Глава тридцать первая. Вершины и изобретательность

Путешествие по горам несколько разочаровало Колдуна. Он всерьёз ожидал такой же, как в давнем своём прошлом, безудержной гонки по пыльным дорогам и по пересохшим долинам рек. Но то ли дракончики, которых впрягали в квадриги и экипажи, совсем выдохлись, то ли и правда слишком много их свалилось в пропасть. Но несли они праздных приезжих всё больше спокойно, часто останавливаясь по приказу возниц. Пейзаж менялся с каждый часом, пестрел своим разнообразием, но настроение у Колдуна как было, так и оставалось ровным и тусклым. В своём одиночестве, которое, несмотря на множество людей вокруг, точно окружило его плотной стеной, он снова проваливался в астральное забытьё.

Кто-то из случайных попутчиков тихо шептал своей даме, что «молодой волшебник явно облучён, в его глазах отблески безумия». Колдуну было всё равно. Когда день тяжело перекатил солнце по небу и от жары спасали лишь ветви деревьев над головой, он успел сильно проголодаться и уже не мог забыться.

Горные вершины поднимались огромными зелёно-серыми и зелёно-белыми шапками тут и там. Колдун знал это обманчивое ощущение — почти все горы на самом деле были пологими и лишь издали казались неприступными. По петляющим тропам путешествующие праздные гости Нихстунгросса смогли добраться до трактира на плато, с которого открывался живописнейший вид на предгорья. То, что гора была уже не над, а больше под ними, многие даже не поняли.

Колдун ждал вечера. Наблюдая за горными вершинами, он размышлял. Сказочник всё рисовал, без устали набрасывая новые и новые штрихи. Беловолосая мистичка запахивалась плотнее в свой приятно холодящий плащ. В чём-то Колдун даже завидовал ей: южная духота утомит кого угодно. Остальные натуры по-прежнему скромничали, поскольку делать им по большей части было нечего.

Где-то здесь же сидели местные горняки и их мастера. Горное производство на юге процветало. Колдун вспоминал старого своего товарища Гернегросса, который обещал, наладив торговлю ископаемыми, в скором времени разбогатеть и сделать головокружительную карьеру. Он так и сказал тогда: «Если удача будет сопутствовать мне, то с юга я приведу на цепи огромного чёрного чешуйчатого дракона». Колдун, тогда ещё звавшийся Троттелем, ответил в лучших традициях витриолов: «А если не будет, то этот дракон приведёт тебя с юга на цепи».

Уже вечерело, когда, миновав дорожную заставу, квадриги и экипажи возвращались в пригород Нихстунгросса. Колдун, изрядно утомившийся, сидел, опустив голову и пребывая в своих мыслях. Он определённо стал другим человеком за последние месяцы, проведённые в Краузштадте. Город менял его всё сильнее. Он не сопротивлялся. Если граф потребует верных вассалов взамен обленившихся — их будет, кому заменить. Если ради того, чтобы свет Утренней звезды проникал в души людей, их нужно пугать дэвами — пусть так. Если некая сила, начальная над самими дэвами и, похоже, равная с Моргенштерном (если не являющаяся им самим) выбирает его — вполне достойный выбор.

Мистичка тоже говорила об этом. Беседы с ней были, пожалуй, наиболее увлекательными из всех, что можно было вести в дальнем южном краю. Очередной день закатывал солнце за горизонт, как огромный раскалённый камень. Под прочным широким мостом плескался залив, ставший из зелёного багряно-жёлтым. Вдали всё так же тонули в дымке горные вершины, на одной из которых ему пришлось сегодня побывать.

Изобретательность Колдуна оказалась небесполезной. Когда он расставил на балконном столике курительную чашу, размотал трубку и уселся в кресло с видом заядлого астрального курильщика — свита наблюдала с недоумением. С такими маленькими запасами угля, какие имелись в распоряжении — нечего было и мечтать об астральных похождениях. Требовался очень мощный источник волшебной энергии, чтобы заставить чашу работать в полную силу.

Колдун поправил на пальце медный перстень. Оставалось лишь надеяться, что медь выдержит. Он нашёл одну из многочисленных рун, которые покрывали ободок чаши, и приложил перстень к ней, сосредоточившись и читая заклинания одними губами. Перстень зажёгся медно-жёлтым, потом алым. Померцав, разгорелся лиловым, ослепительно-голубым и, наконец, нестерпимо-белым. Чаша вспыхнула, по ободку пробежали змеящиеся огни, и Колдун, не отрывая перстня от него и не открывая глаз, в блаженным видом втянул дым, поваливший из мундштука.

Он снова был в замке Гарн — в полноценном, а не в том, который удавалось породить прежними жалкими попытками. Пусть плоть астрала и казалась непривычно густой, как болото, пусть ноги тонули в неверной почве, но он всё шёл вперёд. Открылись ворота — медленно, со скрежетом, точно их петли проржавели насквозь.

Колдун шёл, стараясь не ошибаться. Любая ошибка означала необходимость возвращаться к предыдущему коридору, а стены и потолок и без того постоянно вздрагивали, будто готовые вот-вот рассыпаться бессмысленным туманом.

Но всё же ему удалось добраться до Голубого зала и осмотреть его. Сердце радостно и учащённо забилось, как только он увидел новую галерею. Тут же блуждали проекции участников карнавала, но заговорить с ними было бы слишком тяжело. Колдун видел, что и сам появился наполовину развоплощённой тенью, даже его серый плащ никак не мог собраться во что-то более или менее осмысленное, не говоря уж о руках и ногах. Он был почти что призраком.

Несколько зарисовок и полноценных картин он всё же успел рассмотреть. Там он увидел и Трубадура, и даму Аттраппе, и даму Глаубен, и многих других. Явился и один из его товарищей по учёной гильдии, который, как вспомнилось Колдуну, умудрился даже прислать весточку — бедняга почтовый дух совсем запыхался, преодолев огромное расстояние от Краузштадта до Нихстунгросса.

Голубой карнавал определённо состоялся с таким размахом, с каким, возможно, не проходил даже самый первый. Конечно, зарисовки не передавали всей жизненности и всего великолепия, а феечки и вовсе были набросаны лишь смутными штрихами, но оставленные на свитках подписи участников свидетельствовали о том, что встреча для многих стала незабываемой.

Сделав усилие над собой и материализовав астральные руки, Колдун приблизился к доске, на которую пришпиливали свитки посетители Голубого зала, и написал о своём восхищении зарисовками и о глубокой опечаленности невозможностью присутствовать на карнавале.

Удерживаться в астрале становилось всё труднее. Колдун выпустил мундштук и оторвал, наконец, палец с перстнем от курительной чаши. Перстень раскалился до невообразимых оттенков, но зачарованная медь всё-таки выдержала. Он снял нагретый перстень с пальца — на коже осталась борозда ожога. Но огонь в чаше и пламя перстня быстро гасли. Натуры смотрели удивлённо — никто из них не владел подобной магией.

Колдун прошептал лёгкое исцеляющее заклятье, отгоняя боль. Затем снова надел перстень — правда, пока на другой палец. Камень уже остыл и теперь, едва соприкоснувшись с кожей, засветился тихим лучисто-зелёным сиянием, которое медленно-медленно светлело и становилось белым. Колдуна помнили. Возможно, его астральная вылазка и вдохновенные слова даже успели порадовать кого-то. Может быть, даже вдохновить.

Через несколько дней ему предстоял обратный путь. Сказочник уже не знал, что ещё зарисовывать. Ему хотелось рассказать новые сюжеты, порождённые югом, но рассказывать было некому. Цветовод откровенно скучал, поскольку южные тропические цветы не интересовали ни его, ни самого Колдуна. Поэтесса изредка вдохновлялась на что-то несерьёзное, а актриса в равной степени изнывала и от скуки, и от жары. Мистичка держалась лучше всех, кутаясь в прохладный плащ.

— Ничего, слуги мои, ничего, — сказал Колдун, потирая обожжённый палец. — Скоро нам в обратный путь. Краузштадт ждёт новых свершений. И пусть Утренняя звезда осветит наш с вами путь.