Глава 1

Квин. Как давно он носит это имя? Та страница жизни, когда он стал Квином, но не потерял сущности феникса, уже давно позади. Однако она надежно сохранилась в его памяти, ибо именно тогда он начал свой путь человека. Ну, почти человека.

Он открыл глаза и видит перед собой милую старушку. У нее слегка удивленное, но приятное и доброе лицо. Изображение нечеткое, очень размытое, но отличное зрение феникса помогает его обладателю разглядеть ту, что сидит перед ним. Она что-то говорит ему, но он не понимает ни слова. Парень разбирает в тревожном потоке слов имя и медленно и тихо повторяет его.

 - Натали… - хриплый голос обрывается, и старушка замолкает, с беспокойст-вом глядя на паренька, дыхание которого резко участилось.

«Жажда… Она буквально разъедает изнутри... И боль… Как хочется пить… Почему так больно… Надо как-то сказать ей…» - мысли путались в голове из-мученного создания, жара комнаты давила, вызывая еще большую жажду, тело горело и не поддавалось никаким попыткам пошевелиться. «Надо…как-то…сказать…» Феникс закрыл глаза и постарался дышать медленнее, сосредоточив остатки сил на левой руке. Как бы нехотя, очень медленно, но она начала подниматься. Резкая боль пронзила его плечо, и из пересохшего горла вырвался не то стон, не то хрип, и снова он услышал чье-то щебетание. В следующий миг феникс потерял сознание.
Старушка быстро встала и, суетливо шепча что-то, покинула комнату. Но со-всем скоро она возвращается и вновь садится на край кровати, где лежит фе-никс. Стараясь не причинить тому боль, Натали поднимает голову мальчонки и аккуратно подносит чашу с травяным настоем к его губам. Ресницы феникса вздрагивают, но глаз он не открывает. Однако уже в следующую секунду мальчик с жадностью припадает к чаше и начинает пить, не обращая внимания на горьковатый привкус напитка.

Так он впервые увидел ту, которая стала ему матерью. Наэзи-Натали расска-зала ему о культурных традициях своего народа, научила его своему языку, маленьким премудростям жизни, бытовым вопросам – в общем, всему, что могло пригодиться в жизни. Но была и есть еще одна вещь, которую ныне Квин перенял у своей названной матери – способность быть добрым и ис-кренним, бескорыстным и открытым, и всегда прощать, кого бы то ни было.
Кажется, я начал о своём имени. Вечно мои мысли идут не туда, куда надо. Да, я люблю мечтать. Ну а кто не любит? А еще я люблю вспоминать про-шлое. Оно было замечательным. Знакомясь сейчас с людьми, я понимаю, что моё детство многого стоит. Не у каждого была такая добрая и заботливая наэзи. Что значит это слово? Вы не первый, кто у меня это спросит. Да мне и самому интересно, видит Создатель. Но я не знаю. Просто в один из первых дней нашего знакомства,  я понял, что должен называть наэзи-Натали именно так. Может меня чем-то стукнули до того, как я оказался у нее? Кстати о том, что было до того, как я оказался у старушки Натали. Этого я тоже не знаю. Первое, что я помню, это огонь, жар и ужасную жажду. А потом как-будто все кончилось. Это как «раз и нет боли». Но как бы не так. Стоило мне расслабиться и погрузиться в прохладную мягкую тьму, как меня кто-то потревожил. Как-то странно всё это было. Помню внезапное тепло, вслед за которым незамедлительно последовала резкая ломающая боль и огонь, снова этот огонь, сжигающий изнутри… Неприятно, знаете ли. Позже наэзи рассказывала мне, что подобрала меня под деревом и понесла к себе домой. Воспоминания о том отрывке прошлого очень размыты. Я часто терял сознание, и это не способствовало запоминанию. Спустя какое-то время я окончательно отключился, ибо пламя, горевшее внутри меня, так разгорелось, будто хотело выжечь из меня жизнь. Очнулся я только в доме наэзи-Натали. А что было дальше, вы уже знаете. Пресвятой Творец…мы же о моем имени…

Луч солнца скользнул по желтоватой простыне и замер на шее мальчика. Это легкий порыв ветра потревожил бледно-голубые занавески, на которых было такое множество заплат, что казалось, будто их хозяйка просто не нашла места, где могла быть дырка. Вот только дырка-то место себе нашла и сейчас она слегка светилась между синими и того же желтоватого цвета, что и простынь, заплатами. «Свет…» - первая мысль того, кто не только ничего не помнил, но и даже не знал как он тут очутился.

«Что я? Или нет… Кто я?.. И где?.. Тут так…» – стоило ему задуматься над тем, какое слово тут более подошло бы, как море информации накатилось на него гигантскими волнами. Такое количество, что голова его начала раскалываться от сумбура, творящегося в глубинах мозга. Пробовали ли Вы когда-нибудь думать обо всем и сразу? Вот помножьте получившееся ощущение раз этак в дцать и получите тот же результат, который определенно не нравился созданию, полусидевшему на старенькой кровати.

 «Тепло» – наконец подобрал нужное слово он. В памяти всплыло последнее, что с ним произошло: расплывчатое черно-белое кино из прошлого. Вот только информация, которой обладала память, явно не сходилась с тем, что утверждал мозг. В чем проблема-то, собственно… Память указывала на то, что его первым днем жизни был тот, когда он увидел лицо…«наэзи-Натали…наэзи?» И тут уже мозг упорно утверждал, что как не крути, а количество информации, содержащейся в голове мальчика, явно преувеличивало то, что он мог узнать за один день. И даже за неделю. «Да такое и за десятки лет не узнаешь…» - подумал он, принимая разумную позицию. Теперь в голове паренька разыгрался оркестр ударных инструментов. Это не столько мешало, сколько, скорее, действовало на нервы. «Что странно. Боль должна доставлять неудобства какие-нибудь там, разве нет?» Стоило этой мысли молнией пронестись в бедном головном мозгу, как в комнату вошла старушка.

Он по привычке (с какого потолка она у меня нарисовалась?), внимательно осмотрел вошедшую, начиная от макушки и потом  медленно опустился  взглядом вниз. Кажется, она смутилась.

Невысокая, с седыми волосами, собранными в пучок и мягкими чертами ли-ца, она не производила впечатление не то что врага, но и даже недоброже-лателя. На ней было простенькое платье все того  же желтовато-выцветшего цвета и  соломенная шляпа, которая сейчас весела сзади, держась на тонкой веревочке вокруг шеи. Лицо, руки, босые ноги – все открытые участки ее тела были покрыты бронзовым загаром. Однако кожа не казалась молодой. Морщинки и суховатость выдавали возраст. Но судя по тому, что старушка даже не пыталась это скрыть, ее это абсолютно не волновало. Взгляд  чистых серых глаз замер на мальчике. В этом взгляде было так много, что я даже было подумал, что она говорит со мной взглядом и мне придется так же ей отвечать. Но тут же я вспомнил отрывок из утреннего фильма и попробовал начать разговор. На том языке, какой знал. Да и выбора у меня не было.
 - Извините, я не хотел вас смутить. Вы любите желтый цвет? У вас так много желтого… - проговорил он, не сводя с нее изумрудных глаз. Конечно обста-новку комнаты, в которой он лежал, мальчик давно изучил. Ничего примечательного: деревянные стены ничем не покрыты, полочка рядом с кроватью, на ней стоит лампа и чаша, содержание которой оставалось загадкой, коврик у кровати, кстати, тоже бледно-желтый, да и пожалуй все. Свет из зашторенного окна не мог пробраться далеко, поэтому то, что таилось в четвертом дальнем углу оставалось для паренька загадкой. Женщина что-то ответила и,  мягко улыбнувшись, медленно направилась к нему. «Какой приятный и мелодичный голос.»

 - Квин? – спросила она, сворачивая в тот самый неизвестный угол.

 - Феникс, - ответил ей мальчик, так же улыбаясь. Да, это он ясно помнил, даже знал. Он был фениксом, птицей. Но более подробные знания о себе терялись где-то в глубинах мозга.
- Наэзи-Натали? – мягко спросил он, дабы удостовериться, что правильно помнит ее имя.

Старушка, которая уже достала из темного угла стул и села рядом с кроватью, звонко засмеялась. Теперь уже настала очередь мальчика смущаться. Чем он, собственно и занялся, усердно делая вид, что поправляет подушки, чем вызвал новую волну смеха. Феникс скромно улыбнулся в ответ, не зная, что же вызвало такую реакцию. Наконец старушка насмеялась и с теплой улыбкой на лице, вновь начала что-то говорить. Что она щебетала парень не понял, но понял другое. Она указала рукой на него и медленно, четко выговорила:

 - Квин, - затем указала на себя и так же медленно повторила, кивнув при этом, - Натали.
«Ну вот и представились. Вернее мне представили. И ее, и меня само-го себе за компанию.» Из моей груди вырвался смешок. Наэзи-Натали протянула ко мне руки и я растерялся. «Что это за жест? Приветствие? Знак уважения? Или она так хочет мне сказать, что бы я исчез отсюда? Да нет, вроде вполне миролюбивое действие.  Ладони повернуты ко мне, значит она настроена доброжелательно… Эй, стоп, что это она задумала!?…»

Старушка села на кровать и обняла мальчика, на вид лет девяти, с изумруд-но-зелеными глазами. Такого насыщенно-зеленого цвета бывает молодень-кая трава на лугах. Еще ни кем не тронутая, она просто светится жизнью и любовью к солнцу. Черные, точно беззвездная ночь, волосы нельзя было назвать длинными, но и короткими тоже – они немного не доставали до плечь. Челка слегка падала на глаза, что предавало мальчонке очарования и тайну. Хотя тайны и так хватало… Правильные черты лица, длинные черные ресницы и уши «как у эльфа» - так говорят в народе.

«Прелестный ребенок. Только кто он и откуда? Почему в его глазах такая ос-мысленность и мудрость веков? И самый главный вопрос: почему птенчик, которого я нашла, каким-то чудным образом стал тем, кого я сейчас обни-маю?..» - подумала Натали.

Конец лирического отступления. Вот так я и стал Квином. Впоследствии, я уз-нал, что это значит. В общем «квин» – это вроде производного от слов «зе-леноглазый» и «ночь». Ну и если дословно перевести на язык деревни, в ко-торой я жил, получается «зеленоглазая ночь». И нет, то, что ночь женского рода меня абсолютно, ни капельки не беспокоит! И я ни разу не просил на-эзи-Натали назвать меня по-другому! Ну и конечно меня никогда не дразни-ли по этому поводу! Нет, естественно, с чего бы?.. Но знаешь, именно с этого все и началось. Пока дети меня дразнили, я учился оставаться спокойным, понимающим, добрым. По примеру моей наэзи. Знаете, в каждых кругах свои заскоки. Если меня дразнили из-за имени, то старушке доставалось уже из-за меня. Жители деревни Ринтог (название пошло от бегущей рядом ре-чонки Ринтогель), постоянно напоминали ей, что она подобрала чужака и привела в деревню. Ну это они еще не знали, что я птенчиком был… И хоро-шо, что не знали. Спать спокойней будут. А я тем временем наблюдал за ре-акцией наэзи-Натали: ее улыбками, понимающими кивками, шутками по этому поводу… Наблюдал, делал выводы и поступал так же. Наэзи, видя моё рвение, помогала мне, поддерживала. И это подталкивало продолжать в том же духе. Так например на фразу плана «Ночка зеленоглазая», я с улыбкой отвечал, что ночь ничего не боится. И даже свет лишь на время сдвигает ее, но не более. И потом добавлял какую-нибудь шуточку и вся компания дружно смеялась. Так в скором времени меня перестали дразнить и я стал душой любой компании. Меня любили дети, но всё так же недолюбливали взрослые. Причем все. За исключением моей наэзи, конечно. И даже старейшина – мудрейший в деревне, не хотел принимать меня.

Но это все в прошлом. Как только мне стукнуло пятнадцать (пятнадцать ли?) я попрощался с наэзи-Натали и покинул деревню. Зачем? Просто чувствовал, что мне тут не место. Старушка понимала это. Но я никогда не забуду ее слез. И ее слов. Они стали мне не только напутствием, но и девизом моего будущего. «В любой тьме есть свет, в любом свете есть тьма. Но тьмы больше, мальчик мой. Однако ты свет этого мира. Помни об этом и не гасни. По этому свету тебя всегда найдут.»  А потом меня поглотила толпа знакомых с детства пареньков и девчонок и я не успел спросить что же она имела ввиду.

Теперь же я стою на краю скалы, а передо мной стоит…кто-то. Пес размером с меня, а то и больше. Надо же, он абсолютно белый. Такого цвета первый снег. Когда выходишь утром на улицу, и тебя ослепляет все вокруг. Даже шерсть у него так же блестит под восходящим сейчас солнцем. Я заворожено смотрю на него. И знаешь, загляни ты в эти глаза, ты бы тоже впал в ступор. Большие голубые глубокие глаза. Пресвятой создатель, я еще никогда не ви-дел таких глаз! Кажется, в них можно заблудиться! Заглядываешь в них и ощущение, будто тебя окутали чем-то мягким и теплым. Глядя в эти глаза я могу быть уверен в том, что все будет отлично. Это просто не может быть иначе! Ведь только у ангелов могут быть глаза  цвета неба. Да даже небо та-ким голубым не бывает! Ох, всё, я покорен…

 - Привет, Феникс.

А вот теперь я в шоке. Он со мной говорит? Пёс со мной разговаривает?! Я заболел? Так, надо вспомнить что я сегодня ел… Лесная пища не всегда безопасна знаете ли. Да ничего такого. Всё как и всегда. Однако обычно я разговариваю с животными, а не они со мной. Ну еще мы с Лоренсом пере-хватили пару булочек у местного целителя. Ох, не стоило этого делать…

 - Что ты смотришь, будто серийного убийцу в балетной пачке увидел? - раздался лающий смех.

Я моргнул, что бы смахнуть наваждение. Кажется, помогло.

 - Эм… Привет…
Я чувствовал себя полным идиотом, если быть честным. Стою и разговари-ваю с псом.
Еще немного и придется вызывать кого-то, кто разберется с моей головой…

 - Кто ты? – выдавил я из себя. Банальный вопрос, конечно, ну а чего прикажете? Не каждый день встречаешь пса, который с тобой разговаривает. Можно, конечно на чай пригласить… «Привет, пес, пойдем в мой дом на де-реве? Чая там попьем…поговорим…» Ха, ха и еще раз ха…

 - Я волк, придурок. И твой брат, кстати.

Он волк? Замечательно. Я разговариваю с волком. Моё сумасшествие про-грессирует поражающими темпами. Стоп… Брат?! (почему-то то, что он читал мои мысли, а он их читал, меня тогда не удивило).

Снова этот противный лающий смех. По моему телу пробежала дрожь. Мой брат вводит меня в ступор. Да нет же, не может он быть моим братом! Он волк. А я человек. Че-ло-век. Все просто и понятно.

 - Все не просто и не понятно. И ты не человек. Но знаешь что самое замеча-тельное? Ты никогда не узнаешь правды. И опять же знаешь почему? Потому что я убью тебя, Феникс, убью. И ты можешь не сомневаться, что это случится. И очень скоро, я – Цербер, из святого рода Света Солнца, ставший в последствии Коулом О`Флаэрти, я – мститель, преданный собственной семьей, я – твой… - громогласный поток слов прервался то ли кашлем, то ли лаем.

Я вопросительно вскинул бровь, ожидая продолжения. Вы не подумайте, просто интересно стало. Ну на самом деле. Тебе такую чуть ли не героиче-скую речь читают и прерываются на самом интересном месте. Как всегда, в прочем.

Я знал, что мои глаза сейчас потемнели. Если быть точным, то просто зрачок расширился, стал круглым, и лишь миллиметровая темно-зеленая кайма на-поминала о прежнем цвете глаз. Такое происходило, когда я использовал что-то из «моего личного арсенала» или просто был эмоционален. Сейчас же я пытался достучаться до истины.

 - О, нет, нет, птенчик, я знаю этот взгляд, - как-то странно проговорил…брат.
 Мне показалось, что в его голосе прозвучало удивление, страх… Точно пока-залось. Чего ему меня бояться-то?

 - Значит ты все-таки смог выпустить на свободу своего духа. Я надеялся из-бавиться от Троэна, но видимо я где-то просчитался. Утонуть тебе в реках подземного мира, проклятый Феникс, - зло выкрикнул волк, срываясь на вой и  скрылся между деревьями.

Что называется «внезапно». Я не побежал за ним и просто стоял, удивленно глядя ему вслед.  Мне надо сейчас все обдумать. Слишком много информа-ции. Что это за новости? Я всегда догадывался, что наэзи не знает обо мне ничего. Как выяснилось, так оно и есть. Тебя не беспокоит то, что я поверил брату? Просто он действительно мой брат. Нет, ни родственные чувства и ни кровное родство – ничто из этого мне не шепнуло того, что я узнал, посмот-рев на него глазами Троэна. Ммм…Троэн – это мой дух. Я совсем недавно узнал о нем. Если быть точным, то я случайно выпустил его.  Слишком сильный всплеск эмоций пробудил его. Так говорит мне он сам. «Квин, ты опять намекаешь на недоверие мне.» Я тебе верю, Троэн. Просто это все немного странно… Отходя от темы, я скажу тебе, как оказался на скале Прощения.

Натали...моя Натали…она умерла…  Сейчас я просто не мог называть ее на-эзи. Это доставляло боль. Я называл ее так, только когда мы были одни. На людях мы старались избегать моего нестандартного общения, ведь старшие жители деревни итак меня недолюбливали. И так сложилось, что между на-ми было два вида общения: доверительное и внешнее. Да в общем это все не важно… Натали умерла, понимаете? Моей милой старушки больше нет… Пресвятой Творец, она же могла еще жить и жить, радовать людей своими историями, согревать своей улыбкой… За что ты так?

Конечно, я понимал, что ее время не вечно. Но одно дело понимать, а другое – просто стоять перед фактом. Я остался один. Ощущение, будто что-то во мне сломалось, какая-то часть меня ушла. Я не верил, что ее больше нет, до того момента, когда приехал в Ринтог и сам лично не убедился в этом. Когда я увидел ее неживое лицо, я ощутил…пустоту. Помню как вокруг повисла тишина. Даже листья деревьев перестали шелестеть. Мы любили слушать шепот деревьев по вечерам…  Глядя в ее побледневшее лицо, я осознавал всю бессмысленность происходящего. Лоренс, кажется, долго объяснял мне зачем ее надо отпустить. Я не слышал его, не хотел слышать. На Совете Натали была признана достойной, и было принято решение сжечь ее тело. Когда-то за долго до этого, когда у Лоренса умерла бабушка, он рассказал мне о церемонии отпущения.

После смерти человека собирался Народный Совет. Не весь, малая его часть. А то при каждой смерти собирать представителей каждой семьи было бы немного накладно. На совете решалось к кому отнести умершего – к достой-ным, таких сжигали, отпуская в небо, или к недостойным, этих спускали вниз по реке. Считалось, что труп доплывет до конца света и войдет во тьму – подземный мир. Я уважал их традиции. Просто потому что это были их традиции. Их уважала Натали, уважал Лоренс. Да и подавляющее большинство жителей деревни тоже. А мнение людей – это очень важно. И даже сейчас, когда мне казалось зверством сжигать тело Натали, я не пошел против селения. А как же хотелось…