Время

«Само собой, я хотел бы страдать именно так, страдать соразмерно, без снисхождения, без жалости к себе, с такой выжженной чистотой. Но чем я виноват, что пиво на дне моей кружки теплое, что на зеркале коричневые пятна, что я лишний, что даже самое искреннее мое страдание, самое сухое, тяжелеет, и волочится, и плоть у него избыточна, хотя кожа обвисла, как у морского слона, а глаза у него влажные, трогательные, но при этом отвратительные?...»
Ж.-П. Сартр

За окном сгущалась ночь. Сумрак был похож на постепенно остывающий горячий шоколад: еще немного, и высунутая в окно ладонь увязнет в нем, пальцы станут липкими, а кожа брезгливо сморщится от покрывающей ее пленки. Она медленно цедила его образ в стакан безразличия. Каждая часть тела, каждая черточка наделялась каким-то тайным дьявольским смыслом, тут же подвергалась строжайшему суду и отправлялась на гильотину. На подоконнике, прямо по центру, уже валялись останки глаз и подбородка, чуть правее почили ступни и кисти рук. На очереди были губы. Их пришлось рубить дважды. В первый раз ей невольно вспомнился его первый поцелуй, нескончаемая сладость во рту, заставлявшая тянуться к нему вновь и вновь… Аромат его кожи, дрожь, зарождавшаяся где-то в волосах и каплею стекавшая по спине вниз, к пяткам, а потом дымкою поднимавшаяся опять наверх, но уже по груди… Ее накрыло волной брызг из всех его поцелуев – устоять было невозможно, и она пошатнулась. Нож сорвался и лишь слегка задел приговоренных. Второй раз она отвернулась.
Когда стакан был до краев забит обрубками всего того, что когда-то было им, она взяла второй, для себя. «Зачем, зачем быть полной всеми этими чувствами, когда они так сильно рвут меня изнутри? Зачем терзаться болью, зачем гореть страстью и яростью, когда от них нет никакой пользы – лишь вред? Сейчас я сижу и чувствую, как тонкая струйка времени бежит сквозь пальцы. Я чувствую, как все вокруг превращается в пыль; вижу, как сереют обои на стене, как крошится тюль; слышу, как начинают скрипеть шестеренки в часах и как тревожно звенят от дуновения времени колокольчики на полке; знаю, что и воздух уже не тот, что был чуть раньше: его вкус изменился. Я поворачиваю голову: вот она, секунда, что только что была тобой! Ты прошла через нее и не заметила этого. А за ней уже летят вприпрыжку другие. Хочешь примерить на себя это ожерелье из несущихся мгновений? Не мечтай: оно обкрутится вокруг твоей шеи мертвой змеиной хваткой, и страх от холодного прикосновения убьет тебя быстрее, чем хруст позвонков и тянущая назад жемчужная нить. Но ведь хочу, хочу надеть его, на минутку, на миг! И они, все боли мои, самые сокровенные, - как разменная монета, плата за эту попытку. Я тащила их – напрасно, пожалуй, - чтобы сбросить на переправе через Стикс времени, я дорожила ими, отдавая им силы свои, подкармливая каждый день из тайников души, и думала, что они бесценны. Но теперь хочу похоронить их. Ведь Харона-то давно уже нет».
Когда второй стакан был полон, она аккуратно, боясь перелить через край, взяла оба в руки, открыла окно и выплеснула на ветер. Капли с трудом прорывались сквозь плотную толщу шоколадно-желейной тьмы. Земля оросилась кровью.

Солнечные лучи на рассвете испарили влагу с почвы, подняли туманом к облакам, а дождь мелкой моросью вновь вернул ей утерянное. Время решило, что так справедливо: ведь иначе у нее не осталось бы ничего, что можно цедить по ночам.

31.05.05