Игра

- Давай сыграем в  Игру?!
- Давай. А что это будет за Игра?
- Интересная Игра, поверь мне, ведь я никогда тебе не врал.
- Я верю. Так что это будет за Игра?
- Игра в Людей.
- А что такое – Люди?
- Не знаю, еще не придумал. Просто слово понравилось.  Но  ничего, придумаем вместе.
- Давай. Только пусть они будут живыми. Как мы с тобой! Мне надоело играть с вещами.
- Живыми? Как мы? Ну не знаю…
- Пожалуйста, прошу тебя. Сделай мне подарок - ты так редко делаешь мне подарки…
- Хорошо. Живые, так живые… Только дальше я буду придумывать сам!
________________________________

   Кто-то  когда-то впервые  нарисовал некий предмет. Не известно, был ли этот опыт удачным или нет, но этому некто рисовать понравилось. За первым рисунком еще и еще. Вот так и зародилась живопись. Что бы делали все эти Пикассо, Рембранты, Валеджо, если бы наш древний предок не взял в руки кусок угля или чего-то подобного и не нарисовал первый в истории рисунок. Наверно придумали бы что-нибудь, но это было бы уже не то и не так.
      Вот так всегда – как вечер, так меня тянет на долгие философские размышления, которые строятся на одном простом вопросе: «А что было бы если…?».  Благо, если они к чему ни будь приводят. В смысле – к чему ни будь дельному, а не к тоскливой мутности в душе и желанию напиться  вдрызг и забыть про всё и всех.
      И ведь что парадоксально – стоит появится идеи напиться, как она, по странному стечению обстоятельств, исполняется. Или Митрич, сосед мой, заглянет на огонек с четвертинкой, или свалятся на голову неожиданно кто-нибудь из молодых писателей, а уж с этими, да без полулитры… А иногда не приходит никто, телефон молчит, как партизан на допросе и на душе муть, словно болотная жижа - вязкая и цепкая. Тогда, чертыхаясь и проклиная всё и вся, одеваешься и идешь  за бутылкой сам. Такое время  я ненавижу больше всего на свете. Мозг хмелеет медленно, а душа… Душа просто стонет и снова и снова бичует сама себя мыслями: а ведь все могло бы быть не так. Мог бы, нет  правда, мог бы иметь все и жить как нормальные люди. Семья там и т.д. В общем все по полной программе. Могло бы быть… А, чертовщина – опять это «может быть…» встряло. А все же интересно, как бы все было… Нет, не так: каким бы я тогда был. Наверно степенным и солидным, умиротворенным и  благовоспитанным. Работал бы в каком ни будь учреждении с  8 до 5, а потом приезжал бы домой, возился бы с сынишкой. И уж конечно бы не пил литрами всякую гадость…
   Черт побери, как погано. Ведь знаю, что люблю до сих пор, любого порву ради них, а когда дело доходит до слов и действий, то…  Молчание, а в душе чувство вины. Так и хочется сказать:  Простите меня. Простите  и не гоните прочь. Я готов на все: спать в прихожей на коврике, стать донором органов, ограбить главный банк страны, только ни гоните. Только позвольте побыть рядом, согреть озябшие руки и впустить в душу тепло ДОМА. Я не попрошу много и меня можно не кормить…
     Ай, да что там. Бесполезно тешить себя пустыми  мыслями и ничего не значащими словами. Только изводится лишний раз и сгорать, как свеча, но ради чего? Все равно дело кончится стаканом водки и  пьяным забытьем с обилием кошмаров, что уже сейчас толпятся у границы моего сознания и шумно скандалят, кто из них первым испытает мою психику на прочность.
     Хотя, по большому счету, я должен быть благодарен этим кошмарам. Ведь измотанный и избитый самим собой утром сажусь за клавиатуру своего старенького компьютера и стучу. Стучу тексты, обжигаясь строчками и давясь словами. Стучу не потому, что хочу этого, а потому что нужно жить, ведь умереть смелости не хватает. А пока мои полу бредовые опусы хоть кто-то читает, значит есть возможность. Есть возможность жить. Просто покупать вечером булку хлеба,  консервы и что-то похожее на чай. Значит можно жить  и можно существовать…
- Простите, что помешал…
- Кто там, чёрт побери?
- Извините, я без стука и даже без приглашения…
- Не важно. Выпить есть?
- Нет.
- Скверно. Совсем скверно. Ну все равно, проходите, садитесь.
- Вы не испуганны?
- Чего бояться? Жизнь пуста, но Она об этом не узнает. Если вы по мою душу, то извольте… Если по ее или сына, то, извините уж, горло перегрызу и разжую со всеми потрохами…
- Нет, не волнуйтесь, я ни кому не хочу причинить вреда. В смысле – не хотел. Мы просто играли…
- Вот и славно. Садитесь. Там еще осталось немного, в бутылке. Выпей, если хочешь, мне все одно будет мало. Так вы играли?
- Да. Просто играли. Я тогда не понимал, чем может кончится игра.
    Тут я впервые поднял глаза на моего Маленького Принца. Ничего удивительного или просто необычного в его облике не было. Обыкновенный пацан лет 16-17 в мятой футболке и потертых джинсах.  Вполне интеллигентное лицо никак не вязалось с этим нарядом и странной прической, а точнее полным отсутствием всякой причесаности. Мой странный гость походил на взъерошенного воробушку, после славной драки. Только глаза – синие до бесконечности, глубокие, словно родники с тяжелой  холодной водой выделялись на общем фоне. В них жила тревога и боль, озабоченность чем-то нечеловечески важным и серьезным.
- Откуда ты взялся… на мою голову?
- Я не знаю. Просто не знаю, откуда я взялся. Мы просто были… всегда. Я и мой Старший Друг. Мы играли в разные игры, потому что было скучно. Сначала играли в конструктор, но он взорвался. Мы переборщили немного. Потом… потом в разное.
- Ну, а причем здесь я?
- Потом мы стали… я захотел, и мы стали играть в людей. В живых людей.
- Ну и?
   Он вздрогнул от моих слов и посмотрел на меня  изумленно, если не сказать ошарашено.
- Я  думал, вы удивитесь…
- Чему? Мальчик, я разучился удивляться чему бы то ни было уже довольно давно.
- С тех пор, как она ушла?
- Черт. Ты умеешь влезть в душу.
- Дело не в этом. Просто я видел…
- Что ты видел?
- Я видел все то, что происходило с вами. Это же часть игры – тасовать судьбы.
- Что значит «тасовать судьбы»?
   Он замялся и, как все дети, взялся кончиками пальцев за  края брюк.
- Я не все знаю, я еще маленький. Старший знает лучше, но он сейчас занят. С этой игрой он теперь всегда занят. Все рассуждает о всепрощении и любви к ближнему…
- Бывает. Да ты садись, не стой столбом посреди комнаты.
    Мальчик послушно сел. «Моему сыну сейчас, наверно, столько же. Интересно, увижу ли я его когда ни будь?». Голова гудела от выпитого, а мысли, подчиняясь легкому дуновению ветерка воспоминаний, уже мчались в другую сторону. Память отвратительная штука – старая убежденная садистка. События, лица, дела всплывают не тогда, когда ждешь, а в самый неподходящий момент. У меня была семья… Вернее то, что можно было назвать семьей. Вернее, я все еще называю их семьей, хотя расстояние сейчас меду нами огромно – не дойти, не доехать. Расставание было таким, как и множество других расставаний – глупым и противным, как перезревший плод. В начале я надеялся, потом еще надеялся, потом пил, а потом мне стало все равно. Ну почти все равно, из песни то слов не выкинешь. Особенно правды о том, что я все еще её люблю.
   Так, стоп. Вернемся к реали. Пить вредно и у тебя гости. Будь хорошим хозяином, а напьешься потом.
    Мальчик смотрел на меня с пониманием и сочувствием.
- А почему ты пришел ко мне?
- Не знаю… Ты похож на Старшего.
- Похож?!
- Не внешне, - замялся он, - внутренне. И… мне стыдно.
- За что тебе может быть стыдно? Тебе то, за что?
  Он глянул с недетской серьезностью и горечью:
- Это я виноват в том, что ты одинок.
   Словно ток пропустили сквозь тело. Голова прояснилась, пальцы сжали край стола…
- Ты? Виноват? В моем? Одиночестве?
- Мне очень понравились твои сказки. Они живые. Они красивые.
- Господи, да при чем здесь моя писанина?!
- Не надо, - мальчик поморщился, - не дергай  зря Старшего. Он это не любит. Просто… Если бы все сложилось по иному – ты бы перестал писать.
- Я бы… Бессмыслица какая-то.
  Он  просто повел рукой и я увидел себя самого…
   … После работы мы, как всегда, шли вместе с Николаем по улице, до второго перекрестка. Там он садился на трамвай, а я на троллейбус. На остановке он всегда крепко пожимал руку и желал «всяческих успехов». В троллейбусе я дремал, несмотря на заполненость. Это была та сладкая дрема, что приходит к человеку после выполненного большого дела. И хотя работу свою немного недолюбливал, но в эти минуты, пока общественный транспорт везет домой я готов был простить ей все неприятности и проблемы. По дороге с остановки домой всегда захожу в  маленький уютный  продуктовый магазинчик.
- Сегодня как всегда? - мило улыбнувшись, спрашивает продавщица Лена.
- Как всегда, - соглашаюсь я и достаю кошелек.
   Это обычный ритуал возвращения домой. Должен признаться – мой самый любимый из всех ритуалов мира. В него еще входит пара минут, на  милую беседу ни о чем с  Леной. Еще дорога от магазина до дома. У самого подъезда всегда останавливаюсь и, задрав голову, несколько минут смотрю на  ярко светящиеся окна 5 этажа. Эти окна светятся не для всех. Их тепло и свет предназначен только мне, и от этого на душе становится удивительно  уютно. Я точно знаю, что сейчас Она уже сделала ужин и возится с сынишкой, поглядывая на часы: что-то долго меня нет. А если задержалась на работе, значит меня ждет сын, нетерпеливо поглядывая в окно. И мы вместе пойдем на кухню готовить ужин для запозднившейся мамы. Чтобы потом, услышав слова одобрения гордо сказать: «А еще считают, что мужчина на кухне бесполезен!». С этими мыслями я открываю тяжелую дверь подъезда и быстро поднимаюсь по лестнице – последней преграде между мной и моими любимыми людьми. Между мной и моей семьей. Между мной и мной… 
- Что это было?
- Просто вариант. Так могло бы быть.
- Но не было.
- Вот по этому, - мальчик вздохнул, - я и виноват. Ты бы перестал сочинять сказки.
    Сердце бьется как сумасшедшее. Мысли, как льдины при ледоходе, налезают одна на одну. Ладони вспотели, мышцы дрожат.
- Объясни. Ради всего святого, объясни.
   Он помолчал, а потом тяжело вздохнул. Даже не вздохнул – просто с шумом очистил легкие, словно тот воздух мог цементом сковать их и удушить.
- Только не ругайся… сразу. Сперва выслушай. Она хотела помирится, правда хотела. Вообще - то, в глубине души, она всегда надеялась, что ты сам догадаешься это сделать. Женщины, одним словом. Так вот… Она хотела помирится… и…
- Ну. Не тяни!
- Я не позволил.
- Зачем?
- Понимаешь, - и он всхлипнул, словно собираясь зареветь, -  Старшему теперь нет до меня дела, а твои сказки…
- К черту сказки. Ты отобрал у меня то, чем я жил. Благодаря тебе я – существую наполовину. Из-за тебя…
- Я так и знал, что ты будешь ругаться.
- А что, я должен плясать от счастья?!
- Нет. Не должен. Просто…
- Ну, договаривай.
- Я надеялся, что в выборе между ней и рукописями ты выберешь последнее.
- А разве был такой выбор?
- Был.  Если бы ты остался с ней, то не писал бы. Просто не испытывал бы необходимости. Ведь автор всегда несчастен.
- И ради  нескольких листов бумаги ты сломал мою жизнь?
- Да. Но если хочешь, я могу дать шанс.
- Шанс?
- Не в моих силах вернуть прошлое, но я могу вернуть ту развилку.
- Верни. Умоляю, верни. Я не могу больше так жить…
   Он тяжело вздохнул:
- Вот так всегда. Никому до меня нет дела, все страдают о своем…
  …
- Прости меня.
- Ты о чем?
- Прости за все, что было. Я понял, что не могу, не умею жить без тебя.
- Но я же сказала - все кончено.
- Но ведь у меня есть шанс. Мы же не случайные знакомые. Ты же не можешь все вот так просто бросить?
- Могу… Но шанс есть, ты прав. Только сильно не обольщайся!
- Хорошо. Не буду.
____________________________________

- Послушай, давай не будем больше. Мне надоела эта игра в Людей. Давай во что ни будь другое.
- Нет. Теперь уже поздно.
- Что поздно?
- Играть во что ни будь другое поздно.