Флобер. Глава 54

                Глава LIV




                1873, 1874


      
   Напиши своему сыну, чтобы он заглянул ко мне в следующее воскресенье.   Ты и сама знаешь, что я сделаю для нашего дорогого Ги всё, что могу, - ради тебя, ради Альфреда и ради самого Ги, потому что он чудесный малый и очень мне нравится.
   
                ***

   Я закончил «Кандидата»! Через две недели приступаем к репетициям. Но… но… одним словом, дорогой старина, я не очень-то уверен в успехе. Я смутно обеспокоен и заранее досадую при мысли о том, что придётся мне испытать. Никогда не занимайтесь театром. Для этого нужны очень крепкие нервы.
   Неужели вы не шутя собрались ехать в Россию, и это  в самый мороз?
 

                ***

 Никто не знает в полной мере, каких мук стоит хорошо сделанная фраза. Могу признаться, я немало потрудился над ней в сцене пира наёмников в «Саламбо». Но и результат говорит за себя. О, эта квартира на бульваре Тампль! Какие пиршества литературы она видела!

                ***

   Вследствие недавней простуды, которая, по правде говоря, и сейчас продолжается, у вашего Ротозея появились признаки усталости, сопровождаемые приступами глубочайшей тоски. Кашляя в углу у камина, я вспоминаю молодость. Думаю обо всех, кого потерял, предаюсь унынию.
Просьбы о билетах, которыми меня одолевают со всех сторон, возвращают меня к действительности. На старости лет мне предстоит выйти на театральные подмостки и подвергнуться осмеянию черни.
   Поговорим о чём-нибудь повеселее. Его величество император всероссийский недолюбливает муз. Цензура северного самодержца запретила перевод «Святого Антония» и гранки возвращены мне из Петербурга. Для меня это весьма значительная денежная потеря. Не желая отстать, французская цензура едва не запретила мою пьесу. Ваш Ротозей не по вкусу Временному правительству. Разве не забавна эта простодушная ненависть всякой власти к искусству?

                ***

   Вот уж провал так провал! После четырёх представлений я уплатил неустойку и сам отказался от дальнейшего. Короче оворя, я сижу в луже. Надо сказать всё же, что и публика была премерзкая. Сплошь хлыщи и биржевые маклеры. В самых поэтичных местах были взрывы хохота. Ещё одна попытка заработать немного денег рухнула. Поскольку неудача эта имеет мало отношения собственно к сфере искусства, я говорю себе «Наконец-то кончено!» и испытываю облегчение.

                ***

   Что ни говорите, замысел был хорош! Но я сам его испортил. И хотя ни один из многочисленных критиков не объяснил толком, чем именно, я сам это знаю, и тем утешаюсь.
   С «Искушением» дела идут недурно. Первый тираж в две тысячи экземпляров распродан. Завтра в книжные лавки поступит второй. Книгу уже разбранили в газетах. Ничего серьёзного пока нет, да, я думаю, и не появится. Гюго, Ренан и Тэн вежливо уклонились от публичного высказывания своего мнения.
   Месяца через полтора я примусь за книжицу о своих чудаках. Работы будет на четыре-пять лет.

                ***

    Ничего другого я и не ожидал, дорогой мэтр! Оскорбления так и сыплются. Это настоящий концерт, симфония, и всяк наяривает на своём инструменте. Меня разносят в пух и прах все – начиная от «Фигаро» и кончая «Ревю де дё монд», не говоря уже о «Газетт де Франс» и «Конститюсьонель». Тон печатных отзывов оскорбительный. Устные высказывания в том же роде. Удивляет эта сквозящая между строк неподдельная ненависть, эта предрешённость дурных отзывов, обусловленная ненавистью ко мне лично, причину которой я сейчас пытаюсь понять. За что? Кому я сделал зло? Вероятно, причина – презрение к буржуа, которое они уловили и приняли на свой счёт. Что до их разглагольствований по существу, то тут есть над чем посмеяться. Критика убога до крайности, глупа и ничтожна до омерзения. Господи, до чего они глупы! Что за ослы! От всей этой лавины глупостей мне становится грустно. Впрочем, есть и исключения. Один молодой человек, о существовании которого я прежде не подозревал, поставил меня выше Гёте. Я прочёл две хорошие английские статьи. Все парнасцы и все мои знакомые музыканты – в восторге. Профессора богословия в Сорбоннском университете, кажется, отнеслись благосклонно. Почему? Поди знай! Что до материальной стороны дела, то тут успех велик. Издатель потирает руки. Но довольно об этих глупостях.
  Этим летом сяду за «Двух писцов», а затем возьмусь за «Честолюбца» - это будет настоящий роман, уже без всяких затей. У меня в голове есть два-три романа, которые я хотел бы успеть написать, пока не сдох. В настоящее время провожу дни свои в библиотеке, делая выписки.
   В июле, по совету доктора Арди, взберусь на вершину какой-нибудь горы в Швейцарии.
   Наш милый Тургенев буквально помешан на картинах, он днюет и ночует в зале аукционов. Вот человек, подверженный стастям. Тем лучше для него. Впрочем, на следующей неделе он уезжает в Россию. Я очень жалел, что вас не было у госпожи Виардо две недели назад, когда она пела в «Ифигении» Глюка. Не могу передать вам, как это было прекрасно, восхитительно, великолепно. Сколько в этой женщине артистичности! Впечатления такого рода примиряют нас с жизнью.