Половинка
- Уносите свою мебель! Вы мешаете жильцам!
- Ладно, ладно, мамаша, не шумите. Это мы тут нашего командира перевозим.
Увидев погоны, злобная старушка сразу стала улыбаться и усиленно жалеть «бедных солдатиков». Теперь, небось, целую неделю на скамеечке, что вкопана у подъезда, будет обсуждать с такими же старушками, какие все-таки гады, эти отцы-командиры. Как они эксплуатируют труд солдат. Что солдаты – мы, то есть, это для них просто как рабы настоящие. Старая, дурная… Да мы просто рвались в добровольцы, лишь бы из части выпустили. Увольнительную не дождаться, служба посменная, между сменами сплошные учения строевые, да боевые. А тут – целый день фактически на воле. Даже без пилоток – оставили их в машине. И расстегнулись чуть не до пупа, потому что жарко. А капитан на это - ни слова. Не требует, чтобы застегнулись, чтобы головной убор и прочее отдание чести.
И весна на улице… Ах, какая весна! Черемуховая, а то ли сиреневая, даже и не понять, сладко пахнущая, кружащая голову.
Вот в городке у нас ничего такого пахучего нет. Есть черный асфальт, размеченный белыми полосами и стрелками. По полосам строимся, по стрелкам поворачиваем на строевых смотрах.
А еще тут, на воле, ходят девушки. Вот если бы они в этом подъезде ходили, так мы бы их просто донесли до самого верха на нашем диване. А раз нет их, так остановимся и передохнем, вытирая пот рукавами.
- Слышь, длинный, а чего он в старье таком квартиру получил? В новых домах всегда лифты есть, и даже грузовые!
Длинный – это я. Но это не кличка, это просто он так говорит, факт констатирует. Я просто в строю стою самым правым. Сразу за сержантом. Вот сержант у нас как раз маленький. Это его немного расстраивает, чувствую. Поэтому он всегда ходит прямой, как лом проглотивший, и пытается смотреть на всех чуть сверху. Это у него не получается. Я слышал, он собирается потом в училище. Конечно, когда до полковника дорастет, сразу все станут ниже. А пока сержант - пусть уж так, пусть потерпит немного.
Сержант наш стоит внизу у машины, чтобы не позарился кто на капитанское добро. А мы, значит, таскаем мебель.
Я знаю, что капитан наш уже давно капитанит. Ему просто не дают нового звания, потому что нет должности для него подходящей. Он так и ходит с четырьмя звездочками на погоне, так и ездит по всей стране. Но нигде и никто не повышает его, не дает подняться до одной большой.
А он к тому же не один мотается. С ним жена, уже немного увядшая на вид, в мелкой сеточке морщин к своим тридцати, с прищуром постоянным. А еще – бабка какая-то. Это, наверное, мать жены. Или его собственная, что ли? Вот, возит с собой. Как и вещи, и мебель уже накопленную.
Это у меня в голове сидит такой злой человечек и иногда подсказывает злые мысли. Я сам не думал о том, что мебель можно выкинуть, и старушка, мол, не нужна, как и та мебель. Это он, злобный мой, подсказывает, хихикая. А я хихикаю в ответ, не сдержавшись.
- Что подумал, длинный? Ну, колись, колись…
Я рассказываю эту свою мысль, что капитан, мол, капитанит и таскает старую мебель и ненужную старуху, а можно было и освободиться давно, и все подхватывают хохот. Потому что помнят старый пошлый анекдот про Вовочку и про «годную» старушку. Ржут, как ненормальные. Нам же посмеяться – как отдохнуть.
Наверху распахивается дверь:
- Бойцы, что за… Вас сюда для зачем? Вы тут где и как? По строевой соскучились? Или кроссы нравятся?
Строевая нам не любится, и кроссы совсем не нравятся. Тем более, армейские кроссы – в полной боевой. Поэтому все резко затыкаются, кто-то показывает мне кулак, и мы впрягаемся в неподъемный диван.
Диван – ладно. Тяжелый, неуклюжий, но всей толпой мы его наверх затаскиваем. Вот книги, увязанные пачками килограммов по десять, да вот мелочь всякая, что не возьмешь сразу, а надо отдельно каждую вещь… Лампа со стеклянным абажуром. Полки стеклянные в шкаф. Какое-то блюдо с рисунком. Большое, неуклюжее. Все это надо поднять пешком на пятый этаж, а потом вернуться и получить от сержанта новую порцию груза. Мы, как муравьи, снуем вверх-вниз, сталкиваясь на поворотах узкой лестницы, обтирая стены плечами.
Хохол заглядывает в кузов и улыбается широко:
- Мужики! А ведь все, кажись! Последняя ходка!
Хохол – это не обидно на самом деле. У нас, между прочим, половина офицеров – украинцы. А Хохол – он как раз русский. Но у него фамилия такая, что не выговоришь сходу: Крестовоздвиженский. И каждый новый начальник, прочитав ее, спрашивает:
- Хохол, что ли? Командира нашего земляк?
Вот и прилепилось. А он и не спорит – пусть будет Хохол. Я даже и подумать не могу, какие клички ему лепили в школе.
Сержант подзывает нас к себе:
- Я тут банку одну в сторону отложил. Так что вы, если что, даже и не ищите, ясно? Все-таки мы зря, что ли, горбились тут?
С одной стороны, не очень-то он и горбился. А с другой - подумаешь, банку какую-то спер. Воровать, оно, конечно, нехорошо. Но только не в армии. Тут иначе просто совсем туго бывает. Это так однажды мне рассказали, чем отличается старослужащий от салабона: старику говорят, что надо покрасить дверь, и наутро она покрашена в нужный колер, а если салаге говорят тоже самое, он сначала начнет выяснять, где взять кисть, да где – краску, да какую краску, да как выбрать цвет… В общем, лучше «старика» попросить. Даже не скомандовать – именно попросить. И все будет сделано. Потому что старики уважение ощущают и любят. Вот мы уже почти старики. Нам по полгода еще осталось. А сержанту еще целый год. Но он сержант, и у него на погоне три желтые лычки. Поэтому мы таскаем, а он караулит.
А как говорил Жванецкий, кто что караулит, тот, значит, то самое и имеет. Одна банка с такой машины – да это же практически бесплатно!
- Последняя ходка, мужики,- ору я в приближающиеся красные лица.
- О-о-о! Последняя! Взялись!
Наверх мы не взлетаем, конечно, потому что десятый раз, да на пятый этаж – это все же перебор. Но поднимаемся быстрее, чем обычно. Сгружаем вещи туда, куда показывает капитан. Он жмет каждому руку, говорит скучное дежурное «спасибо». Но я по его глазам вижу, что он действительно благодарит. Потому что грузчикам со стороны надо было платить, а мы – так. И потом, мы все сделали быстро. И не выделывались насчет количества этажей и отсутствия лифтов. Так что его «спасибо» - оно правильное, честное.
Сморщенная старушка ходит по квартире кругами, как кошка в новом месте. Такая же недовольная, только не шипит. Трогает стены. Трогает мебель, еще не устоявшуюся на своем месте. Заглядывает в ящики. Бормочет что-то. Подходит к нам:
- Это все, ребятки?
- Все, все!- говорим мы, переглядываясь.
- Точно – все?
Она смотрит каждому в глаза. Но мы не первый год служим. В глаза начальству смотреть умеем: молодцевато и с придурью во взгляде. Хоть и трудно. У непонятной старушки совсем белые глаза с маленькой точкой зрачка. Это, наверное, от старости.
Капитану заметно неудобно:
- Мама, ну что вы. Ребята молодцы. Раз, раз – все быстро…
Да, мы – молодцы.
- Так это – все?- она снова осматривает нас в тесной прихожей – пропотевших бойцов в выгоревшей форме.- Хорошо, значит, раз так – пусть будет все. Они, выходит, молодцы, да, Алешенька?
- Еще какие! Мои бойцы, да чтобы не молодцы?- широко улыбается капитан.
- Ну, тогда, желаю вам, молодые люди того же, что вы сегодня сделали. Полной вам чаши, так сказать. И всего-всего, значит,- она как-то странно говорит, будто и не старая, а с нами из одной школы.- Ну, а если что все же не так, то в процентном соотношении, значит. Половинка – на половинку, серединка – на серединку. Это по-честному.
Машет на нас сухой лапкой и уходит в комнаты.
Капитан смущенно разводит руками – ну, старая, старая она. Так вы – того, этого, значит.
Мы ссыпаемся вниз по лестнице, грохоча подкованными сапогами. Сержант командует, машина уже подрагивает, готовая рвануть с места. По дороге останавливаемся у булочной, закупаемся свежим хлебом. Потому что без закуси – это только салабоны. А нам уже не солидно будет…
В гараже сержант кивает нам на дальнюю каптерку и тащит туда завернутую в какую-то ветошь банку. Промасленный стол накрываем газетой, выкладываем хлеб, рвем его на куски. Хохол умело вскрывает банку с бычками в томатном соусе. А сержант торжественно ставит на середину стола тяжелую трехлитровую банку.
- Это что, варенье, что ли?- разочарованно стонет Пашка-бригадир.
Бригадиром его назвали, потому что он гражданке был бригадиром. Не тем, что в кино с бандитами – этих мы как раз ненавидим просто. Он на стройке бригадиром был. Вот пришел сразу после школы – и до бригадира за полгода поднялся. Потому что правильный мужик – Пашка.
- Наливка это, мужики! Настоящая домашняя вишневая наливка!
А наливка – это такая вещь, такая, знаете, вещь… Это когда в банку насыпают мытую вишню «по плечики», а потом заливают до крышки спиртом. Ну, или водкой, если ты не медик и к спирту отношения не имеешь. Хотя, со спиртом получается гораздо круче. Мозги отшибает на раз-два-три.
- О-о-о… А не заметут нас тут?
- Завтра же суббота! Кому мы, нафиг, нужны?
И то верно. А сколько нас тут, получается? Сержант много не выпьет. Пашка – он пить здоров, крепкий, зараза. Хохол пьет и не морщится. Водиле, Воробью нашему, чуток. Ну, мне стакан, наверное… Так ведь еще и останется на выходные! Это я думаю, подставляя стакан.
- Дембель неизбежен,- говорит сержант традиционный тост, как старший по званию.
И мы начинаем праздновать.
…
Голова тяжелая какая… И рука трясется основательно. Вот же, как бьет в голову. Точно – на спирту наливочка. Мозги отшибает напрочь.
- За что пьем, мужики?- с трудом выдавливаю из себя слова.
Вот и губы онемели, как от наркоза у стоматолога – точный признак хорошего опьянения. Хорошего, это значит – сильного.
- Да ты, Длинный, совсем мозги пропил,- говорит кто-то из пьяного сумрака.- Внучка у тебя.
- Ну, за мою внучку, значит,- поднимаю я стакан.
А в стакане – водка. Вот точно – водка. А мы же, точно помню, наливку пить начинали? В гараже?
Я оглядываюсь вокруг. Гараж есть. Только совсем не тот. Это частный какой-то, сварной, из листов ржавого железа. Ворота распахнуты, перед ними стоит старая «шоха» с поднятым капотом. Похоже, движок смотрели только что.
Из ворот тянет весенней сыростью.
Я сижу за длинным и узким, всего в две доски, верстаком, который сбоку вдоль стены тянется от угла до угла. На стену напротив наклеены картинки с полуголыми бабами. Какой-то оборванный календарь. Стоят по верстаку какие-то ящички и коробочки с деталями. Яма темнеет сыростью посередине гаража. Из-под потолка тускло светит сороковаттка, спущенная на проводе. Пахнет маслом и бензином.
Мужики тянут ко мне стаканы, чокаются. Медленно, как нехотя, как из темноты в кино, проявляются лица. Вот это – Хохол? А ты - Пашка, что ли? Сержант? Вот этот толстый, с пузом на коленях, с красной мордой – наш сержант?
Я смотрю на свои руки, поросшие седоватым волосом. На левой руке не хватает фаланги указательного пальца. Я не помню, почему и когда. Чешется, зараза. Привычно чешу палец о потертые и промасленные штаны. Татуировка на правой – синее солнце встает над горизонтом. Это еще откуда? У меня – татуировки?
- Ты тут совсем очумел со своими мужиками,- кричит неприятным голосом какая-то растрепанная женщина из открытых ворот.- Все мозги уже пропил? Как за внучкой поедешь?
Как я за внучкой поеду? Как? За внучкой?
- Мария! Машенька!- кричат мужики.- Отлично сегодня выглядишь, бабуся! Садись с нами! За внучку, чтобы здоровая была!
Она деланно смущается, но видно, что «бабуся» ей нравится. Она, понимаю я, действительно хочет стать бабусей. Бабушкой. Внуков хочет нянчить и тетешкать. Давно уже хочет.
А я что же? Я-то хочу внуков?
Внучка… У меня внучка. Это же что значит, у меня есть дети, выходит? Взрослые дети? Ну, в крайнем случае, как минимум один деть. Иначе – откуда бы тогда внучка? Кто же у меня, сын или дочь? Как быстро растут дети. А когда была свадьба? Кстати, а моя-то собственная свадьба – была она? Вот с этой вот… Как они говорят – Мария?
- Маш,- медленно выталкивают онемевшие губы.- Ты уж не сердись на старого. На меня теперь ругаться нельзя. Я – дедушка.
- Ну, за деда с бабкой,- поднимается толстый сержант.
- Пля…,- плямкаю я губами.- Сержант, пля… Сколько всего банок было?
- Две, а что?- удивляется он.- Я одну всего взял.
Половинка на половинку, серединка на серединку, значит? По-честному, выходит? А кто у меня половину жизни в этой самой банке утопил?
Я молча бью стаканом в красную сержантскую морду, а потом валюсь на грязный деревянный пол, прижатый мужиками.
- Все уже, все… Спокойно, Длинный. Руку ему держи! Ишь, какой норовистый. А помнишь, в армии-то был он спокойный-спокойный…
Голоса уплывают.
Все-таки эта вишневая была на спирте!
Свидетельство о публикации №211081201121
Приглашаем Вас участвовать в увлекательном Конкурсе:
http://proza.ru/2011/08/14/371
Напишите миниатюру по предложенной картине и подайте заявку на странице Конкурса.
Желаем удачи.
С уважением
Международный Фонд Всм 14.08.2011 10:36 Заявить о нарушении