Трудовые лагеря. гл. из авт. биогр. пов. Кружение

               

    Однажды, где-то в середине июля, на дороге послышалось глухое тарахтенье, и во двор вкатил  мотоцикл с коляской. В нём сидели два немца, один из них в коляске за пулемётом. Хозяин подобострастно подскочил к ним и отдал честь, что-то проговорив. Немцы вылезли и стали прохаживаться по двору, разминаясь. Хозяйка притащила большой кувшин молока и две глиняные кружки. Постанывая от удовольствия,  мотоциклисты надолго присосались к молоку. Хозяин вертелся возле них и о чём-то говорил. По-видимому, они прекрасно понимали друг друга, так как все по очереди кивали головами. Мотоциклист из коляски, вероятно старший по званию, вытащил карманные часы и показывая на них, что-то сказал хозяину, после чего оба немца, подойдя к грушевому дереву, охая и постанывая, завалились под ним на траву. Старший тут же захрапел, а второй, сел, прислонясь спиной к дереву и стал таращиться на дорогу, но сон сморил и его.
  Хозяин, подозвав жену,  что-то сказал ей. Она вскинулась, было, но грозный взгляд мужа остановил её. Она, опустив голову, побрела на ферму и через некоторое время вышла с моей матерью и бабушкой. Глядя в окошко, я увидел их расстроенные лица.
    -Ну, вот Эдя, мы снова уезжаем, давай собирайся. Не забудь свои игрушки.
Какие там у меня игрушки; пластмассовый утёнок, ободраный плюшевый мишка да мелочь какая-то. Через час подъехал, крытый брезентом грузовик и нас запихнули внутрь. Там на скамейках уже сидело несколько женщин с узлами и чемоданами и две девочки лет по пяти.  У заднего  борта машины развалился белобрысый немец с винтовкой между ног.
   -Schnell, schnell,- проговорил он пустым, бесцветным голосом, помогая нам забраться в кузов. Женщины с краю подхватили наши вещи.
   -А вот к нам  и  женишок пожаловал, - сказала одна из женщин, забирая меня из рук матери. - Давай принц, устраивайся вот сюда, - посадила она меня рядом с девочками. – А вы красулечки мои, поддерживайте его, что бы не свалился со скамейки.
   Затарахтел мотоцикл, выехал на дорогу и остановился, поджидая разворачивающуюся машину.
   -Forwerst! – махнул рукой старший. Машина тронулась.   

     Так мы оказались в женских трудовых лагерях, на торфоразработках под городом Укмерге. Лагерь, окружённый колючей проволокой и состоящий из трёх больших, деревянных бараков, находился в лесу, на краю огромного высохшего болота. Охраняли его исключительно литовские полицаи. Немцами были, только пожилой начальник лагеря и его заместитель, оба  уже в возрасте. 
    Нас, вновь прибывших,  расселили    в   дощатых бараках приспособленных  под жильё, с низкими  двухъярусными койками. Между ними тумбочки. При входе, во всю стену стойки-вешалки для комбинезонов и ватников, выданных  на осень, несколько скамеек. Какие-то приспособления со штырями для сушки обуви. Можно себе представить, какой был воздух в бараке. 
    Посереди  длинного прохода между двумя рядами  коек, стояли две большие бочки из под бензина, приспособленные под печки-буржуйки. Трубы от них уходили в потолок и высоко возвышались над крышей барака.  Ой, как спасали нас эти печки зимой. Пищеблок и несколько административных и подсобных хозяйственных строений,  были выстроены несколько в стороне от бараков и заправляли там литовцы. Старшая по бараку обязана была выделять двух работниц и на кухню.
   Метрах в пятидесяти от бараков, в лесу, была большая бревенчатая баня, в которой и мылись все по субботам. На территории лагеря два колодца. Деревянные туалеты и умывальники также были в стороне от бараков. За чистотой работниц и их здоровьем следили лагерная врач и медсестра, обе  из наших же,  русских женщин. В административном корпусе была  небольшая амбулатория и карантинный блок, на несколько коек.  Врач говорила:
   - Ваша жизнь здесь зависит не только от здешних внешних условий, но и от того, как вы будете сами следить за своей чистотой. Если хотите выжить, постарайтесь не разводить грязь, ибо от грязи может быть много бед. Условия для вашего существования в этом лагере вполне терпимы. Почти военная казарма и порядок должен быть казарменный.  Наберитесь мужества и доживёте до праздника нашей общей Победы, в которой лично я не сомневаюсь. Не обижайтесь на меня, если я вас буду поругивать и требовать то, что нам необходимо всем.
    Говоря о Победе нашего народа, она очень рисковала, но никто не донёс на неё.
    - Понимаю, что женщинам с детьми особенно тяжко.  Дети, которых набирается четырнадцать человек, фактически остаются без присмотра. Я постараюсь добиться у лагерного руководства выделить нянечку для присмотра за детьми, пока матери будут на работе. Я рада тому, что у нас нет младенцев. Дети в возрасте от четырёх до двенадцати лет, вполне самостоятельный и сообразительный народец.
   Она, хорошо владеющая немецким, сумела получить разрешение на присмотр детей нянечкой, но как помнится мне, мы не очень-то хотели этого присмотра, и при каждом удобном случае убегали, кто-куда играть в свои игры.
    В шесть часов утра всех будил звон колокола на перекличку.Через пять минут все должны быть на построении.Час на туалеты, завтрак и сборы. В семь часов, при полной экипировке, в  комбинезонах и резиновых сапогах,  шли на работу  по узкоколейке на болота. В вагонетки складывали  формы, носилки и лопаты. Толкая вагонетки,   шли  минут пятнадцать по шпалам, до карьерных разработок. Все женщины были разбиты на бригады и у каждой бригады своё задание и место работы.  В основном работа заключалась в формовании кирпичей из торфа, сушке их, штабелировании и погрузке на платформы для отправки   куда-то по узкоколейке с помощью дрезины. Грязная, изнуряющая работа.
    В 12 часов, по свистку, обеденный перерыв. Организованное, по-бригадное возвращение в лагерь, чтобы получить на пищеблоке свою миску похлёбки и кусок хлеба. Проглотив наскоро свои порции, снова уходили на карьеры, где находились до шести вечера.  Пол-седьмого ужин, в 22 часа отбой. По правде говоря, я не помню сам процесс еды: чем кормили, что давали есть. Не помню, но помню отчетливо, что я постоянно хотел есть.
 Выход, отчасти, был найден, опять же благодаря нашему врачу.
Она добилась разрешения на выход за пределы лагеря в выходной день, а он     в лагере был, самым пожилым женщинам. Для чего? Нищенствовать, попрошайничать, кусочничать по окрестным деревням и посёлкам. Кто что подаст. Таких женщин в годах оказалось трое, в том числе и моя бабушка, а я как  приложение к ней, для большего сострадания дающих милостыню. Все три бабушки, каждая с сопровождающим её ребёнком, уходили в разных направлениях, а к вечеру возвращались с добытым.    Подавали хлеб, сухари, картошку, брюкву, разные объедки, иногда величайшее лакомство – солёный шпиг. Взрослым он не доставался, делился между ребятишками. Конечно же,  милостыни этой на всех не хватало. Раздавали её   наиболее ослабленным и больным.
   Я ходил побираться с бабушкой в оставшемся от мирного времени, моём красивом, бархатном костюмчике синего цвета, с кружевным, отложным воротничком.  Однажды на нас напала хозяйская собака и основательно потрепала нас, порвав мои штанишки. Хозяин отогнал собаку и привёл нас в дом. Накормив, напоив удивительно вкусным молоком, полечив наши раны и ссадины, оставленные собакой,  отправил  восвояси.
   В этот раз мы с бабушкой еле донесли в своих мешках  до лагеря еду, которую из жалости дал нам хозяин хутора.

    Я вприпрыжку, насколько позволяли шпалы узкоколейки, бежал на карьеры к маме и бабушке, хотя нам строжайше было запрещено ходить на болота, так как там нас подстерегало множество змей и глубокие, тянувшиеся справа и слева от дороги, старые карьеры наполненные водой. Но мне, обиженному старшими ребятишками,   понадобилась моя мама. И вот, я весь зарёванный мчался искать её, чтобы высказать свои горести. Вдали были видны новые карьеры и копошащиеся в них женщины.
    Вот я поравнялся с работающими и начал звать маму. На мои вопли женщины поворачивались и кто-то, узнав меня, махал рукой, в направлении, где могла быть моя мама с бабушкой. Все были в одинаковых, серых комбинезонах и  резиновых сапогах и среди них я никак не мог выделить мою маму. Я продолжал бежать по шпалам. Вдруг, впереди из-за опушки леса и поворота дороги, навстречу мне показалась дрезина тянувшая за собой несколько пустых платформ. Хоть и ехала она достаточно медленно, но неуклонно приближалась ко мне. Я же, как загипнотизированный, продолжал бежать вперёд.
   Через ручей, соединявший два карьера, был проложен мост. И надо же такому случиться, что я, пробегая по нему, провалился между шпал и повис      над ручьём, уцепившись одной рукой за рельсу, а локтём другой руки опершись на шпалу. Извиваясь червяком, не желая падать в ручей, я тщетно пытался выкарабкаться из неожиданной ловушки и, вопя изо всех, сил звал маму.  Дрезина неуклонно приближалась. Сильные руки выхватили меня из щели шпал и через несколько секунд мы были на откосе насыпи.
    -Да что же ты со мной делаешь, Эдик, ну разве ж так можно? Ведь тебя бы сейчас зарезала дрезина! – услышал я плач  матери и голоса нескольких подбежавших вместе с ней женщин:
    -Ну, мальчишка, чуть не погиб. Это ж надо, прямо из-под колёс выхватила. Ай да Верка!
Прямо над нами возвышалась тёплая стальная громада дрезины и сыплющий на наши головы литовские проклятья машинист.
Не суждено, значит, было, мне тогда погибнуть.

   Лето есть лето. Все невзгоды не воспринимались так остро, как осенью, когда начались непогоды, холода, дожди. Хотя буржуйки топились день и ночь, одежда за ночь не успевала просохнуть, и приходилось надевать её влажной. Работы продолжались несмотря ни на что до самых заморозков и снегопадов. Рабочий день, правда, был сокращён сначала до восьми часов, а затем и до шести. Световой день стал коротким.
    Когда землю окончательно сковал мороз, резиновые сапоги были изъяты на склад, а женщин обули в валенки и ватники.
За лето были заготовлены огромные штабеля торфяных кирпичей и бригады выходили только на загрузку ими прибывших платформ, которые ежедневно десятками увозились дрезинами для отопления котельных в городе Укмерге и ещё где-то.
    Осень и зима. Тяжелейшее для всех время. Очень много стало больных. Почти все кашляли, температурили. Иногда больных забирали в карантинный блок. Кто-то возвращался оттуда, а  кое-кто и нет. Говорили: -  Умерла, царствие ей небесное, отмучилась.
    Куда девали покойников, никто не знал. Поговаривали, что увозили их на мыловарню, но какое там мыло  из таких полудохлых. А кое-кто, поговаривал, что свиньям скармливали, чтобы не возиться. 
    Хоть и старалась наша врач поставить на ноги всех заболевших, но не всегда ей это удавалось.   Нужных лекарств, медикаментов не было, а главное отсутствовало нормальное питание. Ослабленные организмы не в состоянии были бороться с болезнями. Женщины гибли.
    Однажды грузовик привёз пополнение для лагеря, новых рабынь. Каково же было наше удивление, когда в наш барак подселили нескольких новеньких, а среди них семья Дударевых с детьми. Они тоже разделили нашу участь. Их привезли на место погибших. Радость наша была велика, встретились старые товарищи по несчастью.

     продолжение следует...