Обтираться радостью

  Убогая пьянь мерзко воняла и давила своим потным телом вшей на старом, зассаном матрасе в полуподвальной квадратной конуре. Дурно пылающая рвота все еще не высохла, и озорно искрилась в свете оранжевой, постоянно мигающей лампочки, от времени полностью покрытой толстым слоем грязи, крови и уныния. Застонав, тело перевернулось на другой бок, расшвыряв бутылки и шприцы по полу конвульсивно откинутой ногой, и продолжило свой булькающий храп.

   Конура была наполовину завешена дырявыми, полусырыми тряпками, на которых едва читалась какая-то символика, схожая с орлами и орнаментом их боевых орудий, но больше это напоминало подлую издевку света, пропитанного наркотическими испарениями и больными воплями жильца. Пара картонных ящиков была заставлена склянками с препаратами и плотно исписанными стопками бумаг, несущих на себе явные следы жировых прикосновений и слёз. Куча хлама в углу негромко вздымалась, лихорадочными волнами двигалась, и внезапно затихала, издавая ясный скользящий, липкий звук.

   - Я! Я вас! Вы нас не… я! Я! Да, нет, я, ты! Я это ты! Ты! Да, ты! Т… я! Ты – я! Я… - тело внезапно истерически заорало, и резко село, схватившись левой рукой за волосы, оставив правую отвержено болтаться, касаясь подушечками пальцев бетонного пола. Она была закручена в какие-то тряпки.

   Его лицо было болезненно искажено, мышцы застыли в неизменном ощущении нестерпимой боли, глаза, глубокие, но покрытые отталкивающей дымкой, не моргая смотрели только в одну точку. Бесформенные, слипшиеся иссушенные волосы комками торчали в разные стороны и бледными ручейками спускались вниз, обрамляя сальную кожу, покрытую язвами и комками коростоподрбной грязи.

   - Мор… фий. Морфий. Мне нужен. Морфий. Мне нужен морфий. Морфий, ты где, выходи! – утробно напевало тело, и его голос был полон перепадов от угрожающей хрипоты до девичьей невинной восторженности – я тебя най. Ду, ты где? Ай! Если ты закончился – будет… ай! Плохо!

   Тело, напрягшись, встало, и, словно пожухлая листва, с него стали опадать куски отмершей кожи и грязи. Правая рука все также болталась, но теперь в свете лампы было видно чернеющую, сочащуюся чем-то плоть между складками ткани. Пошатываясь, оно добрело до ящиков, и начало увлеченно в них рыться – манифест не нужен, нет, и это не то, где же ты, любимый? – шептало тело, а рука всё мёртво висела, вспыхивая и затухая в бессистемном мигании лампы. Конура была похожа на обжитый склеп с еще полуживым трупом. Кучки фекалий хаотично были разбросаны по полу, кое-где переходя в засохшие, черно-коричневые следы от рук на стенах. Поносные подтеки от кучки кучке создавали неповторимый ландшафт, воссоздать на бумаге который смог бы не каждый картограф.

   - Ах! Радость какая! Я нашел его! Мой господин, ваши нашли вас, я, и мы, преклоняемся, и ждем насыщения вашим благословением! – забормотало тело, и резкими, отрывистыми движениями левой рукой стало готовить препарат – слава мне, Боже – завершающе промолвило тело, и вкололо себе свинцовую жидкость, погружаясь в дар своего милосердного божества, с головой уходя в сказочное путешествие по архипелагу истин, надолго замерев.

   И в своем глубоком бреду, порожденным дивным смешением наркотического расслабления и слишком высокой, как для живого, температуры угасающего тела, оно видело время и пространство с иных точек восприятия, раскрывая спрятанное в глубине человеческого сознания видение других измерений реальности, смешивая зрение с чувством и ощущением. Грезилось ему, что абсолютная тишина нарушалась лишь звуком движущихся червей, легко вальсирующих на своем балу чревоугодия, и тряпки висели недвижимо до предела, словно нерушимые стены Иерихона в ожидании своих труб. Со стороны забитого осиновыми брусьями окна видело тело, как с потолка на бумаги капала смерть, томно расползаясь своей влагой по волокнам, заражая рукопись тлением, и закрученная в ткань рука с легким треском всё разбухала и разбухала, угрожая гнойным взрывом всему живому, обещая задеть даже всесильное солнце, которое столь жестоко отказалось проникать в эту царскую обитель.

  Но вдруг привычная картина мира разошлась по швам, разрубая дверной проем заплесневелой плиты, закрывающей вход в конуру, и два силуэта воспарили над ним, грозно озираясь сквозь прорези своих древних античных шлемов, заслоняя идущую за ними властную фигуру женщины, стальным голосом раскаляющую агонизирующий мозг тела.

   - Богиня… - хрипло протянуло оно, после чего получило удар металлическим древком огнедышащих копий в свой пустующий живот, и резко осело на свой воздушный трон.

   За ней же появились невысокие, юркие, притягательно-нежные образы бесят, обладающие сладким, терпким запахом выдержанного десятком лет греха. Но тело не могло выдерживать этот смрад, и излило свой восторг прямо на глазах у своих благодарных зрителей, ввергая их в сладостную муку отвращения к благости.

  И слышало тело, ощущая биение звуковых волн всей своей воспаленной кожей, проповедь о том, как правило оно великой империей, как избавило оно народ свой от чудовищных болезней и защитило от врагов, даруя державе своей золотой век, как строило новые города и пути к иным звездам проложило. И в нарастающем гуле рушащихся колонн материи, разобрало тело выкрик:

  - Да плюнем же в него благодарно, за подвиги нашего вождя!

   И тело с наслаждением купалось в слегка пузыристых потоках славы, блаженно обтираясь этой радостью, чувствуя жизнь даже в своей мертвой, гангренозной правой руке, коей оно десятки лет повелевало миллионами.