19. Проводы в солдаты

     ДОМ НА ПЕСКЕ (роман-хроника). Часть первая.

     19. ПРОВОДЫ В СОЛДАТЫ

     На первой неделе великого поста, когда совсем неожиданно началась оттепель и слегка почернели укатанные за зиму дороги, взяли в солдаты Ивана Орлова. В памяти Васьки надолго остались проводы старшего брата.
     За длинным и широким столом с горой чашек и тарелок с холодными и горячими закусками сидели мужики и бабы. Иван Семенович разливал вино. Он уже изрядно выпил и был весел. Захмелевшие гости громко разговаривали, спорили, смеялись. Бородатый мужик лез к Ивану целоваться и кричал:
     — Тезка, начальство свое слухай! На брюхе ползай...
     Другой, бритощекий, подтянутый, отталкивал бородача, и с досадой говорил:
     — Пошел ты... со своим советом. До смерти ненавижу разное начальство. Давай, Ваня, выпьем за твое здоровье! И за благополучное возвращенье!
     Безусый паренек бедово развернул эластичные мехи гармоники. Сосед его справа во все легкие рявкнул:

Последний нынешний денечек
Гуляю с вами я, друзья!

     Нестройный хор подхватил песню. Авдотья Андреевна закрыла лицо концами платка, прослезилась. Анна, чтобы не расплакаться при народе, выбежала из горницы. Это сразу все заметили и песню оборвали на полуслове. Гармонист заиграл плясовую.
     Грудастая, круглоплечая бабенка Настасья Ушакова, подруга Анны, тайная ее соперница до замужества, выпорхнула на середину горницы, топнула ножкой в хромовом ботинке на высоком каблучке:
     — Саня, играй горячее! И-и-и-иих! Ах-ах-ах!
     Призывно и озорно помахивая беленьким батистовым платочком, она поплыла по кругу, подбадриваемая веселыми возгласами.
     Иван Орлов степенно вылез из-за стола, провел руками по крученому гарусному пояску, сгоняя назад складки просторной рубахи, и вышел на середину. Настенька на миг сбавила темп, топнула ножкой, передернула плечами. Иван похлопал ладонями по голенищам сапог и прошелся вприсядку вокруг нее. Настенька взвизгнула от восторга и пропела:

Милый Ваня, твои кони
у колодца воду пьют.
Милый Ваня, твои глазки
Мне покою не дают.

     Смех, вызванный припевкой, еще больше воодушевил танцоров.
     Плясали до тех пор, пока Настенька не упала на руки своему мужу:
     — Петя, выручай! Он уморил меня!

     На другой день Ивана провожали в волость. На площади, перед церковью, собралось много народу. Слышались веселые переборы гармоник, пьяные песни, задорный смех и взвизгивания. Вот хмельные отец и сын, поддерживая друг друга, чтобы паче чаяния не упасть, на прощание осушают еще одну бутылку — по очереди льют огненную влагу прямо из горлышка в глотку. Буль-буль — и бутылка пуста, летит в снег. Вот мать уронила горемычную голову на широкую грудь сына и тихо плачет. Вот взволнованный и раскрасневшийся парень, не обращая ни на кого внимания, горячо и жадно целует девушку. Она смущается и закрывает глаза, хочет отвернуться, но он крепко держит ее в своих объятиях.

     Неторопливо тронулись первые сани, за ними вторые. Но никто еще не садится. Все идут. Кто плачет, кто смеется. Чтобы перекрыть плач матерей, сестер, невест, родни, парни запели и закружились в пляске на укатанной дороге — хотят развлечь их, развеселить.
     У Авдотьи Андреевны по щекам текут слезы ручьями, она смотрит на сына и видит его как в тумане.
     — Ванечка, соколик мой, — говорит она, — дай я поцелую тебя на прощаньице... Можа, не увидимся боле...
     — Что ты, мама! Отслужу и домой приду. Ничего со мной не случится.
     — Все одно, сынок. Жалко. Родное дитятко мое!
     — А ты что скажешь, Аннушка? — Иван наклонился к жене, обнял ее.
     Анна вся в слезах.
     — Трудно мне будет без тебя, Ваня... Ох, как трудно!

     Авдотье Андреевне показалось обидным, что муж размяк, разнежился перед женой.
     — Ну, хватит нюни распускать, — прервала она их разговор. — Разве так законные мужья обходятся со своими женами? Ты должен ей твердый наказ дать. Вот, мол, что, дорогая женушка, я ухожу на службу, ты остаешься дома. Слушайся моих родителей. Блюди честь. Не ленись, работай. И жди меня, голубка своего сизокрылого... А то: «Что ты мне, Аннушка, скажешь?»
     Иван удивленно посмотрел на мать.
     — Так мы уже говорили с ней.
     — Что ты там говорил, я не знаю. Ты при мне скажи. При родной матери. Да пусть народ послушает твой наказ. Вот тогда будешь настоящий муж.

     Иван понял, для чего это понадобилось матери, и сказал:
     — Мамка, не порть мне в последнюю минуту настроение. Все хорошо будет.
     Взяв жену под локоть, он отвел ее в сторонку и тихо сказал:
     — Ты не расстраивайся, Аннушка. Жди меня. Как вернусь — отделимся.
     Вытирая слезы, Анна сказала:
     — Все равно я уйду. Не буду жить с твоею матерью.
     У Ивана ноздри раздулись, он тяжело задышал.
     — Вот этого не надо делать. Про нас и так много разной напраслины болтают. А ты уйдешь—совсем грязью зальют.

     — Ну, бабы, садитесь! — скомандовал Иван Семенович.
     Авдотья Андреевна и Анна, тепло одетые в шубы и укутанные шалями, сели рядом с Иваном. Постукали нога об ногу, снег слетел с валенок, прикрыли ноги сеном, потом толстой дерюгой. Туго набитая харчами сумка лежала на красном сундучке, который Иван брал с собой.
     По площади промчалась вороная тройка лавочника Вовка. Двое дюжих мужиков держали за руки красивого русого парня, одетого в новый дубленый полушубок. С него слетела шапка, и длинные вьющиеся волосы развевались по ветру. Парень стоял на коленях и, запрокинув голову, кричал:
     — Все равно житья не дам вам! В могиле найду, кровопийцы! Гроб переверну! Ах вы, псиное отродье!

     Это был Алеша. Лет пятнадцать назад в Булаевку забрела старая сгорбленная нищенка с красивым белокурым мальчиком. Толкнувшись в несколько домов за милостыней, она пришла к лавке Вовка, у которой постоянно толпился народ, перекрестилась и протянула руку. Мало кто обращал на нее внимание. А она стояла и стояла с протянутой рукой. Уставший мальчик сел рядом. Вдруг он увидел, как бабушка его начала медленно опускаться, хватаясь руками за грудь и широко раскрывая рот. Не успел он вскочить, поддержать ее, как она рухнула на землю и через минуту была уже мертва. Нищенку похоронили. Вовк взял мальчика в дом. Обмыл, одел, воспитал. Алеша вырос красивым и здоровым парнем. Вовк записал его на свою фамилию. И года проставил. Теперь Алешу забирали в солдаты. А младший сын лавочника оставался дома. Алеша не прочь был идти на службу, но бабы, знавшие Алешину историю и проделку Вовка с годами, рассказали ему об этом, и он забуянил.
     Проводив новобранцев, народ разошелся по домам. Церковная площадь опустела.

     Анна более двух недель не была у родителей: то мужа собирала и провожала, то занималась стиркой. Когда пришла, мать посадила ее за стол, угостила сычугом с гречневой кашей, чаем с медом и все смотрела, как она ест — с жадностью или нет. Если с жадностью — значит, плохо живется. Анна ела с аппетитом, полный рот набивала кашей.
     — Ну, как живешь, дочка? — осторожно спросила она.— Свекровь все так же слюной брызжет?
     — Ой нет, мама! Как взяли Ваню в солдаты, ее словно подменили. Ни разу не упрекнула. Она поняла: если будет плохо у них, я уйду. Вот нисколечки не задумаюсь — уйду. Так и Ване сказала.
     — Да полно тебе! Куда ты уйдешь?
     — К вам. Разве не примете?
     — У нас и без тебя полная изба.
     — Все равно. В тесноте да не в обиде.
     — Сама баишь, никто тебя не обижает, а собираешься уходить.
     — Это, мама, на всякий случай.

     Ей не хотелось говорить матери, что после отъезда мужа Максим снова стал преследовать ее. Вчера она пошла на гумно за соломой для гусиных гнезд. Послала Авдотья Андреевна. Максим был на гумне, возился с перекладкой снопов. Увидев Анну, сказал:
     — Погоди, я накладу тебе хорошей соломы.
   Подошел, бросил в корзину два небольших навильника, потом вилы воткнул рядом с корзиной, неожиданно схватил Анну и повалил на солому. Она отчаянно отбивалась. Он своими губами настойчиво искал ее губы. Она наконец вырвалась. Подбирая растрепанные волосы под шаль, зло смотрела на него. Он засмеялся:
     — Я пошутил, а ты уж и напугалась.
     — Ты забыл свои слова?
     — Какие? — удивился он. Максим, конечно, помнил о своем обещании не приставать к Анне, но прикинулся, что забыл.
     — Я тебе сейчас напомню. Ты у меня не так засмеешься, — угрожающе пообещала Анна.

     Ухватив корзину за край, она вытряхнула из нее солому, размахнулась по-мужицки и ударила Максима по голове. Корзина отскочила и покатилась. Максим хохотал. Его смех еще больше разозлил Анну. Она схватила вилы и стальные блестящие рожки направила ему прямо в грудь.
     — Заколю паразита!
     Максим побелел, губы его затряслись.
     — Но, но! Осторожней. Этим шутить нельзя.
     — А ты что ко мне привязался?
     Из глаз ее брызнули слезы. Она закрыла лицо рукавом шубейки. Вилы сами выпали из рук. Анна пошла прочь от омета. Вскоре в тишине гумна скрипнули за ней хворостяные воротца.

     Максим долго лежал на соломе, думал.
     — Все, братец. Жди теперь домашней бури. Эх, Максим, Максим! Какой же ты дурак, как я посмотрю... Ну, зачем она тебе? Девок, что ли, мало?
     Но бури не последовало. Дома было все тихо. Значит, она не оказала.
     Этот случай сильно встревожил Анну. Она еще более уверилась в необходимости уйти от Орловых.

     *****

     Продолжение: http://www.proza.ru/2011/08/13/29