Если бы меня кто-нибудь где-нибудь ждал

На улице светило солнце. Яркие, дребезжащие лучи прорывались через легкую дымку облаков, нагло ударяли в глаза, превращались в скоростные блики на окнах, в звездочки на лужах, в улыбки на лицах.
Он шел по проспекту. Рабочий день был закончен, и он широко и радостно ступал по разгоряченному асфальту. Мир вокруг был прекрасен и чист. Жизнь бежала звонким ручейком: струилась, смеялась, сводила с ума. Еще полчаса, и он позвонится в дверь, тяжелый массив дуба распахнется, а там будет ждать она: любимая, родная, вытирающая руки о полотенце, чтобы кинуться ему на шею. «Ну, задушишь же!» - скажет он, шипя как можно сильнее. «Я просто люблю тебя! Очень сильно! Вот так сильно!» - и руки снова обовьют шею. Он усмехнется, что понял смысл выражения «любить до смерти». Она сделает вид, что обиделась, надует губки и отведет в сторону глаза. А потом будет раскиданная по полу одежда, подгоревший ужин и ее волосы, зажатые между пальцев.
Только встретив ее, он узнал, как это: возвращаться домой.
Впереди был предпоследний перекресток. Еще чуть-чуть.. Красный свет заставил его остановится. Он стоял, и на лице его были нетерпение и радость, раздражение от помешавшего светофора и счастье от предвкушения встречи: такой привычной, и такой долгожданной.
Милиционер, стоявший на перекрестке с сигаретой в руках, посмотрел на него.
Медленно, с видимым усилием работающей мысли на лице, пошел в его сторону.
«Здравствуйте! Постовой Шапошкин. Будьте добры Ваши документики».
«Добрый день. Ааа.. что-то не так?»
«Нет, все в порядке. Рядовая проверка. Документы предъявите, пожалуйста»
«Да, конечно, секундочку..»
Он начал думать, где у него документы. И понял, что не может этого вспомнить. «Странно, я же никогда не выхожу из дома без документов». Руками он провел по груди, потом по бокам, опустился к бедрам. И вдруг понял, что у него с собой нет ничего. Не только документов, но и кошелька, и ключей. Изумление отразилось на его детском лице.
«Не представляю, как такое могло случиться, но, похоже, я забыл документы дома».
«Ваша  фамилия, имя, отчество».
«Кручников, Сергей Владимирович, 1973 года рождения..» - задумчиво, с легким волнением произнес он.
«Пройдемте со мной, Сергей Владимирович», - почему-то с легкой усмешкой отчеканил постовой.
«Ну.. конечно, если надо. Да, конечно». Он уже начинал слегка дрожать от откуда-то взявшегося страха.
Милиционер провел его в отделение, находившееся на параллельной улице. Его посадили на жесткую скамейку, и все работавшие в комнате исподтишка наблюдали за ним. Было неуютно, твердо, от пола веяло холодом.
Постовой Шапошкин подошел к стоявшему на столе телефону, одну за другой «прокрутил» все положенные семь цифр, и тихо начал говорить. Разговора было почти не слышно, доносились лишь отголоски слов: «да … у нас ... понятно … жду». После трубка с характерным звоном легла обратно.
«Посидите, пожалуйста, 10 минут. Сейчас мы уточним Ваши данные, и Вы будете свободны»
После этих слов ему стало легче дышать, как будто кто-то развязал узел на горле и напоил пьянящим, сладким воздухом. Он с облегчением и внезапно нахлынувшей радостью начал разглядывать серые стены отделения, жухлые, еле живые цветы.
Ему показалось, что прошла всего одна минута, когда в комнату вошли люди. Их было трое или четверо, все крупные, с серьезными и уставшими лицами. Они молча, не глядя на милиционеров, подошли к нему, взяли за руки и, не успел он даже и понять, что происходит, потащили к выходу. От воцарившего в душе ужаса он стал хватать воздух губами, хотелось то кричать, то плакать, но ни первого, ни второго, сделать не получалось. Когда они запихали его в стоявшую на улице машину, он наконец-то пришел в себя. «Да что вы себе позволяете.. да как вы смеете.. что вообще происходит!» Они сочувственно, качая головой, посмотрели на него, и сидевший за рулем нажал на газ.
По дороге его охватила резкая, душащая слабость, все поплыло перед глазами. Он пытался стряхнуть с сетчатки кружащиеся дома, расплывшиеся в жутком оскале лица людей, которые были так близко, что протяни руку – и почувствуешь их дыхание. Глаза закрылись сами по себе, даже не закрылись – зажмурились, чтобы не видеть окружавшего его уродства.
Когда он очнулся, то лежал на кровати в маленькой комнатке. Рядом стояла тумбочка и два стула. Стены были покрыты несколькими слоями грязно-белой краски. Из окна было видно задернутое облаками небо. Кто-то открыл дверь и вошел к нему. Послышался ласковый, проникновенный голос: «Здравствуйте, Сергей Владимирович! Ну зачем же Вы опять от нас убежали? Мы же так волновались, так переживали за Вас. Жена Ваша звонила, плакала, молила найти Вас поскорее. Вы же знаете, Вам нельзя одному выходить на улицу, Вы можете потеряться или..» Много непонятных, странных слов доносилось до него. С трудом оторвавшись от неба за окном, от медленно стал поворачивать голову к говорившему. Дядечка в очках и халате, сложив на коленях ладони с пухленькими пальчиками, сидел у него в ногах и по-родительски отчитывал. В глазах его светились забота, участие и грусть. А еще была жалость. Он жалел лежавшего на кровати, как жалеют ударившегося несмышленого ребенка. И от этой жалости становилось мерзко до тошноты.
Врач говорил то, что он должен был говорить. Сергей сбегал от них уже в третий раз. Он всегда шел домой, поэтому поймать его было несложно. Никогда не прятался, не убегал, не сопротивлялся. По сути, он был безобиден, но врач не мог отпустить в город человека, задушившего собственного брата на почве ревности. И глядя в пустые глаза, смотревшие в никуда, врач думал, что надо строже следить за ним, а то вдруг он разозлится еще на кого-нибудь, и опять сможет убить. Еще врач думал о том, что вечером на ужин жена обещала приготовить ему кролика в сметане, представлял себе тушеные кроличьи лапки и тоскливо поглядывал на часы.
А Сергей лежал на кровати, смотрел в потолок и думал о том, как же все-таки он хочет войти в дверь и сказать, воскликнуть, прокричать: «Я дома! Я наконец-таки дома..»