома,  целует меня столь же страстно, как и раньше, спрашивает, не нужно ли, мол, проводить до квартиры, и я говорю, что в состоянии добраться сама. Он уезжает и за ним тянется шлейф дыма.

                ***
   
Я родилась в совершенно другой стране, в стране, где редко бывает палящее солнце, зной и ненормальная влажность воздуха, в стране погодного баланса. Всю свою жизнь я занимаюсь поисками себя, счастья и настоящей жизни, но пока не могу найти ни чего из этого. Я меняю страну за страной, город за городом – безрезультатно.
Иногда мне начинает казаться, что счастье познается в сравнении.
Счастьем оказалось то, что никогда за него не принимаешь. После долгих поисков оказалось, что его-то мне никогда не найти. Не найти только лишь потому, что я его упустила и вряд ли смогу возвратить.
В моей жизни было несколько человек, которыми можно было измерить это самое счастье и как жаль, что теперь они остались только на бумажном отображении прошлого. 


/Любимый человек/
Говорят, так сложно найти свою вторую половину, кому-то и вовсе не удается. Но для меня это оказалось проще всего.
В тот день, когда мы познакомились, шёл дождь. В кофейне, где я пережидала ливень, пахло корицей и сигаретным дымом. Крупные дождевые капли равномерно скатывались по стеклу вниз и становились все тоньше и тоньше.
Промокший до нитки Б. вошел в переполненный зал кофейни, огляделся по сторонам и, увидев, что свободных мест нет, спросил:
- У Вас свободно?
- Да, - говорю, - свободно.
Он снял промокший плащ, повесил на вешалку возле входа, закурил сигарету и сел возле меня.
- А Вы ждали кого-то? – спросил он.
- Нет, отвечаю, не ждала никого.
Он протянул мне руку, сказал, что его зовут Б.  Молча мы пили кофе и смотрели в покрытое каплями окно.



                ***
Александр крепко целует меня в губы, спрашивает, не проводить ли до квартиры. Я приглашаю, чтобы не умереть со скуки. Он улыбается, спрашивает, нравится ли мне в этом городе, и я отвечаю коротко и ясно: «Нет».
Он переступает порог и, не снимая ботинок, идёт в комнату. Хватая мой альбом, мой парень спрашивает:
- Хм, ты любишь рассматривать фотографии?
- Да, - говорю, -  люблю.
- А я не люблю. Мать всегда меня пытается сфотографировать, дескать, на память. А я не люблю это дело. Улыбайся в камеру и смотри потом на себя, на дурачка такого, через несколько лет. Да и вообще, зачем люди придумали этот мерзкий агрегат? Чтобы фиксировать своё старение?
- Жизнь.
- Что жизнь?
- Чтобы фиксировать свою жизнь.
- А если у тебя, к примеру, безынтересная жизнь?
- Такого не бывает.
- Бывает.
Александр листает страницы моего альбома.


/Страница номер четыре/
Мне исполняется пять. В тот день, мне подарили первые наручные часы. Пластмассовые,  лимонного цвета, они показывали время, которое я ещё не научилась понимать. Папа, красивый, весёлый в старом джемпере улыбается в камеру. Его дочери исполняется пять. Раньше, мне почему-то казалось, что он никогда не воспринимает меня в серьез. Но это оказалось неправдой.
Мама, в салатовой блузке с белыми полосками, обнимает меня, стесняется, говорит, что пополнела, мол, не надо фотографировать в полный рост. Она была невероятно красива. Я больше никогда не встречала таких красивых женщин.  Хотя, может быть, это только потому, что красивее матери не может быть никого.
Моему брату скоро должно исполниться четырнадцать. Как и всякий подросток, он очень худой и высокий. Папа просит поставить музыку, и он вставляет заезженную кассету Джо Дассена.
С этого дня время, которое я так нелепо теряла, для меня, наконец, пошло. Спасибо за часы, лимонного цвета, пластмассовые, электронные. Если бы я не знала, что с этого момента начнётся отсчет, я бы не так сильно ими гордилась.
                ***
Мой парень отрывает мне бутылку пива, смотрит на меня, потом спрашивает:
- А ты считаешь себя красивой?
- Да, - отвечаю.
- А почему? В тебе же нет ничего такого уж прямо особенного.
- Ты просто ничего не понимаешь в женщинах.
Александр протягивает мне бутылку, целует в щеку и говорит, что верит мне на слово.
Мне совершенно не нужно верить на слово, чтобы понять какой он на самом деле кретин. Но это вовсе не проблема Александра. Я сама выбрала с кем мне быть. Проблема в другом – он никогда не поймет, зачем все-таки я с ним связалась.


/Б. и только Б./
Так вышло, что в следующий раз мы встретились с Б. только  через год. Я села на поезд, чтобы, наконец-таки, доехать до дома. Человек, сидящий напротив долго разглядывал меня, щурился, потом подсел ко мне и спросил:
- Мы с Вами раньше нигде не встречались?
Я внимательно посмотрела на него, его лицо показалось мне знакомым:
- Мне тоже кажется, что где-то я Вас уже видела. Но не могу вспомнить где.
Б. сел рядом. Мы ехали молча, иногда нечаянно касаясь друг друга локтями.  Чуть позже он повернулся ко мне и предложил выпить по чашечке кофе.



                ***
Сегодня обещали дождь, но пока ещё город изводил его предвестник; от духоты не спасали открытые настежь окна, мокрые майки и вентиляторы. Сегодня на земле воцарился ад или, быть может, его подобие. Моя ванна набрана до краев, я раздеваюсь, от духоты выходит медленно. Ложусь, и вода выливается из краев, падая на пол.
Я закрываю глаза, вспоминая прошлое, уже не надеясь, что когда-нибудь оно смогло бы повториться. Хочется спать и, чтобы отогнать сон, я открываю альбом.



/Страница номер девять./

Торт испекла мамина знакомая. Он был высокий, весь покрытый белым кремом с равномерными вставками граната. В пластмассовой бутылке с обрезанным горлом цветы, нежно-розовые, почти как полевые.
В детстве я часто себя спрашивала, почему только взрослым дарят красивые дорогие цветы? К своим шести годам, мне хотелось вырасти как можно быстрее. Хотелось избавиться от молочных зубов, обзавестись коренными, только перед этим предварительно походить без них. Моя двоюродная сестра упала с качелей и выбила себе сразу несколько зубов. Боже, как я завидовала, что она, наконец-таки, избавилась от проклятых молочных. Это было чем-то вроде обряда инициации. Часы уже начали тикать ровно год назад, и время не ждало ни секунды. Надо было взрослеть, начать обдумывать будущее. К шести годам я научилась ненавидеть своё тело, оно было абсолютно плоское, неженское, а ведь так хотелось быть красивой, неотразимой и неповторимой. Тогда, к сожалению, я не могла знать, что ни к чему хорошему это не приводит. 
На мне зелёное, чуть великоватое клетчатое платье, белые, пузырящиеся на коленках колготки и, доставшиеся от сестры туфли.
Мой брат зажигает свечи на торте, папин друг просит меня их задуть, но только так, чтобы это было видно на фото. Дубль два. Дубль три. Дубль четыре. На пятом – удача.
Кажется, тот день не был ознаменован ничем. Мама была молода и привлекательна, папа – силен и обаятелен.
Кажется, они никогда не изменятся.


                ***
Александр звонит тогда, когда в этом нет никакой нужды. Он спрашивает, знаю ли я последние новости. Я говорю, что новости меня интересуют меньше всего. Он как будто не слышит, говорит: «Так ты ещё ничего не знаешь?» и, не дожидаясь ответа, рассказывает, что какая-то шхуна встала на мель. И это не просто шхуна, а корабль-призрак.
- И как зовут шхуну? – уныло спрашиваю
- Сент-Мемуар, - отвечает он.
- Что-то я не слышала про такую. Ты не путаешь ничего? Есть Мари-Селест, есть Летучий Голландец, Деш…
- Нет-нет! Я ничего не путаю, это шхуна «Сент-Мемуар». Я скоро заеду за тобой, одевайся.
И я одеваюсь, так же лениво, как до этого раздевалась. Сильнее мочу майку, выпиваю чашку крепкого кофе, чтобы не уснуть на пути и спускаюсь вниз.
Мой парень уже ждёт меня у дверей подъезда. Он торопит меня, говорит, если я буду так долго собираться, то мы точно не успеем до скопления народа. Александру все равно, что меня это нисколько не трогает. Ему важно везде быть первым, даже если основная задача - всего лишь поглазеть на что-то. Сказать честно, у него никогда не получается быть впереди планеты всей. У него много амбиций, но мало ума.
Я спускаюсь медленно, уверенно ступая по каждой каменной ступени так, что задники моих сабо громко шлёпают. Открываю дверь, говорю Александру: «Привет».

Пляж оказался почти пустым. Кто-то испугался корабля-призрака, а кто-то поспешил удрать, пока возможная масса интересующихся не успела испортить купания. Но последних оказалось не так много.  Александр обвел глазами пляж, улыбнулся, показал куда-то пальцем, схватил меня за руку и потащил вперёд.
Когда мы подошли ближе к судну, остатки толпы немного расступались и начали понемногу расходиться. Шхуна выглядела как-то уныло, она была немного завалена на бок, так, как если бы косые паруса перевешивая, наклоняли её к воде. Нельзя было сказать, что судну около двух столетий. Как и следовало ожидать, оно слегка поржавело, но в порту города было много современных кораблей, которые производят более удручающее впечатление.
- И что теперь делать с этой банкой? – спрашиваю.
- С какой ещё банкой? Ты вот над фотографиями чахнешь, а в этой красоте истории не видишь.
- Не вижу, слишком уж жалкая она для истории. И уж тем более, для красоты.
Александр пожимает плечами и предлагает отвезти меня домой, потому что солнце начинает распаляться с невероятной силой. Он любил повторять, что даже местные частенько не выдерживают такую жару. Что уж говорить обо мне? Белокожая и светловолосая, я гораздо менее выдержана. Мой парень частенько удивляется, как это местная влажность ещё не убила меня. Но я говорю, что, если не она, так что-нибудь другое рано или поздно обязательно это сделает. Он смеется, думает, что я шучу, но какие уж тут шутки?
   

   

/Страница номер одиннадцать. /
Костюмчик красный в клеточку. Два хвоста, затянутые цветными резинками, белая кожа и букет гвоздик в руке.
Первый раз, да только прямиком во второй класс. Ходить в школу, для меня казалось дикостью, один только тот факт, что мамы не будет рядом, удручал как никогда. Как может чужая женщина рисовать в клеточках морковки, пончики и по нескольку раз объяснять решение задач?
С детства чувство страха мне заменяло ощущение одиночества. Оно появлялось в школе и полностью пропадало дома.
Так вышло, что стены нашего кабинета были синими, от этого в нём было темнее, чем в соседних двух. Утром, когда приходила учительница, она включала свет, и потолок начинал гудеть, усиливая ощущения «казённого дома».
В том же году, мне отдали дубленку сестры, тяжёлую, набитую толстым овечьим мехом. С приобретением новой одежды было легче начать новую жизнь. Мне в голову пришла какая-то дурацкая мысль, что раз у меня одной из всей семьи есть такая хорошая вещь, значит и учиться надо хорошо. С новой дублёнкой была начата новая жизнь. Но только в голове. В этот же день я умудрилась получить жирное неудовлетворительно. Это был самый ужасный день в моей жизни. Шёл снег, я думала, что теперь мне нет прощенья. Мама носит старое, оставшееся от бабушки пальто, замерзает, а я хожу в теплой дубленке и приношу одно расстройство. В тот день я подумала, что не стоило мне рождаться на свет.



                ***
   
Мы расстилаем соломенную подстилку и садимся так, чтобы волны касались наших ног. На темно-фиолетовом небе почти не видно звезд, но мы смотрим вверх, пытаясь разглядеть хоть одну.
- Ну что? – спрашивает Александр, - доплывем до корабля?
- Ты с ума сошёл? Какой ещё доплывем? Эта банка невесть сколько плавала в открытом море, она уже заржавела наверняка.
-Ты просто боишься.
- Ты дурачка из себя не строй, ты сам прекрасно знаешь, что мне бояться уже давно нечего.
- Может, и нечего, - улыбается он, - но ты же все равно боишься.
Я затягиваю волосы в тугой хвост на затылке, встаю и говорю, что пора плыть. Александр улыбается, медленно отряхивает песок со своих шорт, берёт меня за руку и тянет в воду.
Небо сейчас почти чёрное и уже невозможно различить, где находится горизонт. Волны сильнее бьют о скалы и, кажется, Посейдон начинает злиться, что мы осмелились поплыть к старой шхуне.



/Страница номер семнадцать./
Сидя на берегу строю замок из песка. Детский, чуть кривоватый. Пытаюсь выровнять его лопаткой.
Я всегда боялась воды. Вполне могло быть, что в прошлой жизни, если такая имела место быть,  я утонула. Но сейчас этого уже никак не проверишь. Доверять воде было слишком опрометчиво после того, как однажды тебя накрыло волной и потянуло ко дну. 
Мама пыталась научить меня плавать лет до десяти. Мы заходили в воду, она подхватывала меня снизу и говорила, что вода  держит и не стоит бояться. Я всегда знала, что если мама рядом, то все должно быть в порядке. Меня беспокоила только лишь одна мысль, что мамина рука может соскользнуть, когда я буду тонуть, и тогда мне непременно придётся умереть. Такая смерть мне казалась самой страшной, вода всегда была совершенно необъяснимым для меня явлением.
…Мама, только не отпускай меня…   



                ***   
- Доволен? Только объясни, чего мы тут делать будем? – спрашиваю я Александра.
- Ну я предлагаю пошляться по кораблику, поглазеть.
- А при свете дня этого сделать было нельзя?
- При свете дня, конечно, нельзя.
Мой парень смело идёт вперёд, при каждом его шаге палубные доски чуть скрипят. Александра это не останавливает, он открывает ржавую дверь и входит внутрь шхуны.
- Эх! Ну и вонища же здесь стоит! – кричит он.
- Ты хоть что-нибудь знаешь об этом корабле?
- Хоть что-нибудь знаю. Но тебе-то зачем?
- Хочу знать. 
- Давай присядем куда-нибудь что ли.
Александр открывает дверь чьей-то каюты, нащупывает на столе свечку и зажигает её от зажигалки. Слабый свет освещает помещение, пахнущее сыростью. Мой парень садится на неубранную кровать, кто-то будто бы оставил её в спешке, я аккуратно присаживаюсь на край деревянного стула и спрашиваю:
- Расскажешь ты, наконец, про эти консервы?
- Да в принципе и рассказывать-то нечего. Говорят, что эта шхуна была сделана на заказ каким-то богачом, имя которого никто не знает.
- И?
- Ну вот, этот богач проиграл шхуну в карты, так она попала в руки французу Андре Темьену, а тот, в свою очередь подарил судно двоюродному брату за то, что тот спас его от смерти.
- Интересно как. Теперь спасение от смерти имеет цену?
- Это было давно. Говорят, что брат Темьена, став капитаном шхуны, возгордился и сделал вызов Богу. Глупость, конечно, но в те времена почему-то владельцы очень неплохих кораблей любили делать вызов создателю. Взять, хоть, Титаник, к примеру. Ну это не важно. Судьба всегда насмехается над смельчаками, вот и над капитаном она неплохо пошутила. На пути во Флориду, во время самого первого плавания, капитан умер.
- Забавно. А от чего умер?
- Не помню точно от чего. Но это не так важно.
- Ну и дальше что? Умер капитан, команда что делала?
- Команда испугалась и решила, чтобы не отягощать дальше судьбу шхуны, дать ей другое название -  «Сент Мемуар». И название-то в общем очень симпатичное, только это плохая примета – кораблям названия менять.
Потом несколько лет судно плавало без всяких неприятностей, но однажды так получилось, что новый капитан решил повторить первый маршрут шхуны и отправился во Флориду. Что случилось на корабле, никто не знает, только команды на ней нет, радио, говорят, настроено на сигнал бедствия, но никто его не слышал тогда и не слышит сейчас.
- Как это мило, Александр. Думаю, ты большой любитель пособирать всякие корабельные байки.
- Да, - отвечает он, - с детства хотел быть моряком. 

 
 
/Мечты Б./

Я просыпаюсь в холодном поту, поворачиваюсь к нему и говорю:
- Б., обними меня.
Он вытягивает вперёд руки, обнимает меня и спрашивает:
- Дурной сон?
- Да.
- Хочешь, расскажу про корабли, чтобы ты могла спокойно смотреть сны, как будто плывешь по волнам?
- Хочу, - говорю, - откуда ты так много знаешь про корабли?
- С детства хотел быть моряком.
И он рассказывает про моря, океаны, корабли, русалок, серен, огромных рыб, моряков и солёные волны. Мы засыпаем и видим сны о море.



                ***
Я подхожу к Александру, сажусь рядом, чтобы рассмотреть влажное бельё. Одеяло пожелтело, как будто все оно было облито чаем, подушка ещё сохранила складки от лежавшей на ней головы, простыня скомкана.
- А ведь здесь кто-то спал, - говорю, - даже страшно делается.
- Вечно тебе страшно. Совсем не страшно. Подумаешь кто-то дрых раньше. Все раньше где-то дрыхли. Антикваров вот не волнует, что на их кровати кто-то спал.
- Они не задумываются. Или крепки нервами. Хотя я подумала бы, что на этих диванах и кроватях, пусть дорогих, но все же старых, кто-то точно умирал когда-то.
- Разве на обычных кроватях не умирают?
- Ты идиот, Александр. И мне нечего добавить к этому.
Его никогда не волновало, что я думаю о нём. Он не умеет обижаться и даже не пытается. Хотя, по-моему, он ничего не пытается, даже самые простые для понимания вещи осознать он не в силах.
Тот, кто спал на этой постели уже мертв. И, что вероятнее всего, его смерть была ужасна. Даже неважно от чего он умер, но он умер. Никогда не могла понять, почему мертвые так любят напоминать о себе чудовищной атмосферой? Все мы когда-нибудь обязательно умрем, но сейчас, пока мы ещё живы, мы ощущаем какой-то невероятный холод, разглядывая вещи тех, кого уже нет, воспроизводя в голове их истории.
- Я иду смотреть каюту капитана, - говорит Александр и уходит.
Вот здесь, на этой кровати кто-то спал, возможно, это был матрос. Красивый, молодой парень в бело-синем костюме. Вот стул, на котором он сидел и, может быть, писал письма родителям или любимой женщине. Я вижу, как он подходит к столу, зажигает лампу, но керосина в ней больше нет, он ругается, зажигает свечу и пишет письмо. Вот бумага лежит на столе, тонкая, белая, совсем не пожелтевшая, он пишет на ней чернилами, потом складывает письмо и собирается положить за пазуху, но что-то отвлекает его, он оставляет бумагу на столе и уходит. И больше, вероятно, он не вернулся. Никогда.
Свеча затухает, и я кричу Александру, чтобы он подошёл, потому что мне страшно в темноте. Но он все не идёт.
Я слышу, как где-то в углу шуршат мыши, слышу, как кто-то дышит рядом, свет зажигается. Передо мной сидит Б. и улыбается:
- Давно не виделись, - говорит.
Я бросаюсь Б. на шею и спрашиваю, как же он мог пропасть, как оказался здесь, как мог забыть обо мне? А он говорит, что совсем не забыл, просто времени не было написать. Морякам, говорит он, не до воспоминаний, это мешает работе. Б. встает, направляется к радио, прокручивает ручку, останавливается на какой-то старой песне и спрашивает:
- Потанцуем?
Он протягивает мне руку, я встаю, и мы танцуем.
- Где же ты пропадал все это время?
- Тебе этого знать не стоит.
От Б. пахнет сыростью, глаза его как-то болезненно блестят. Он спрашивает, как мне жилось все это время, я говорю, что не жилось вовсе. Он рассказывает, что мечта его сбылась, что он все же сумел стать моряком, он теперь властелин морей. Мне начинает казаться, что одежда моя промокает. Я смотрю на Б., спрашиваю, не кажется ли ему, что сделалось сыро? А он только улыбается и говорит, что давно уже не чувствует сырости.
Б. отходит от меня, садится на прежнее место, и я вижу, как лицо его постепенно покрывается плесенью и начинает растворять в воздухе.



                ***
Я лежала в кровати, мой брат подошёл ко мне и спросил:
- Ты видела «Пеструю ленту»?
- Что это?
- Это фильм про Шерлока Холмса, - говорит, - раз не видела, значит, необходимо посмотреть.
- Это интересно? – спрашиваю.
- Вылезай из кровати и пошли смотреть, думаю, тебе понравится.
Вместе, мы смотрела Шерлока Холмса, который так легко раскрывал преступления, вызывая тем самым, уважение зрителя.
-На полке стоят книги Конан Дойля, каждый уважающий себя человек должен его прочитать.
С тех пор перед сном, я читала истории о Холмсе и Уатсоне.
После очередного рассказа я поняла, что нет ничего лучше, чем писать детективы, такие как писал Конан Дойль. Мне было семь, я села за кухонный стол, открыла зелёную тетрадь в клетку и начала записывать придуманную историю. Как казалось тогда, непогодам талантливую. Через пару дней история застопорилась, я поняла, что писать детективы – не моё призвание. Пожалуй, это самый лучший ответ, когда трудно признать недостаток мастерства и дотошного ума. Зелёная тетрадь, исписанная детским почерком, полетела в ведро.
Не знаю, каким образом, но эта тетрадь попала в руки моего соседа. Я вышла на улицу и услышала, как он громко зачитывает куски из моего рассказа и смеётся над ними с друзьями.  Я слушала и думала, успела ли я по привычке подписать тетрадь? Скорее всего, нет, только это спасло меня от позора. Но тогда я подумала, что моя карьера детективщика и возможные сравнения с Конан Дойлем растворились в воздухе. 


                ***
Я слышу музыку, она доносится из глубины корабля. Я все ещё слышу, как шуршат мыши. В надежде на удачу, ищу на ощупь зажигалку, которую мог оставить Александр.
Я вожу руками по столу и, наконец, натыкаюсь на желанное. Зажигаю свечу, беру её в руки и, прикрыв рукой, иду к выходу.
- Александр!
От моего дыхания и шагов пламя чуть-чуть колышется.
- Александр, ты где?
Я слышу усиливающуюся музыку, иду на звук, думая, что там может быть Александр. Неожиданно в коридоре загорается свет, дверь одной из кают открывается и выбегает девушка. Красивая, с темными, прибранными на затылке волосами, она чем-то сильно обижена. За ней выбегает мужчина, он хватает её за руку и спрашивает, куда же она убегает. Девушка смотрит на него обиженным взглядом, спустя некоторое время она говорит, что его слова обидели её.
- Что за слова, - спрашивает он.
- Ах, Александр, - говорит она, - ты так глуп. Как можно говорить такое женщине?
- Да, что я сказал? – кричит он.
- Подумай!
Девушка выхватывает руку и убегает.
В коридоре начало стремительно темнеть, кроме моей свечи не осталось ничего, что могло бы осветить это пространство.  И музыка, кажется, тоже стихла.
Я открываю дверь очередной каюты, она почти ничем не отличается от предыдущей, разве что только более ухоженая. Но запах сырости все такой же сильный, как и прежде. На столе стоит свеча, я зажигаю её от своей и, кажется, что стало чуть светлей.
Моя голова начинает кружится, вероятно, мне просто не хватает воздуха, я подхожу к постели, чтобы перевести дух. Но место оказалось занятым. На кровати лежат два, ещё не до конца разложившихся трупа, хотя, надо заметить, им уже давно пора было это сделать.
Глядя на них, я ощущаю, как тошнота подкатывает к моему горлу. Кажется, здесь пахнет не только сыростью, хотя, какая уже к черту разница?
- Александр, куда ты пропал, идиот? – кричу и выбегаю.


/Страница сорок четыре/
Мне девять, рядом со мной стоит моя приятельница, на ней черное платье с короткими рукавами, из-под одного из них торчит оранжевый рукав футболки. Я смотрела на неё тогда и думала, как она нелепа. Каждое рождество мы ездили в гости к папиному другу и его семье. Тогда мы ещё не знали, что друзья умеют предавать, но это и неважно. Я умоляла маму с папой не отвозить меня к ним на праздники, но они говорили, что это неприлично. Мы забивались в нашу машину и ехали в гости.
Дочь папиных друзей была моей ровесницей, но разница между нами была слишком велика. У неё не было друзей, она была дочерью богатых родителей, жила в большом  доме и каждые полгода меняла школу. Это, конечно, неправда, что общего у нас совсем нет. У меня, в общем-то, тоже не было друзей. Хотя, может, это наше единственное сходство. Её мать всегда звала меня в гости на каникулы. Вероятнее всего, потому что её любимой дочурке просто не с кем было общаться. Родители как-то отвезли меня к ним на зимних каникулах, и я была вынуждена провести в гостях неделю. Мы ели кашу на завтрак, глотали суп, что так полезен для пищеварения, и ложились спать в девять вечера, в то время как я к тому моменту уже ложилась в двенадцать. Поэтому мне приходилось ворочаться в кровати  и развлекать себя мечтами о доме. Я отсчитывала дни, представляла, что папа мог бы приехать по каким-то причинам на несколько дней пораньше, представляла, как выбегаю из этого дома к нему на встречу, обнимаю его, такого родного и теплого, представляла, как он сажает меня в машину, и мы едем домой, к маме. Но, черт возьми, уговор есть уговор, и за мной никто раньше срока не приехал. Хоть я и ждала. Но если бы к тому времени изобрели мобильный телефон, я уверена, папа приехал бы за мной раньше, стоило бы только рассказать, как мне живется в этом, хоть и кирпичном, но до жути холодном доме.
Я помню как раз тогда, эта несчастная девочка показала мне «Титаник». Точнее, я долго уговаривала её, а она отказывалась, дескать, фильм грустный и нечего портить настроение себе. Мне так хотелось сказать, что нет ничего скучнее, чем их дом, что всякий, пусть и грустный фильм, будет казаться манной небесной. Но, видимо, желание полюбоваться на Ди Каприо заставило её переменить своё мнение, и фильм удалось-таки посмотреть. Фильм смотрелся на одном дыхании, я думала о любви, о том какая она бывает разная и какая красивая. Я думала, что в жизни, наверно, не бывает такой и жалела, что режиссер оставил жить главную героиню. При таких чувствах нужно умирать вместе.      



                ***
Не люблю смерть. Она хороша, когда ты думаешь о ней как об избавлении. Но, вспоминая тех,  кого больше нет с тобой, ощущаешь невероятный холод, даже дрожь. Иногда мне кажется, что умирая необходимо позаботиться, чтобы твои любимые родственники надели на тебя теплую кофту. Ну или что-то с длинным рукавом.
- Где ты ходишь? – спрашивает Александр.
- Ты у меня спрашиваешь? Ты бросил меня на этом засранном корабле, я кричу-кричу, а ты, зараза такая, не откликаешься!
- А по-моему, - говорит он, - все наоборот.
Мой парень берёт меня за руку и выводит на палубу, нас немного покачивает, но, кажется, это из-за отсутствия сил. Александр тащит меня к борту, нервно улыбается и спрашивает:
- Ты это видишь?
Мы одни в открытом море, вокруг одни только чайки, наверно, недалеко уплыли. Вода блестит на солнце, вокруг полная тишина и нарушает её только гнусавый голос Александра. Я думаю, что надо бросаться в воду и плыть к берегу, но его, черт возьми, не видно, а, значит, плыть, собственно, некуда.
- Что делать?! Что делать?! – кричит мой парень.
- Ну вообще это я должна у тебя спросить, что делать, это ведь ты нас сюда привел. Правда, милый?
Я вижу, как на его лице напрягаются мышцы, кажется, мой парень порядком раздражен. Нет-нет, правильнее будет сказать,  что он в бешенстве. Только теперь молчит, думает, что иногда полезнее быть трусом, жаль только, что мысль эта должна была придти чуть пораньше.
- Поцелуй меня, - прошу я.
Александр отмахивается, мышцы на его лице все ещё напряжены, он отходит от меня, минуту всматривается в даль, чуть погодя забирается на бортик и прыгает в воду, оставляя после себя только брызги. Он был похож на огромную рыбу. Огромная рыба – мечта любого рыбака. Вдруг резко стемнело, света почти не осталось, я как будто просочилась сквозь пол и оказалась в очередной каюте. Лабиринт, окруженный рыбами.




/Страница пятьдесят шесть./
Папа, брат и я. Мы сидим за столом, на мне новое платье. Выбирала мама. Справа елка, украшенная игрушками. Новый год, один из самых лучших. На столе тонко нарезанные кусочки семги.
Мы ездили на рынок, купили огромную рыбу, кладем её в багажник, и я думаю, что ещё немного, и она бы выросла с акулу. Чешуя на ней серая, похожая на грязный снег, и я спрашиваю отца для чего же нам такая некрасивая рыба, да ещё такая большая.
- Мы, - говорю, - не съедим её никогда.
А папа смеётся, говорит, что она вкусная, и что мы её съедим очень быстро.
Он закатывает рукава своей рубашки, берёт в руки нож и разделяет рыбу на куски, засаливает  и убирает её.
Я смотрю на него и думаю, как хорошо, что я похожа на папу. Я думаю, что мой отец красив, поэтому и я вышла красивой.
Нет ничего ужасного в том, что уже с детства я знала о своей красоте. Мне никто не делал комплиментов, но я понимала, что всегда и везде была красивее всех. Это видно невооруженным глазом. Но внешность  ничто, если не умеешь себя выгодно подать. Я думаю, моя мать привила мне чувство вкуса и невероятную женственность. Только она знает о красоте все.
Мой брат всегда говорил мне, что нужно знать себе цену, он говорил, что надо всегда быть королевой.
Наверно поэтому я ощущаю себя выше всех и, пожалуй, это уже ничем не вытравишь.
Б. же всегда знал, что только мужчина может добавить женщине уверенность. Он любил меня. И, кажется, это самое ценное, из того, что он мог мне дать.
Мне льстило, что Б. вызывает у меня неподдельное чувство гордости.
Он знал, что вызывает у меня неподдельное чувство гордости.
И знал, что оно небеспочвенно.
Жаль только, что королевским особом всегда труднее жить…


                ***
Я слышу, как где-то капает вода. Ищу свечу, чтобы понять толком, где я и нет ли поблизости очередного сюрприза. Вроде трупов.
Надо сказать, я не любитель сюрпризов. Они редко бывают удачными.
В кармане нащупываю зажигалку, пытаюсь осветить себе путь к двери, но она не работает.  Я чувствую, что очень хочется спать. Сколько прошло времени совершенно непонятно, но веки тяжелеют, чувствуется, что силы постепенно покидали меня и сейчас настал тот самый момент, когда они окончательно иссякли. Я ложусь на пол, в надежде, что рядом не окажется ничего ужасающего, закрываю глаза и засыпаю. Моментально.


…Слышу, как где-то вдалеке Б. зовет меня…
- Упала? – он помогает мне встать.
-  Где я? – спрашиваю.
- Дома, где же ещё?
Я смотрю по сторонам, в углу стоит магнитофон, играет музыка, красивая, медленная, но незнакомая. Б. держит в руке огромную чашку чая, протягивает мне:
- Разве ты разлюбила большие чашки? Мне казалось, тебе раньше нравилось пить чай из таких.
- Нравилось, - говорю.
Он смотрит на жадные глотки горячего чая, улыбается.
Допиваю чай, долго смотрю на него укоризненным взглядом и, наконец, спрашиваю:
- Какого черта ты без конца пропадаешь?
- Я здесь, с тобой.
- Нет, ты постоянно куда-то пропадаешь.  И как оказалось, что ты здесь после стольких лет?
- Тебе, кажется, приснился дурной сон. Закрывай глаза и засыпай.


/Страница номер шестьдесят./ 
Я сижу на раскладном диване, улыбаюсь в камеру и обнимаю плюшевых зайцев.  Мой диван накрыт бежевым покрывалом с красными цветами и зелёными листьями. Мама заставляла поправлять их всякий раз, как посидишь на нём. Мне казалось, что они делают нашу с братом комнату необычайно красивой, но это тоже уже  не имеет никакого значения.
Я сижу на диване, на котором спала с самого раннего детства. Брат раскладывал его, стелил мне постель, и я ложилась спать.
Всякий раз, закрывая глаза, мне казалось, что темнота движется прямо на меня. И дело вовсе не в том, что она не может двигаться, а даже, если может, то этого уж точно не поймёшь. Это чушь. Темнота движется, она вообще большая любительница поглощений. Мне казалось, что она вот-вот и поглотит меня. Приходилось открывать глаза, потом снова закрывать. Темнота сменялась черно-белыми точками, похожими на белый шум, из него выходили лица и медленно говорили со мной.
Знаете, иногда человеку в голову приходят такие глупости, что он не в состоянии от них отделаться до самой смерти. Мне всегда казалось, что за мной наблюдают и во сне пытаются обсудить мои поступки. Они смеялись надо мной, но я знала, что могу их обмануть.
И однажды обманула.  Это оказалось просто, стоило только лишь раз сказать, что мне совсем не страшно.   
Теперь мне кажется, что я ничего так больше не боюсь, как дыхание бездны. Я никогда не боялась одиночества, даже находила в нём свою прелесть. Может, это последствие того самого ощущения неповторимости, невольно привитое моими близкими, кто знает? Но в таком состоянии ещё отчетливее осознаешь, что бездна расширяется и вот-вот окажется возле тебя. И тогда, начинаешь искать счастье, которое, может даже и не предусмотрено для тебя, но ты ищешь, но все четче ощущаешь дыхание за спиной.
Одиночество, в общем, не так уж и плохо, как может показаться, оно предоставляет свободу действия, мысли, возможности. Да, конечно, оно разрушает, медленно так, подбираясь откуда-то из глубины сознания, но разве это играет хоть какую-то роль, если после долгих поисков смысла в жизни, оказывается, что его просто нет. Такая вот незадача.
Наверно, все же, мой обман не удался. Или он просто оказался самообманом.



                ***

 Я слышу, как капает вода. Как можно было заснуть на коридорном полу шхуны совсем непонятно. Видимо, усталость.
Александр пошёл ко дну, или сумел выплыть, как большущая рыба.  Жаль, что его нет рядом.
Своим присутствием Александр всегда помогал мне смаковать моё же одиночество. Но так умело вписался в мою жизнь, хоть и был как две капли воды похож на всех моих предыдущих приятелей из других городов и стран. Александр всегда пытался перепрыгнуть моё  врождённое самолюбование, но ему не удавалось, потому что у него оно было дешевым и показным. У Александра, как и у его предшественников, никогда не было разочарований. А человек без разочарований, к сожалению, пуст. 
Я встаю, желая найти остатки хоть какой-нибудь еды, направляюсь на кухню.
Сейчас утро, и она оказывается освещённой солнцем. Рабочий стол абсолютно чист,   на нём несколько баночек с макаронами, горохом и какими-то  приправами. Еда заплесневела, но есть что-то надо. Открываю банку, ту, что с макаронами. Грызу их  и думаю, что мой несчастный желудок не вынесет такой издевки.  Интересно, что лучше, умереть от голода или лежать скорчившись от боли?


/Страница шестьдесят три./
Так вышло, что к своим семнадцати я недурно посадила себе желудок. Когда в очередной раз стало понятно, что нужно обращаться ко врачу, папа посадил меня в машину и повез к доктору. Нам пришлось встать  чуть раньше обычного, чтобы суметь проскочить пробки. 
На улице  к тому моменту уже стояла поздняя осень, и было довольно холодно.  Папа включил в машине обогрев и стало тепло, хотелось спать и обратно домой.
Мы вышли на улицу, стало очень холодно, и нам пришлось торопиться внутрь поликлиники. Посетителей там почти не было, мы надели бахилы и прислушивались к тишине. Через двадцать минут пришёл врач, я пошла за ним, а папа остался ждать.
Через час отец повез меня в кафе, чтобы я могла поесть перед тем, как отправиться на занятия. Там было тихо, мы пили горячий чай, и я думала, что совсем не хочется никуда ехать. Когда кто-то из близких рядом, то никогда и никуда не хочется уезжать.
Я приехала в институт, запыхавшаяся, села за парту. Моя подруга улыбаясь сообщила, что принесла фотоаппарат. Потом спросила
- А где ты была? Чего дышишь так?
А я говорю, что, мол, папа ко врачу возил.
- Везет, - говорит, - я бы тоже хотела, чтобы мой отец возил меня по врачам.
Она достает фотоаппарат, вытягивает руку и снимает свою белозубую улыбку и моё сонное лицо.

 Мы смотрим в камеру и улыбаемся, я и моя подруга.

                ***
За те долгие годы, которые шхуна путешествовала без команды, кухонная мебель успела покрыться пылью. На стол падает луч солнца, разве что только непонятно восходящего или заходящего. Но это не важно, я вижу, как в тонкой полоске света кружатся пылинки. Подхожу ближе, провожу пальцем по столу, и он становится темно-серым от пыли. Я чувствую, как качает корабль. Осознание того, что ты одна в открытом море не так уж и приятно. Но разве может это иметь особое значение, если среди людей ты все равно в одиночестве? В такие моменты я думаю, что не стоит унывать, ведь, Бог не дает нам крест, который был бы нам не по силам. Но тут же я задаю себе вопрос, а для чего же Он вообще дает каждому тянуть эту махину? Не было бы ли проще, чтобы каждый жил в спокойствии и счастье,  быть может, этот вот посильный крест и есть причина всех человеческих страданий и даже преступлений? Я, конечно, вынесу своё одиночество, может, ещё и долго с ним проживу, успев свыкнуться с этой проблемой, но вот незадача, а надо ли это? Мы, конечно, живем, думая о потустороннем мире, где нам обязательно будет хорошо, но разве стоит мучиться, чтобы попасть в место, о котором мало что известно? А ещё говорят, покойники не любят, когда их оплакивают, они, мол, мокрые все ходят. Значит, выходит, повезло тем, кого некому оплакивать, так ведь? Мне, видимо, там будет легко, но только, там, вероятно, тоже есть свои неудобства. Как жаль, что эти два мира не могут гармонировать друг с другом.
Но я стараюсь не унывать только лишь для того, чтобы ЗДЕСЬ и СЕЙЧАС чувствовать себя не так паршиво. Но человеческую душу не обманешь, твоя душа – это ты сам.   
Я смотрю на пыль, кружащуюся в луче солнца, и думаю, что она прекрасно смотрится в кино.



/Страница шестьдесят шесть./
Я смотрю в монитор своего компьютера. Компьютер маленький, серебристый. Этот снимок кто-то сделал из коридора, пока я не вижу. А я смотрю фильм, по какому-то индийскому классику. Мне уже двадцать и пора бы перестать смотреть третьесортное кино, но, надо признать, в Индии умеют снимать так, что глаз не оторвать.
А мама смеется, говорит, что все это примитивно и глупо. А я все равно смотрю. Смотрю и думаю, какой же у них там свет красивый. Вот герой, он подходит к окну из разноцветных стекол. Они окрашивают солнечный свет так, что он становится красивее во много раз. И как красиво, думаю, вот бы жить там, жить, где всегда тепло, где даже душно от непомерной влажности, но зато там коровы ходят по улицам, зато там свет красивый, зато там все необычайно. Я смотрю фильм и совсем не думаю, что в Индии грязно, что люди живут там на улицах. Все это ерунда, когда есть красота и обман. Обман позволяет нам надеяться на другую жизнь. Такую, чтобы красивая, чтобы полная счастья, чтобы с приключениями. Но в жизни такое почти невозможно. Если только тебе ни повезло.
Б. говорил, что, если бы люди правильно делали расстановку своих приоритетов, то жизнь была бы проще. Но все ставят на деньги. Я всегда думала, что Б. прав, вот только на деньги ставят только лишь потому, что все хотят кушать, и никто не хочет ходить в рванье, все хотят быть независимы, а деньги дают свободу, все хотят просто одного – быть счастливыми и часть этого счастья могут дать только деньги.

                ***
От качки меня начинает тошнить, шхуна как-то неистово качается на волнах, они, должно быть, большие. Где-то наверху раздаются голоса, и я бегу на звук. Может, меня, наконец-то, решили спасти. Жизнь не стоит того, чтобы за неё цепляться, но и желание умереть пока ещё не успело набрать свою силу, я все ещё надеюсь на светлое будущее. Кто знает, черт возьми, может, оно все-таки настанет?
Я бегу, быстрее, чтобы успеть оповестить о своем существовании. Я бегу так быстро, что смогу разогнаться со скоростью света.
Мой брат однажды спросил меня:
- Ты знаешь, что будет, если разогнаться со скоростью света?
- Что? – спрашиваю.
- Теряется масса тела.
- И?
- И то, что тело перестает существовать. 
Продолжаю бежать на палубу, голоса становятся громче. Я открываю дверь, и меня окатывает огромная волна. Мне кажется, ещё немного и шхуну перевернёт. Я вижу, семь матросов, одетых в старомодные плащи, чтобы не промокнуть. Их постоянно сбиваю с ног волны, но они все равно пытаются опустить паруса. Они совсем не замечают меня, одной рукой, я держусь о косяк двери, кричу им, что могу помочь, но они не слышать. Мокрые, они, похоже, не особенно злятся на море, они почти сдались и готовятся к смерти. Шхуна вот-вот перевернётся на бок, но пока она не успела этого сделать, очередная волна смывает с палубы трех матросов. Они кричат, но голоса их стремительно уносятся в даль, в самую глубину моря. Они идут ко дну, напоминая оседающую на мебели пыль. 
Всё уходит в даль и темнеет.
 /Страница номер один./
Нас трое. Папа, брат и я. Мы стоим на мели, брат держит меня за руку, говорит, что прыгать на волнах очень весело. Он говорит, что будет держать меня за руку, так что мне нечего бояться.
Я держу его крепко, так, чтобы суметь удержаться на волне. Но она оказывается такой сильной, что с легкостью разъединяет наши руки и отбрасывает в разные стороны. Солёная вода попадает в глаза и рот. Все темнеет и точно так же уходит в даль. И только журчание воды чуть различимо.  Я слышу, как кто-то вдалеке называет мое имя, так протяжно, как будто зовет.  Скорее всего, это брат или, может быть, папа. Журчание воды становится четче, я думаю, что стоит открыть глаза и отругать их за то, что позволили волне накрыть меня с ног до головы. Надо будет рассказать об этом маме.
Я открываю глаза.

                ***
Вокруг меня стоят люди, кто-то пытается нащупать мой пульс. Мокрая, я лежу на песке.
- Что в итоге произошло?  - спрашивает голова Александра.
Она такая смуглая, с черными кудрями. Я думаю, у него сальное лицо. С таким лицом невозможно не потеть. Думаю, меня стошнит, если я не отвернусь.
- Я спала? – спрашиваю.
- Вообще-то, мы несколько суток искали тебя и корабль. Эх, хороший был корабль, красивый, - говорит Александр, - я звал тебя, звал, а ты не откликалась, пришлось на помощь звать. А тут и шхуны след простыл.
- И как нашли? – устало спрашиваю.
- Вынесло тебя. Уж думали, что труп. А нет -  живая. Я рад за тебя.
Я встаю и чувствую, как полуденный песок жжёт голые ступни. Иду и думаю, как бы поскорее добраться до квартиры, собрать вещи и ухать из этой паршивой страны навсегда. Может быть, даже домой.