Два вызова

Рассказать вам сказку, говорите? Ладно, ночь длинная, выспаться и на том свете успеем. Слушайте, да на ус мотайте – повторять не буду.
За долами, за лесами, за тремя горами в одной деревне жил да был Сакур, молодой подмастерье кузнеца, с матушкой-вдовой. Сакур с утра до вечера не вылезал из кузни, матушка почтенная его работала по дому да в огороде – тем и жили. Не тужили, да и денег особых у них не было.
Вот, как-то вечером разыгралась непогода – уж как наша ночка не темна, да та потемнее выдалась, молнии сверкают прямо над головой, гром не умолкает, дождь хлещет, как из ведра, да все по глазам… Сидели Сакур с матушкой на кухоньке, ужинали, как постучал кто-то в дверь, мол не местные мы, в непогоду заблудились, пустите обсохнуть да отогреться. Ну, красть у нашей семьи было все равно нечего, да и подмастерье-молотобоец – крепкий парень. Неужто не отстоит своего дома?! Короче, пустили гостя нежданного. Купец. Товары успешно распродал в ближайшем городе на ярмарке, да и заблудился, в неблизкий дом возвращаючись. Ну, накормили его, напоили, чем бог послал, да спать уложили. Наутро попрощался купец с хозяевами, хотел им деньгу дать за простой, да матушка замахала на него руками: не обижай, мол, мил-человек, мы тебя как гостя приняли, какие тут деньги?! Чай, не обеднеем. Купец попался тактичный, да совестливый, в долгу оставаться не пожелал, и бутылку вина им подарил: вы, дескать, меня угощали, теперь и я вас, не обессудьте, люди добрые. Да предупредил, чтобы летом в жару вино не пили – оно, мол, из снежных ягод, еще простуда приключиться нехорошая. Ну, бутылку взяли.
Долго ли, коротко ли, а наступило лето жаркое. Вот как-то раз вбегает в кузню, где Сакур работал, мальчишка да орет:
- Сакур!.. Там твоя матушка помирает!
Сакур на ковку плюнул да домой побежал. Мальчишки, они конечно из десяти слов девять соврать могут, а все ж ну как чего серьезное?! И вправду, худо матушке оказалось. Не помирает, конечно (тьфу-тьфу-тьфу), но приключился с ней перегрев – разве можно ж огород полоть по такой жаре, когда и к вечеру прохладнее не стало?! И не полоть тоже нельзя… Ну, Сакур голову матушке полотенцем мокрым обтер, да вина того заветного принес, про все предупреждения с испугу позабымши. Выпила матушка – после стакана вроде ожила, да только на следующий день опять в жару проснулась – простуда с ней злая приключилась. Сакур к знахарке – а та помочь ничем не может, не по ее зубам это. Только сказала, что в городе лекарь живет, который лечить эту хворь умеет. Сакур у кузнеца отпросился – и в город за лекарем. А тот, как на матушку глянул, так и говорит – так мол и так, а не пила ли она вина из снежных ягод. Ну, пила. А микстура десять золотых стоит. Сколько?! Смилуйся, мил-человек, откуда у нас хоть один золотой?! А лекарь все на своем стоит: у бедных людей такой болячки не бывает, вина им такого не попадает, не ночевал бы купец в лачуге, не указала бы деревенская бабка на меня – на жалость не давите, все сполна платите. Ну, хорошие лекари, они все скуповаты. А денег нема.
Пошел Сакур тем же вечером на полянку. Нехорошие слухи про нее ходили: дескать, клад на ней зарыт проклятый, сам в руки дается, да беду неминучую наводит. А появился тот клад от того, что раньше в замке при деревеньке жил скупой барон. Колдунья сказала ему, что чтобы разбогатеть еще больше, надо в лунную Купальскую ночь сорвать три цветка папоротника, да с ними попросить богатства у старой ветлы на той самой поляне. В ту же минуту родник у ее корней потечет серебром – набирай, во что сможешь, да выливай в лунный свет – будут тебе слитки. Да смотри, цветки не потеряй до самого рассвета, иначе сам сгинешь. Но от жадности у барона тряслись руки, и прямо перед рассветом выронил он заветные цветы – и пропал. Правда то или нет, решайте сами, но замок близ деревеньки и вправду стоял, опустел при отце Сакура. Помер тамошний барон при загадочных обстоятельствах, а от жадности не женился и детей не имел. И наследников, хоть бы семиюродных, на имение его не нашлось. Вот и стоял замок, запертый на тяжелый замо’к, да надпись на том замке’ была понадписана, мол хозяин ключа – хозяин всего.
Сакур не думал о кладе. Он хотел только срезать немного коры с той самой ветлы – от настоя коры, говорят, простуженным легче делается. И за леку ива не возьмет – только поблагодари ее.
Но красивое дерево стояло привядшим, засыхающим, а меж тем у корней его пел ручей. Сакур увидел, что между деревом и родников бугор вздулся, корни вытолкнулись из земли и не могли напиться всласть. «Копай тут» - будто сказал ему кто. И в бугре обнаружился старый сундук с рассыпавшимся от старости замком. На крышке его изнутри было написано: «кто меня возьмет, тот сполна горя понесет», а поверх всего лежал новенький кошель из красного шелка, и горела золотом надпись на нем: «бери, коли нуждаешься». В нем лежало ровно 10 золотых медью Сакур взял кошель, аккуратно опустил корни ивушки в землю, да не трогая остального сундука, побежал к лекарю, боясь опоздать к закрытию лавки. Но у ворот города подошла к нему голь перекатная, да потребовала деньгу. Сакур предложил ей полсребра – не берет, чует, что в кошеле несколько золотых да один себе хочет. Сакур ей так и так – к лекарю спешу, денег много дать не могу – самому на лекарство не хватит. Ежели не ленивый, иди на полянку со старой ивой. Да, на ту самую. Там сундук открытый стоит, если не сперли еще – ну, и бери, сколько хочешь. Голи терять нечего – в лес поспешила. Пока Сакур микстуру покупал, да домой бежал, да матушку отпаивал – вмиг на ноги встала! – голь до сундука добралась. Поверху медь лежит, ну да и меди рад будешь. Зачерпнул тот бедняк меди горсть – а под ней серебро! Покопался он в сундуке – а на дне каменья самоцветные в оправе дорогой и ключ спрятан в кармашке специальном. Большой такой, амбарный. «Так ведь это ключ от старого замка» - подумал бедняк. Набил карманы сокровищами, сколько влезло, да пошел к воротам замка – счастье пытать. Подошел ключ, завелся в замке новый хозяин, добро из сундука перетаскал по-тихому, чтоб не отобрали, да и в закромах что нашел. Решил торговать, деньги преумножать – да прахом пошла торговля, потерял на ней солидно - меньше чем за год… На остаток и то вполне можно было прожить, не бедствуя, да не работая, да втемяшилось дурню, что беда великая с ним приключилась, а повинны в ней корчмарь молодой, что кормить затак отказался, да тот подмастерье, что золотого не дал – ну, сбегал бы за сундуком сам, раз такой умный. И решил бывший бедняк отомстить обоим – слух пустил, будто приставал Сакур к невесте корчмаря да обгулять грешным делом норовил супротив девичьей воли. Корчмарь, молодая кровь, и бросил вызов. А надобно сказать, что в том краю поединки проводили на незаточенном оружии. Важен ведь только результат, так? Ну и незачем народу друг друга калечить. А кроме того, ежели человек отказывался от поединка, то это считалось чистосердечным признанием в обвинении и несколько смягчало приговор. Напротив, уж если взялся да проиграл, то отвечай по полной – и за грех, и за упорство в оном.
Ну, вот вышли Сакур с корчмарем на мост… Зачем, спрашиваете, на мост? Ну, а как же иначе? В капусту друг друга все равно не порубить, так что победителем считался тот, кто супротивника с моста скинул. Река неглубокая, чай не потонет, а народ позабавиться… Долго рубились парни, но вот наконец схлестнулись пояростнее – и полетели оба меча в реку. Сакуров хоть на камень упал, а все одно доставать долго, а корчмарев и вовсе потоп. Так-то. Ну, судить можно было по-разному. Потребовать рукопашной. Присудить ничью. Но по-иному сочли: раз Сакуров меч на виду остался, а у противника его потоп, то корчмарь, стал быть, и проиграл. И каков паршивец однако. Ладно, подмастерье оклеветал,  так еще и невесту свою неповинную не пожалел! И суда Божьего не побоялся…
Ну, Сакур, добрая душа, заступился за парня, я, дескать, не в обиде. Рассудил, верно, что не стал бы нормальный человек поклеп на невесту возводить да на Суд вызывать, кабы неправду за собой чуял. Ладно, отпустили корчмаря. Да только с тех пор стали на подмастерье коситься да слухи нехорошие пускать – не моги супротив обычаев поединка переть! Невмоготу жить стало в родной деревне. Простился Сакур с матушкой, благословения ее испросил, да и пошел в путь-дорогу, в чужедальние края.
Вот, ушел за лес, за поле да за семь дорог, добрался до чужого города. А на площади ярмарочной – шум, крики, толпа, хотя день вроде не базарный. Чудно то показалось парню, он и спрашивает, что-де случилось. А, ведьму поймали, в злой порче обвиняют, на Суд вызывают. Коли сегодня не заступиться за нее никто – точно виновна! А кто ведьма-то? Да вон та девка, что стоит, слезы льет да на жалость давит. Еще не приворожила бы кого себе в заступнички. Ну, Сакуру, головушке бедовой, терять нечего – вызвался в защитники. А когда биться-то изволит? Ну, сегодня он усталый с дороги, пущай завтра. Хорошо, устроили его ночевать, как гостя дорогого – все никак потеху им завтра устроит. Да мальчишка один все кругом вьется да пристает: дай да дай на меч посмотреть. Ну, смотри. Выпучил малец глаза, да и говорит, где, мол, это выдано, с таким негодящим неточеным мечем на Суд Божий идти?! А другой-то уже доставать негде. Ну, притащил малый поединочный меч брата – все равно-де, пылиться за ненадобностью, а так крепкий, боевой, пушинку малую на лету разрубит.
Вот, на следующее утро собрались все от мала до велика на берегу реки – там площадка хорошая, да и солнцу людей виднее. Схлестнулись противники – плач, ведьма, то ли ненадобен меч одолженный был оттого, что от рукояти отваливался, то ли наоборот – кто ж теперь поймет. Ну, Сакур не дурак, вспомнил, на родине что да как – хвать противника да и швырь в реку. А прежде, чем тот проморгался – отплевался, навалился подмастерье наш беглый на него, меч отобрал да горло им подпер – кто, мол, победитель?! Людям смех, а у Сакура камень на душе – а что-то теперь с клеветником будет? А ничего, малый. Ты к нему не в претензии, ежели хотел бы отрубить чего – на поединке отрубил бы, а разве ж люди настолько дурны, чтоб на поединок вызывать, коль заведомо неправы? Ведь самоубийство сие. Вот если отказываются от поединка, то это да, чует кошка, чье мясо съела, сам под приговором расписался. А коли на Суд решился – думал, что прав, да бес оказался лишку лукав, девчонку оклеветал. В общем, всем хорошо. А девка-то, знахарка, зелье то еще оказалась! Видать все ж ведьма, но никого не портила. Сакура только на себе женила. Ну, он тут же и в кузню пристроиться смог, и матушку сюда же привез – жил, в общем, не тужил, и вам того же желал?
А что, спрашиваете, с тем типом было, который клад заныкал, да счастья не прижил? Да что ж о нем помнить? Говорят, то ли зарезали его по пьяни, то ли сам в речке потонул. Так-то вот.