Больничные коридоры, 1

Больничные коридоры
Заполнены сизой мглой,
И все разбрелись по палатам,
И я остаюсь с собой.
И воздух тяжелый и затхлый,
И глухо чеканят часы,
И кто-то ползет из палаты…
Притихни, замри и молчи.
Сиди и смакуй одиночество,
Вбивай стихи в телефон.
Тишины и при свете хочется,
Но днем у больных чуткий сон,
Припадки, капризы и жалобы,
И желание поболтать…
А после недели в компании
Так хочется просто молчать!
Сидеть под часами в сумраке,
Мечтать о горячей воде,
О литре густого шампуня
И о мамином хлебе.
В ночь так сладко мечтается,
Что может даже присниться.
Только здесь сон пропадает,
Ведь это не дом, а больница.


2009 год, на часах было 04:45



Татьяне


Больничные коридоры. Здесь всегда можно найти нечто познавательное и поучительное. То, что слышишь и видишь здесь, редко бывает приятным для слуха и зрения, но – это жизнь.
Не совсем такая, как за воротами больницы, но и не слишком отличная от нее. И главное, что роднит людей по обе стороны этого блеклого забора, это то, что всем им глубоко наплевать друг на друга.
На третий – шестой день пребывания в больнице не слишком крупного периферийного города думаешь так совершенно искренне.
И это одно, что в больнице не меняется, не зависимо ни от чего, сколь бы новое оборудование там ни установили, сколько бы специалистов высшей квалификации ни числилось в ее штате.
Ощущение безразличия каждого к каждому.
Заколдованный замок короля эльфов, наполненный призраками. И кроваво-красный карбункул освещает его коридоры вместо люстры, мертвым светом отражаясь в стеклах капельниц, ампул и колбочек.
 Редко когда появляется в отделении кто-нибудь, кто разбивает эту хрустальную, пропахшую лекарствами, тишину своим живым голосом. Это всегда удивительно. И это всегда прекрасно. И даже нельзя объяснить, в чем кроется ворожащая красота таких людей.
Таких называли раньше подвижниками, кажется. Они бывают разными. Точнее сказать, они никогда не бывают одинаковыми. Но таких людей, если Вы увидите их, Вы узнаете сразу.


Сказка о Подвижнице


Это случилось в самом конце прошлого века, а может быть, в самом начале этого, впрочем, время не имеет значения – это могло произойти когда угодно.
Она появилась в отделении тихо, молча. Она не заговаривала ни с кем в первый день и как-то странно, затравленно, озиралась, чувствуя на себе внимательные взгляды людей.
Женщина за сорок, с лицом, сплошь покрытым синяками, она поступила с диагнозом сотрясение мозга, и, конечно, люди рассматривали ее, гадая, кто и за что ее так избил.
Вы никогда не замечали, как беззастенчиво разглядывают люди тех, кто кажется им ничтожнее себя самих, особенно, если те бессильны воспротивиться этому молчаливому террору? Кажется, они даже получают удовольствие от вида чужой немощи. Если Вы были немощны когда-нибудь, были бессильны уйти или прогнать от себя сожалеющих с ледяными глазами, Вы должны знать, каково это.
А она казалась всем в очереди на уколы ничтожной алкоголичкой, избитой по пьяни, и люди не сводили с нее глаз, строя новые предположения и громким шепотом уточняя старые. А самые любопытные подсаживались поближе и начинали сожалеть о ее судьбе так лживо, так цинично, словно принуждая: расскажи все, нам интересно!
Они поступали так не от жестокости – от скуки. В больнице невыносимо скучно, и каждый развлекается, как умеет.
Она молчала, и выводы были сделаны на основании ее молчания. Избита по пьяни.
Вообще-то не совсем так. Да, ее избили до ужасающего состояния – синяками было покрыто не только лицо, но и тело, – но пьяной она не была. Она вообще не пила. И не курила. Можно перечислить еще множество «не», но главное – ее избили не в пьяной драке!
Об этом она смогла заговорить только на четвертый день, и в ее слезах и словах было больше удивления и обиды – беспомощной, детской, – чем злости и негодования.
Она вступилась перед разъяренным пьяным мужчиной за подругу, которая бросила ее в одиночестве, как только смогла вырваться и убежать. Она возвращалась еще раз, наутро, еще до приезда «Скорой помощи», с мужем. И ее муж очень злился на то, что жена подвергалась опасности вместе с ней. То, что стало с ней, их не волновало.
Ее били в своем подъезде, рядом со своей квартирой – долго и жестоко. Она кричала и звала на помощь, но ни один из соседей не вышел в подъезд. И никто даже не вызвал милицию. Люди, которых она знала много лет, которым всегда помогала, в минуту опасности отвернулись от нее. Они просто сделали вид, что не слышат крика о помощи.
А утром, уходя на работу, они просто переступали через нее, и она лежала на лестнице, в крови и грязи, пока не смогла собраться с силами и дойти до квартиры. Она сама вызывала себе «Скорую помощь». Ей все пришлось делать самой просто потому, что рядом не нашлось ни одного человека.
Это далеко не полная история, но вряд ли честно рассказывать все. А таких историй каждый из нас и так знает десятки. Эта ничем не отличалась бы от остальных, если бы только ее героиня не оказалась самой настоящей Подвижницей.
Многим может показаться такое определение неуместным. Многие могут заявить с полной уверенностью, что за всю свою, возможно, даже долгую жизнь им не встретилось ни одного подвижника. Но ведь, когда мы не видим чего-то, это еще не доказательство того, что этого нет?
Вы даже не представляете, сколько по-настоящему чистых людей Вы ежедневно не замечаете за тусклыми личинами повседневности! И Вы даже не представляете себе, насколько уместно это определение именно здесь, именно к ней.
То, что она особенная, было понятно с первого же мгновения, когда, переступив порог палаты, она открыто и искренне улыбнулась своей соседке разбитым в кровь ртом.
Она искренне радовалась людям. И это было видно во множестве еще, вроде бы, мелочей, из которых складывается то, что мы потом называем человеком. И этот человек отличался от всех других так, как отличается свет настоящего солнца от кровавого сияния карбункула во дворце короля эльфов.
Ей некому было носить фрукты и соки, как носят другим больным, но ни разу никто не услышал от нее ни единой жалобы. Зато, купив на третий день – впервые – в ларьке неподалеку от больницы большое красное яблоко, она отказывалась есть его, если ее новые друзья не разделят его с ней. У нее не было денег, на последние она купила это яблоко, чтобы отдать другим две трети! Странно, правда?
Ничего странного. С первого же дня стало понятно, что она совершенно неосознанно берет под свою опеку всех, кто, по ее мнению, нуждается в защите и помощи, всех, кого она считает слабее себя, и опекает, оберегает, защищает их со всей ответственностью, хотя она и не обязана делать этого. И, в конце концов, она ведь ничего не получила от этих людей за свою заботу.
Но она и не хотела ничего получить с них за это. Просто она так жила. Это было естественно для нее, и она не умела иначе.
Она никогда не умела защитить в споре себя, но до крови из горла готова была отстаивать того, кого, как она считала, незаслуженно обидели.
Она не помнила зла. Наверное. Ведь это всего лишь наблюдения.
И ее продолжали считать алкоголичкой, которую избил собутыльник. А она молчала, не обращая или делая вид, что не обращает внимания на мерзкий шепоток, который шуршал в очереди у процедурного кабинета с ее появлением. И люди продолжали смотреть на нее презрительно и свысока, словно они имели на это право.
Но одно утро запомнилось в отделении всем. И если тогда эти люди не увидели в ней Подвижницу, они просто слепы.
Старик лежал на каталке у процедурного кабинета, невнятно матерясь и постоянно требуя покурить. Ему не уделили даже простыни, кроме той, которой санитарка прикрыла его немощное тело. Все знали, что он скоро умрет, и поэтому его даже не стали определять в палату.
Да и зачем? Надоедать более нормальным соседям своим кряхтением и стонами?
Старик был тощий, грязный, и от него так разило спиртом, куревом и старостью, что люди в очереди на уколы, испуганно озираясь на него, невольно пятились от дверей. И все старательно делали вид, что не слышат.
Не дозвавшись никого, старик стал пытаться подняться сам, «стрельнуть сигаретку». Люди наблюдали за ним и громко, осуждающе, шептались, но никто не подошел, чтобы его остановить, и никто не подумал позвать сестру с поста. Сестры и санитарки начинали злиться уже при одном упоминании об этом проблемном пациенте.
Он должен был умереть очень скоро. И, возможно, многие тогда желали приблизить этот срок.
А старик хотел курить. Он приподнялся на дрожащих от слабости тощих руках, которые казались просто конструкциями из костей, обтянутыми растрескавшейся пергаментной кожей, один раз, второй и третий. И, наконец, не удержавшись, рухнул с каталки на пол.
Простыня соскользнула, и теперь было видно все: каждое ребро узкой грудной клетки, пролежни на боках и большое мокрое пятно на вылинявших синих трико – почти до колен. И воздух наполнил удушающий запах немощи, а люди в очереди, все как один, отхлынули от кабинета.
Только один человек, не замедлив и на мгновение, бросился к старику и, подхватив его под мышки, попытался поднять с пола. Она даже не задумывалась о том, что может испачкаться, прикоснувшись к нему. Она обнимала этого старика, не брезгуя ни запахом старости, ни другими запахами, не думая в это мгновение ни о чем, кроме одного: человеку нужна помощь. И она смотрела на него как на равного.
Преодолев естественное отвращение, ее соседка шагнула к ней и помогла уложить старика обратно на каталку. Но это было уже совсем не то.
Сияние истинной чистоты уже наполнило воздух светом живого солнца, озарило изумленные лица людей, проникло во все двери, в каждую щелочку в этом мрачном коридоре, когда Подвижница склонилась к старику и заговорила так тихо, приветливо, с такой по-настоящему человеческой улыбкой, что за ее спиной смолк недовольный шепоток даже самых наглых и безразличных.
Она знала, что скоро этот старик должен умереть. Она дарила ему последнюю в его жизни нежность.
И она «стрельнула», все-таки, у кого-то сигарету для него. Сама раскурила и вставила в беззубый рот. И сама ответила на ругань санитарки: «Я прослежу». Сама затушила и выбросила бычок.
Больные высыпали из палат, и медсестры сбежались со всего отделения, чтобы взглянуть на это.
А утром ни старика, ни каталки уже не было на прежнем месте. Он умер ночью.
Вам все еще странно все это? Вот и мне…


02.08.2011.