Дьявол тоже умеет танцевать

Июль месяц выдался чрезвычайно жарким. Даже камни, так хаотично разбросанные по всем дорогам этого города, были раскалены.
Мы сидели на белых пластиковых стульях под полосатым зонтом и пили зелёный чай. Гириш вытирал проступивший на лбу пот маленьким голубоватым платком, в тон настроению. Пуджи закрепляла на затылке толстую чёрную косу:
- Как жарко в этом месяце. В этой стране невыносимый климат: летом невозможно дышать – обжигает лёгкие, зимой –  коченеешь от северного ветра. Это гнилое местечко, да только нигде больше нет такого суеверного народа, как здесь. Мы обречены. – Она сделала глоток горячего чая и посмотрела на синее небо, - даже облака отдают жёлтым… жёлтые стены, жёлтое солнце, жёлтый воздух…
- Скоро будет лепёшка? – недоумённо спросил Гириш.
Никто не обратил на него никакого внимания.
За моей спиной сидел пьяный мужчина. По виду он походил на европейца, ему можно было дать лет тридцать пять. В светлой рубашке с короткими рукавами и старых зеленоватых шортах, он сидел и рассказывал скучающему официанту о своей неудачной жизни. Казалось, что бедняга-гарсон знал эту историю наизусть, но разморённый жарой, он был готов услышать её снова.
- Как сложно выбраться из этой страны! Здесь нет места здравому смыслу, я говорю им, выпустите меня, я собираюсь домой, но они как будто не понимают, что я вдалбливаю который год! Эх, а вот были времена! Видишь тот красивый дом, парень? Когда-то там жила прекраснейшая из всех девушек мира! Да-да! Ты знаешь эту историю? Нет? – он вытер пьяную слезу и, глядя на скучающее лицо официанта, начал рассказывать.
                |ОНА МЕЧТАЛА ТАНЦЕВАТЬ|
Это было несколько лет тому назад. Горячий июльский воздух шелестел листьями в саду, где она сидела на плетёном кресле-качалке. Её звали Хаят. Девушка сидела и слушала, как шелестят листья, как шумит летний ветер, и думала, что у всего есть свой ритм. Вселенная имеет ритм и никак иначе. Сидя в кресле, Хаят отбивала его правой ногой, украшенной тонким серебряным браслетом. 
Отец нанял для неё гувернёра из Европы. Он должен был рассказывать девушке, из чего состоит мир и как он выглядит.
Хаят была слепа, поэтому обладала невероятным слухом.
На самом первом своём занятии молодой учитель как-то восхитился садом, в котором они находились:
 - Это просто какой-то райский сад! – сказал он восторженно и вобрал в лёгкие чуть влажный воздух.
- Что такое райский сад? – спросила она.
- Как? – удивился гувернёр, - Вы не знаете, что такое райский сад?
И он принялся рассказывать про журчащие реки, вечно плодоносящие деревья и поющих соловьёв. Хаят слушала внимательно, почти не дыша. Когда молодой учитель закончил свой рассказ, она спросила:
- А там был ритм?
- Что?
- Ритм, разве Вы не слышите, что ветер дует всегда равномерно? Его дуновенья можно отбивать пальцами рук, ладонями и даже подошвами ног.
С тех самых пор Хаят стала думать о райском саде. Она размышляла, а был ли справедлив Бог к людям, когда изгнал их из рая? Потом девушка начинала думать о себе, справедлив ли Бог к ней? Он отнял у неё зрение, но дал ей прекрасный слух, он отнял у неё возможность танцевать, но дал ей великий дар - слышать ритм вселенной. Хаят думала, что всё же господь был не до конца справедлив по отношению к ней. Он ведь прекрасно знал, что, обладая таким чутким ухом, она рано или поздно захочет двигаться в такт.
С каждым днём она всё чаще думала об этом, становилась печальнее и молчаливее. И с каждым днём она всё отчётливей слышала, как бьётся сердце этого мира. Сидя в своём плетёном кресле, она продолжала отбивать правой ногой ритм мира.
Как-то раз Хаят попросила слугу вынести стул на улицу перед домом, потому что сад ей надоел. Солнце тогда ещё не было жалящим, даже воздух был немного прохладным, утренним. Она прислушивалась к шагам немногочисленных людей, слышала как взбивается пыль под их ногами, как шлёпают кожаные мужские сандалии и как разлетаются маленькие уличные камешки. Девушка выбивала длинными смуглыми пальцами о низкий деревянный подлокотник своего стульчика уличный ритм.
Вдруг, она услышала, как чьи-то шаги приближаются именно к ней. По силе поступи было понятно, что это мужчина. Шаги его были прерывисты, скорее всего, он хромал на правую ногу. Он подошёл в ней, раскрыл складной стульчик и сел рядом. Спустя минуту незнакомец заговорил приятным голосом:
- Доброе утро!
По голосу ему можно было дать чуть больше пятидесяти.
- Доброе. Разве мы с Вами знакомы, чтобы Вы вот так смело подходили ко мне?
Хаят почувствовала, что мужчина улыбнулся, ей даже показалось, что улыбка его очень обаятельна.
- Я бы всё-таки сказал, что мы заочно знакомы.
- Каким образом, господин?
- Ох, как некрасиво вышло, - засуетился он, - я забыл представиться! Меня зовут Иман!
- Что ж, меня зовут Хаят.
- О! Волшебно! Волшебно! Какое всё-таки у Вас, достопочтенная Хаят, красивое имя! Но Вы так грустны, прекрасная Хаят, и я знаю, как Вам помочь.
Ей показалось, что лицо его приобрело серьёзное выражение, она даже на минуту подумала, а не волшебник ли он? В детстве отец часто рассказывал ей занимательные истории про добрых джиннов и волшебных зверей. Но потом она устыдилась таких глупых мыслей.
- Это невозможно, - сказала она.
- Как печально, как печально, прекраснейшая Хаят! Но, может быть, Вы сможете помочь мне?
- Как? – удивилась девушка.
- Я – учитель танцев. Я умею танцевать всё, что соизволите: твист, вальс, танго и даже рок-н-рол! Я не хвалюсь, конечно, но я хотел, чтобы Вы знали это. Я подумал, что Вы могли бы стать моей лучшей ученицей!
Девушка сидела неподвижно, чтобы новый знакомый не заметил её расстройства. Ей, вдруг, стало так обидно, что она почувствовала непреодолимое желание убежать с криками «мама» и уткнуться носом в материнскую юбку. Хаят собралась с духом и ответила:
- Я не могу танцевать. Вы должны были это знать. А, если и не знали, то могли бы это понять.
- О! Нет! Что Вы, милая, прекрасная Хаят! – принялся извиняться мужчина, - Я вовсе не хотел Вас обидеть! Вовсе нет! Наоборот, я наслышан про Ваш уникальный слух! С таким слухом невозможно не быть прекрасной танцовщицей! Могу ли я поговорить с Вашим достопочтенным отцом, чтобы  я отныне стал преподавать Вам танцы?
Вспомнив, что человек, разговаривающий с ней, хром, Она рассмеялась:
- Да он погонит Вас в три шеи! Неужели Вы думаете, что хромой человек может научить слепого танцевать?
- Вот увидите!
- Я не могу видеть, Вы забыли!
Мужчина встал со своего складного стульчика, взял его в руки и отправился прочь. Его шаги постепенно стали затихать.
Хаят облокотилась на спинку деревянного стула, вздохнула и представила, как в кроваво-красном платье на тёмной сцене, освещённой лишь одним лучом театрального прожектора, она танцует танго.
Она знала все движения ног наизусть. Она знала, что цвет страсти – красный, знала и то, что танго танцуют в паре.
Но она не знала и не могла знать, как выглядит красный и чем он отличается от зелёного. Не знала она и того, какие бывают движенья у рук в этом танце.
На следующий день Хаят спросила своего учителя:
- Скажите, господин, а как выглядит красный цвет?
Учитель задумчиво вздохнул:
- Красный… красный – это цвет жизни.
- А зелёный?
- И зелёный – цвет жизни…
- Тогда какая же разница между красным и зелёным?
- Ну, - протянул он, - они не совместимы. На зелёный цвет можно идти или ехать. А на красный нельзя. Красный – это запрет, а зелёный – разрешение. Красный – цвет страсти, а зелёный – спокойствия. Красный – это цвет боли, ран, крови, которая в нас течёт. А зелёный – цвет, растущих в саду деревьев, цвет жизни, в конце концов.
- Значит, красный – это цвет зла? – спросила Хаят.
Молодой учитель ничего не ответил, он лишь повернул голову на встречу тёплому ветру и закрыл глаза.
Девушка понимала, что цвет нужно видеть вовсе не глазами, а душой. Но у неё никак не выходило. Страсть к танцам, которыми ни разу не занималась, может ли она быть красным? Или страсть к мужчине? Но она была влюблена лишь однажды, и это оказалось всего лишь детской влюблённостью. Как же выглядит красный? Тут, вдруг, она снова вспомнила о райском саде. Да ведь Адам и Ева были слепы! Конечно, как же она раньше не догадалась! Этот плод, плод, который вкусила Ева, которым она соблазнила Адама! Он сделал их зрячими. Ай да змей!
Пришла зима, в городе стало холодно и дождливо, каменные стены домов совсем не грели. Молодой гувернёр уже рассказал прекрасной Хаят о структуре Земли, о том, как распалась великая империя римлян, и много чего другого успел он сказать ей. Но она думала только о цветах. Чем так важен для танго красный? Почему чёрный –  цвет траура? И почему белый – цвет траура? И почему говорят, что они совсем не похожи?
Когда дождь, шедший весь день, прошёл, Хаят попросила отца погреться на улице. Он хотел было возразить ей, но, поняв это, она тот час же сказала, что сейчас, наверняка, все жители города, сидя на своих стульях, греются на улицах, а ей очень хочется побыть среди них. Очень уж одиноко было девушке той зимой.
Сидя на улице, возле двери в сад, что находился перед её домом, Хаят продолжала отбивать длинными пальчиками ритм вечерней улицы. Чуть левее энергично трепали языками женщины. Они говорили  очень быстро, время от времени, ускоряя свой темп и повизгивая высокими голосами. Правее дети копошились среди камней, смешанных со строительным песком и примятой дождём пылью. Они звучали равномерно, почти монотонно. По дороге туда сюда ходили люди, кто-то молча, кто-то громко разговаривая. Из-под их ног выбивался тихий хруст, опустившихся под тяжестью тела, камней. И совсем вдали кто-то выметал оторванные ветром листья. Совсем тихо, едва ощутимо.
Танго, решила она, это ритм танго.
Как же выглядит красный? Цвет страсти?
И тогда она подумала, что нет ничего хорошего в таком отменном слухе. Зачем ей знать, как дышит земля? Зачем ей знать, как бьётся сердце вселенной, если она никогда не видела жизнь? Этот слух – это всего лишь попытка Бога подразнить её, думала она. Зачем он создал её? Зачем он вообще создал людей, запрещая им есть плоды древа познанья, но денно и нощно дразня их соблазнительными фруктами? Змей ли соблазнил Еву? Ева ли соблазнила Адама? Зачем ей, обыкновенной жительнице серого городка, такой слух и знание ритма вселенной, ритма жизни, если сама жизнь прошла мимо неё?! Господь, вероятно, посмеялся над ней, думала она.
Прошло ещё полгода, солнце снова стало слишком жарким и окрасило весь город в грязно-жёлтый цвет. Каждый вечер, когда жара уже спадала, Хаят садилась на стул, возле дома и отбивала правой ногой ритм июльской улицы. Каждый такой вечер казался ей невыносимым, но она продолжала отбивать дыхание земли. Это было что-то вроде издевательства над самой собой. Она получала какое-то непонятное удовольствие от своего, как ей тогда казалось, несчастья. Этим девушка как бы говорила: «Боже, ты виноват и никто другой! Так на же, смотри теперь, смотри как я мучаюсь. Хорошо ли видно тебе с небес?!» Но никто не обращал на неё внимания, только лишь изредка какой-нибудь прохожий здоровался и шёл дальше. А она тут же узнавала каждого, кто был вежлив с ней; вот это голос тётки Намаз - как же не узнать тётку Намаз, её поступь способна сотрясать всю землю? – а это голос господина Хасана – когда он идёт по улице, кость в его левой ноге постоянно хрустит - и так далее, и так далее, и так далее…
Однажды вечером, продолжая выстукивать пальцами биение жизни, она вновь услышала те самые шаги, что слышала год назад, такие же неровные. Их обладатель снова разложил рядом с ней свой складной стульчик и сел возле неё.
- Добрый вечер, Хаят. Помните ли Вы меня? – начал он.
- Добрый вечер. Зачем Вы вернулись?
- Я долго думал и решил, что всё же смогу Вам помочь. Хоть Вы и обидели меня.
- Чем Вы сможете мне помочь, если никто, даже сам Бог, не смог этого сделать?
- Да что Вы говорите? Даже сам Бог? Как интересно, - протянул он, - весьма и весьма. Я всё же склонен думать, что вы оба неправильно друг друга поняли.
Девушка почувствовала, как по его лицу расплылась обаятельная улыбка.
- Вы знаете, я ощущаю Вас второй раз в жизни, и уже составила мнение, что Вы не в себе. Помощь больше нужна Вам.
- Достопочтенная Хаят, Вы бы хотели танцевать танго? Неужели Вы, так тонко чувствуящая каждый, едва уловимый звук, никогда не представляли себя под светом театрального прожектора, одетую во всё красное и танцующую танго? Танго – танец страсти. Прекраснейшая Хаят, знаете ли Вы, что такое красный цвет? О! Это потрясающий цвет, это свет грани! Это грань жизни и смерти, это цвет противоречия, если хотите! О, великолепнейшая Хаят, такого цвета больше не придумаешь, его стоит лишь один раз увидеть! Я не буду оригинален, говоря, что это цвет крови, текущей в наших жилах, и, делающей человека живым. Но кровь на теле – это признак боли и смерти. Это да и нет, Хаят! Неужто Вы никогда не видели красное?
Она повернула к нему голову, губы её слегка затряслись, и она вдруг заплакала.
-  Не плачьте, не плачьте, прекраснейшая из прекраснейших! Вы правильно тогда сказали, как может хромой научить танцевать слепого! Но хоть я и хром на правую ногу свою, и хоть нога моя так долго болит, что порой нет сил терпеть это, я могу станцевать Вам всё, что Вы  захотите. И Вы, Хаят, сможете познать красное, я подарю Вам новые глаза! Хаят! – обратился он к ней, - Вы хотите видеть?
Вытирая слёзы дрожащими руками, она кивнула ему.
- Тогда, драгоценная Хаят, я подарю Вам кошачьи глаза. Вы будете видеть даже ночью, в кромешной тьме. А Ваши слепые глаза, я заберу себе, и Вы навсегда забудете, что такое не уметь видеть. Согласны ли Вы?
Девушка подняла голову и сказала:
- Я готова отдать всё, только бы одним глазком взглянуть на все цвета мира!
 Мужчина рассмеялся добродушным смехом и пошутил, что у неё будет целых два глаза, чтобы смотреть на прекраснейший из миров.
Он подал ей руку, Хаят схватила её, и они ушли в сторону догорающего вечернего солнца. С тех пор в городе никто не видел прекрасную слепую девушку, умеющую слышать, как бьётся сердце вселенной…


                ***
   
Пужди допила свой чай, ударила тонкой загорелой ладонью о стол и крикнула рассказчику:
- Я дам тебе 100 дирхам, если ты станцуешь нам.
Несчастный пьяница, вытер слёзы и повернулся лицом нашему столику:
- Какой знакомый голос… кто бы это мог быть?
- Прекрати нести чушь, к чему эта комедия?
- Ах, конечно, как я мог забыть! Это же Пуджи! – протрезвевший европеец пододвинул стул прямо к нашей колдунье и поцеловал ей ручку, - просто, прекрасная Пуджи, мы давно не виделись с тех самых пор, как ты… ах да, кто старое помянет…
- Как ты нас нашёл? – строго спросила она.
- Ох, друзья мои, от Вас так разит обманом, что не найти вас просто невозможно.
Глядя на европейца, Бакир надменно прищурился и спросил:
- Какого чёрта?
- Молодого и артистичного, - пригладил волосы незнакомец, - но я не к тебе, противный наглец, я к госпоже Пуджи.
Распалённый негодованием Бакир встал из-за стола, но ведьма приказала ему сесть.
- Зачем ты тут?
- О, Пуджи, ты так деловита, дорогая, - он снова поцеловал ей руку, - всё дело в том, что вся эта история, которую, кстати говоря, я так прочувствовал, так тонко сыграл… о! тебе не показалось, что я прекрасный актер, и я мог бы играть на театральной сцене какого-нибудь крупного театра?
- К делу! – оборвала Пуджи.
- Эх, Пуджи, ты никогда не была романтиком, столько я тебя знаю. Так вот, вся эта трагичная история абсолютно правдива. Но вот в чём загвоздка… мой хозяин хотел жениться на ней, но не смог… Ты же знаешь моего господина, он всегда добивается своего, но девочка… господин не может приблизиться к ней. Как только он подходит к этой девушке, так сразу же  телу его становится очень плохо. Его начинает крутить, ломать и даже тошнить, представляешь, Пуджи?
- А что могу сделать я, если даже твой хозяин ничего не сумел исправить?
- Наш хозяин, - улыбнулся незнакомец, - на тебя эта её энергия или что там не должны действовать. Ты просто снимешь у неё возможность так влиять на нашего господина. И тогда она сможет стать нашей госпожой.
- А что мы получим взамен? – спросил Бакир.
Незнакомец почесал затылок, подумал немного и, расплывшись в улыбке, весело крикнул:
- Да всё, что пожелаете!
- Мы согласны! – сказал Бакир.
Европеец посмотрел на Пуджи, улыбнулся во всё лицо и шепнул ей:
- Надеюсь, ты не забыла, - что Он слышит всё?
Раскалённое солнце продолжало выкрашивать город в жёлтый цвет и выпаривать влагу, накопившуюся за ночь. Гириш вытер лоб клетчатым платком и недовольным детским голосочком крикнул:
- Ну когда уже принесут лепёшку?! А?!

                ***
Мы вошли в пустой танцевальный зал, на деревянном лакированном полу которого чуть скосившись лежали жёлтые лучи солнца.  Смуглой худощавой рукой ведьма схватила меня за подол длинной юбки, и, стиснув зубы, прошептала:
- Рот без дела не открывай, поняла меня?
На скрипящем стуле сидел строгий черноволосый мужчина, правой рукой опиравшийся на чёрную трость. Уставшим взглядом он окинул нашу четвёрку и, сделав недовольное выражение лица, отвернулся.
- Эй, хватит там, говори уже, что хотел! – крикнул Гириш.
- Я рад, что мы снова встретились, Пуджи, - сказал недовольный мужчина, - но что здесь делает твой недоразвитый муж и вся эта шушера? Впрочем, какая разница… 
- Эй, господин, - недовольно пробурчал Гириш, - не нужно говорить, что Гириш недоразвит! Вы, конечно, господин, благородный и состоятельный, но это не значит, что Гириш недоразвит! Гириш, к слову сказать, господин…
- Заткнись, Гириш! – крикнула Пуджи.
Сидя на скрипучем стуле, господин попросил удалиться всех кроме ведьмы. Она стояла посреди танцевальной залы, прямо напротив недовольного мужчины. Не обращая на неё никакого внимания, он крикнул:
- Эй, ты там, как тебя? Вынеси мне нормальное кресло, а не эту скрипящую деревяшку.
Утренний европеец вынес ему зелёное кресло с подставкой для ног. Темноволосый господин поставил трость рядом с креслом и начал пальцами потирать виски.
- Голова? – спросила ведьма.
- Этот чёрт достал мне какое-то хилое тело. – Он помолчал несколько минут, потом продолжил, - Ты должна избавить меня от неё. Делай что хочешь, если понадобится – верни её старику-отцу, от неё нет никакого проку.
- А почему сами Вы не отпустите её?
- Потому что я ещё не взял у неё ритм! И твоя задача сделать так, чтобы я смог отобрать его! А теперь иди к своим дружкам и думайте, думайте, думайте, как сделать так, чтобы эта девчонка отдала мне мой ритм!
Он обхватил голову руками и сделал болезненное выражение лица.

                ***

Свет фонарей слабо освещал улицу, вероятно, его больше привлекало привычное заманивание ночных бабочек. С наступлением ночи духота не спала и капли пота время от времени всё равно проступали на лице. Спасаясь от неё, почти весь город томился в собственных домах из неотёсанного камня. В сумерках можно было разглядеть только лишь дикие апельсиновые деревья, пустынные колючки и вьющихся возле искусственного огня мотыльков.
Бакир долго смотрел на бабочек, бьющихся крыльями о фонарное стекло, и пытался понять, что так привлекает их в пыльных лампах восточного города:
- Это сизифовы бабочки – недовольно сказал он.
- Что ещё за сизифовы бабочки, Бакир?
- Они бьются своими крыльями о стеклянный абажур. А зачем? Вот представь, когда-нибудь они окажутся по другую сторону стекла. И что тогда?
- Сгорят.
- Им повезёт, если сгорят, а если нет? Что тогда они будут делать? Зачем вот так вот биться до потери сил, если это бесполезно? Сизифов труд, сизифовы бабочки – какая к чёрту разница?
В траве цокали сверчки, улицу всё сильнее поглощала темнота, и когда мы дошли до дома, где когда-то жила Хаят, разглядеть что-то в радиусе двух шагов было почти невозможно. Я позвонила в домофон, и через несколько секунд чей-то старческий голос, доносившийся из микрофона, спросил:
- Кто?
- Господин мэр прислал нас, медицинская проверка, - прокричала я в микрофон.
- Ночью? – недоумевал голос.
- Откроете Вы уже или нет?
Железная калитка издала мерзкий долгий звук и открылась. Первым вошёл Бакир, затем я. Сад, по которому нужно было пройти, чтобы выйти наконец к дому, был невероятно длинным и густым. И нужно было быть осторожным, чтобы не споткнуться о корень дерева или не оцарапаться веткой. Но в темноте это было практически невозможно. Бакир подал мне руку и повёл за собой. Тяжёлая деревянная дверь дома открылась, и комнатный свет осветил нам часть дороги. На пороге дома стоял дряхлый старикашка, располневший от возраста, с длинным слегка сгорбленным носом и нависающими веками.
- Чего же хочет в это время господин мэр от меня? – недовольно спросил старик.
- Мы проводим медицинский осмотр и дарим подарки, - ответила я.
- Дааа, - протянул старик и почесал затылок, - а я и забыл, что скоро выборы. Ну проходите, раз пришли.
Старик пропустил нас вперед, захлопнул дверь и, шаркая кожаными тапочками с заострёнными к верху концами, стал провожать нас в залу дома. Комната, в которую пригласил нас хозяин, была довольно просторна, по всем стенам стояли диваны, соединённые между собой в каждом стыкующемся углу. Они были покрыты бархатными покрывалами пурпурного и красного цвета, завалены подушками с длинными кисточками по краям и обшитыми золотой тесьмой по своему контуру. Пол покрывал однотонный ковёр красного цвета чуть потёртый от времени, а посреди комнаты стоял низкий деревянный стол, раскрашенный синими линиями.
Пухлым пальцем старик указал нам на диван, мы сели, и Бакир достал специально подготовленный к сегодняшнему дню лист бумаги и чёрную чернильную ручку.
- Для начала, - сказал он, - нам нужно зарегистрировать Вас, почтенный господин. Это всего лишь небольшая формальность.
- Хорошо, приступайте. Если господин мэр за это предоставит мне хорошее медицинское обслуживание после его переизбрания, то мне совсем не трудно зарегистрироваться.
- Господин, назовите Ваше имя и фамилию.
- Меня зовут Кариб Абдель Азиз.
- Господин Кариб Абдель Азиз, женаты ли Вы? – спросил Бакир, делая сосредоточенное лицо.
- Я вдовец, господин.
- Есть ли у Вас дети?
Старик замолчал. Через некоторое время Бакир повторил свой вопрос:
- Господин Кариб Абдель Азиз, есть ли у Вас дети?
- Я не знаю, господин.
- Что значит, Вы не знаете? Как можно не знать, есть ли у Вас дети или нет? Они либо есть, либо их нет.
Старик некоторое время молчал, но потом заговорил:
- Я женился, когда мне было 17 лет. Родители мои сочли, что лучшим выбором для меня станет дочь соседского торговца оливковым маслом. Дочь его, четырнадцатилетнюю девочку звали Хаят, и она уже тогда обладала неземной красотой. Мы поженились и прожили вместе ни много - ни мало  двадцать лет, но за эти годы у нас так и не родилось ни одного дитя. Жена моя несколько раз была беременна, но постоянно ребёнок умирал на первых месяцах, когда ещё находился в утробе матери. Соседи стали уговаривать меня развестись с Хаят и вновь жениться. Но найти кого-то лучше неё, я не мог. Или, может, не хотел. Спустя двадцать лет нашей жизни, Хаят вновь забеременела и родила прекрасную девочку. На этот раз ребёнок родился живым и очень красивым. Но достопочтенная жена моя умерла в горячке. Дочку, оставшуюся без матери с самого своего рождения, я назвал в честь её прекраснейшей матери – Хаят.
Девочка родилась незрячей, но никто в доме не давал ей почувствовать, что она не такая как все. Хотя, она и была не такой как все. Не из-за зрения, нет. Она слышала каждый звук так, как не слышал никто. Дочь моя слышала каждую мелочь, даже едва уловимый шорох, на который не обратил бы своё внимание ни один зрячий человек. Но однажды, быть может, жестокий мир всё-таки дал о себе знать, в душе Хаят завёлся какой-то червь. Она почти всегда молчала и всегда грустила в саду. Девочка иногда говорила, что тонкий слух ей не нужен. Зачем он, спрашивала Хаят, если ты не видишь то, что слышишь, и не можешь это почувствовать.
И однажды она ушла. И теперь я не знаю, жива она или нет.
Бакир сделал глоток горячего чая и продолжил спрашивать:
- Ну, я надеюсь, Вы позаботились в детстве, чтобы у ребёнка был оберег?
- Да, моя достопочтенная жена, моя Хаят, предчувствуя свою смерть, оставила мне письмо, которое принёс почтальон сразу же после её похорон.

                ***
«Достопочтенный муж мой, господин Карим, я должна признаться тебе, что совершила грех. Но, надеюсь, что ты простишь и поймёшь меня. Несколько дней назад я узнала, что во мне начинается и растёт новая жизнь, у нас будет ребёнок. Мне было так радостно это узнавание и в то же время так горько. И в ту же минуту я испугалась, что дитя это, которое сейчас живёт во мне, повторит судьбу предыдущих детей, которые были так желанны для нас, но так и не смогли родиться и увидеть своими глазами, что такое жизнь.
Дорогой мой супруг, я прошу не винить меня в том, что сегодня я ходила к цыганке, чтобы заговорить будущего младенца на жизнь. Цыганка эта, надо сказать, очень странна. Как и все цыгане, она кочует из города в город и из страны в страну, но её никогда не сопровождает табор. Я думаю, что в наших краях она ненадолго. Живёт она на окраине города, рядом с морем, на самой дальней улице, откуда так ясно виден закат. Вероятно, она очень любит смотреть, как солнце начинает тонуть в пучине моря.
Но я отвлеклась, прости меня, любимый, дорогой Карим! Я ходила к ней, чтобы она заговорила на жизнь нашего ребёнка. Цыганка окинула меня надменным взглядом, кой часто присущ этим кочевникам,  и сказала:
- Те дети не должны были родиться. И этот не должен.
- Почему? – спросила я её тогда.
- Потому что такова твоя судьба.
Я вдруг подумала, что цыганка может быть жалкой обманщицей, потому как все эти разговоры о судьбе – нечто иное, как простое сотрясание воздуха. И я была очень зла на неё и на себя, что потратила время на бесполезную болтовню, и уже собиралась уходить, как она вдруг сказала:
- Я  могу тебе помочь. Но тогда тебе придётся выбирать: или ты или ребёнок.
- В каком смысле? – удивилась я.
- В прямом. Я могу отдать твою жизнь твоему малышу. Но, если ты пойдёшь на это, то после того, как дитя обретёт жизнь,  твоя - подойдёт к концу.
Я думала, как же мне поступить и решила, что мы с тобой уже немало прожили, поэтому должны оставить после себя жизнь.
Цыганка взяла в руку восемь хрустальных шариков и подкинула их вверх. Они упали на шёлковую скатерть, и колдунья стала рассматривать каждый из них по очереди. Она что-то бурчала себе под нос, потом указала пальцем на хрустальный шарик, что выпал в  центре и сказала:
- Восемь шариков размером с небольшой прибрежный камешек сделаны из горного хрусталя. Они рассказывают о человеке, его прошлом, настоящем и будущем. В центре жизни твоего ребёнка стоит гармония. А гармония – это равновесие. И никто не вправе его нарушать.
Она рассказала, что пробудет в нашем городе ещё девять дней. Напоследок она сказала, что зовут её Пуджи, и  если я попаду в рай, то мне стоит попросить Всевышнего простить её.
Это письмо, мой достопочтенный господин Карим, я пишу тебе, чтобы ты не переживал  мою смерть так уж долго и не винил наше дитя.
Я буду всегда помнить о тебе, мой любимый муж, достопочтенный господин Карим, даже после смерти.»

                ***
Старик не плакал и не хватался за сердце, хотя, стоит признаться, этим вечером мне впервые стало страшно, что наше вранье раскроется, если у этого деда вдруг схватит сердце, а медицинский осмотр, который так гуманно обеспечил мэр, не сможет помочь.
Хозяин дома сел на мягкий, заваленный подушками диван, и спросил:
- Я не утомил Вас своей историей?
Бакир, ошарашенный новостью о Пуджи, никак не мог придти в себя:
- Как, говорите, цыганку звали?
- Пуджи. Это индийское имя, скорее всего ненастоящее. У Вас ещё есть вопросы?
- Нет, вопросов нет. Сейчас Вас послушает доктор, - Бакир кивнул в мою сторону.
Старикашка приподнял мягкую кофту и закашлял.
- Вы много курите, - говорю я, внимательно прислушиваясь к звукам в его теле.
- Кальян – хорошая вещь.
- Возможно, но не в таком состоянии, как у Вас. – Так и не сумев понять, чем полезен детоскоб, ориентируюсь на явные признаки, советую - Вам нужно сходить в больницу, что в пяти километрах отсюда.

Когда мы вышли, несмотря на блеклый свет фонарей, разглядеть что-либо на расстоянии двух шагов было невозможным.
Мы шли медленно, чтобы не споткнуться о неровную поверхность дороги.
- Значит, вот почему он оставил только Пуджи…

               
                ***
Из танцевальной  залы раздавалась музыка и крики господина Имана:
- И раз, и два, и три. И раз, и два, и три. Чётче шаг!
За чуть приоткрытой дверью было видно, как он, недовольный своими учениками, размахивает в воздухе чёрной тростью и ловко показывает несколько танцевальных движений. Руководствуясь своим любопытством, как же хромой может танцевать, мы с Бакиром пялились в щель дверного проёма.
- Фу, - стоя спиной к двери, крикнул учитель танцев, и резко обернулся, - ненавижу, когда подглядывают. Пройдите и встаньте в ряд к танцующим.
И раз, и два, и три, ноги шагали в ритм музыки. Поворот, воздуха не хватает, руки в стороны, раз, раз, раз-два-три. Ноги шагали быстрее и быстрее, в зале стало душно и жарко, мышцы спины, ног и рук были напряжены, хотя мы с Бакиром не производили ни одного движения тела по собственному желанию.
Раз – шаг вправо.
Два – шаг влево.
Три – той же ногой, но назад, обратно, вспять.
Вдруг музыка прекратилась, в зале пропал свет и все, кто находился внутри него, исчезли в одну секунду.
- Ну что, - из-за темноты господина Имана не было видно, но голос его звучал где-то вдалеке, - где наша Пуджи?
- Наверно, у себя, - говорю я.
- Что ж, - теперь голос раздался прямо из-за моей спины, - передайте ей, что время ограничено.
                ***
Хаят сидела против окна и смотрела на закатное небо.
- А я и не знала, что небо тоже может быть красным, - сказала она, глядя перед собой.
- Это твой любимый цвет? - гладя волосы молодой девушки, спросила Пуджи.
- Да. Мой учитель рассказывал мне, что такое «красный». Но я, честно сказать, не понимала. А сейчас я точно знаю, что такое «красный», но уже совсем не уверена, действительно, хочу ли я знать это.
- А как же танцы? Ты же мечтала танцевать? – Пуджи продолжала расчёсывать длинные волосы Хаят.
- Я не могу. Я больше не слышу ритма.
Сидя на ковре и подобрав под себя ноги, обвешанные браслетами, Пуджи выдрала из головы девушки три длинных волоса.
- Ай! Больно!
- Прости, я случайно.
Ведьма встала, поцеловала девушку в щёку и вышла.
Спустившись на улицу, она почувствовала, как резко сдавило её виски.
- Ну что? – прошептал голос сзади, - где мой ритм?
По телу Пуджи пробежала дрожь, ей вдруг стало страшно говорить господину правду.
- Пуджи, дорогая, ты хоть и колдунья, но от меня ты не сможешь скрыть ничего. Ритм, где Ритм?!
- Ох, господин Иман…
- Прекрати меня так называть и отвечай, где ритм?! – на правом виске господина Имана выступили две синие  вены.   
- Ритма нет, господин.
- А где он?!
- Он исчез сразу же, как вы дали ей зрение. Вы нарушили мировой баланс. Ну, добро и зло… белое и чёрное…
Господин Иман, плотно притянул ведьму к себе и тихо шепнул на ухо:
- Дорогая, ты думаешь, я не знаю о добре и зле? О чёрном и белом? Я, надеюсь, ты отдаёшь себе отчёт в том, что говоришь? Милая, послушай, я сам добро и зло. Сам чёрное и белое. Я сам – часть этого мирового баланса.
Он выпустил Пуджи из объятий, и та упала на пыльную дорогу, изрешеченную колёсами тяжеловесных машин.

Господина Имана уже не было рядом, а она всё ещё продолжала сидеть на земле. Ведьма, конечно, понимала, что мировой баланс нарушил не он, подарив девочке возможность видеть, а  она сама, дав ей родиться на свет. И, разумеется, она знала, что за всё придётся платить по счетам.


                ***
В комнате было жарко, вентилятор работал на полную мощь, обдувая небольшое помещение с разных сторон. Ведьма лежала на постели, которая казалась ей сальной и липкой. Она уже давно заметила, что если долго не можешь заснуть и ворочаешься, особенно, когда в комнате царит невозможная духота, кровать начинает казаться засаленной.
Смуглыми, обрамлёнными кольцами и браслетами руками, она взяла белую тряпочку из хлопка, окунула её в жёлтый таз, наполненный холодной водой, и вытерла неотжатой тряпкой вспотевшее тело.
- Чёрт бы побрал эту мерзкую жару! – буркнула себе под нос колдунья и встала с постели.
В дверь постучали и, не дождавшись ответа, в комнату вошёл европейского вида мужчина. Тот самый, что привёл нас к господину Иману.
- Дорогушенька, почтенная Пуджи, ты звала меня? – он плюнул в ладонь и пригладил волосы на макушке.
- Нет, можешь идти куда шёл.
- Пуджи не любит жару? Ах, бедная, бедная Пуджи! Это несчастное существо! Этот хрупкий человечек! Маленькая женщина!
С кровати донёсся резкий храп, мужчина посмотрел в сторону, где стояла кровать. На ней лежал Гириш и храпел, открыв рот; по ступне его ползала муха. Видимо, он чувствовал во сне что-то щекочущее, поэтому иногда почёсывал большим пальцем левой ноги ступню правой.
- Ох, – вздохнул мужчина, - хорошо, что этот троглодит не проснулся ещё. От него столько шуму! Мне кажется, я постоянно слышу, как урчит его живот. О, грешный! Бедный боров погряз в грехе чревоугодия! Ах, бедняга.
Эх, Пуджи, дорогая, потанцуем, пока этот грешник ещё спит?
Колдунья распахнула ставни, и от окна на пол упал широкий луч солнца, освещавший комнатную пыль.
- Уже кушать? – спросил спросонья Гириш и снова упал на подушку.
- Чего пришёл? – спросила Пуджи.
- Господин просил передать, что теперь тебе предстоит избавить его от девчонки. Он не может подойти к ней, у него начинает болеть голова. Но избавиться от неё сам он не может, ибо связан обещанием, данным когда-то этой девушке.


                ***
Ведьма вынула из кармана цветастого халата три чёрных волоса, вырванных у прекрасной Хаят. Она вытянула руку вверх, чтобы закрыться от солнца, посмотрела на жёлтое пятно в небе, чуть прищурилась и сказала:
- Жара. Иногда я всё же задумываюсь, во всём ли виноват человек? Да, мы, конечно, почти всегда недовольны тем, что есть, но неужто так трудно было бы сделать нормальный климат на земле?
- Зато в жару есть хочется меньше, - из гамака донёсся голос её вечно голодного мужа.
Пуджи села на пол, достала длинную каминную спичку и зажгла её.
- А я думал, тебе жарко, - засмеялся Бакир.
Колдунья кинула на него неприветливый взгляд, поднесла указательный палец к губам, дав понять, что в эту минуту она не желает слышать никого.
Пуджи поднесла спичку к волосам Хаят. В эту же секунду они зашипели, скукожились и исчезли.  Ведьма шептала, качаясь из стороны в сторону:
- Из ниоткуда в никуда. Из пустоты в пустоту. Из смерти в смерть. Изыди из бытия в небытие. Умри, ибо не было тебя и не должно было быть. Смерть, смерть, смерть мир уравновесит. Да станет тёмное тёмным, а светлое светлым, да отделится жизнь от смерти, а смерть от жизни. Не познавать тебе горя, радости, солнца и луны.


                ***
Комната, где вот уже несколько лет жила прекрасная Хаят, умевшая когда-то слышать ритм жизни, была пуста.  Девушка исчезла бесследно, и только господин Иман  и Пуджи знали, что девушки больше нет. Она не умерла и не сбежала. Её просто не было. Потому что не должно было быть. Никогда.