Война. Кружение лет. - главы из авт. биогр. повест

 
           От автора

   Мои воспоминания начинаются с трёхлетнего возраста. Они разрозненны, фрагментарны и зачастую, напоминают кадры из кинофильма. В эти фрагменты привнесены воспоминания   бабушки и матери, которые дополнили недостающие элементы мозаичных картинок моего детства.
   Все описанные события происходили в реальном времени и с не выдуманными  героями, но за давностью лет, очень многое сгладилось в памяти, стушевалось и стало похоже на полузабытый, старый сон.

               

      Чудовищный  взрыв  стряхнул нас с бабушкой с кровати. Весь дом ходил ходуном.  Больно ударившись об пол, я завопил:
     -Ба-а-бу-у-шк-а-а, ба-а-бу-уш-ка-а, бо-ольно-о! Я бо-о-юсь! А-а-а-а-а…
Дом встряхнуло очередным взрывом. Ещё, ещё! С другой стороны   кровати с трудом поднялась бабушка и прихрамывая поковыляла по усыпанному осколками стекла полу, к небольшому, в форме перевёрнутого полумесяца  чердачному окну:
     -Господи, помилуй, Господи, помилуй! Да что же это такое,   Господи?
Она прильнула к окошку, охая и крестясь.  Я с плачем подбежал к ней и вцепился  руками в её рубашку. Она подняла меня на руки и вся дрожа, сунула в окно:
     -Смотри, смотри Эдичек! Война! Вот она, война! Началась!                Наискосок, через дорогу, полыхали несколько домов. Было светло, как днём. По  улице, крича, в панике метались жители, таща на себе какие-то узлы, чемоданы. Небо над городком было всё в зареве. Дым застилал занимающуюся в небе зарю. Что такое война я не знал. Слово было незнакомое, но страшное, страшное по увиденному. Я хныкал:
      -Ба-а-бушка, пошли к маме, я к ма-а-ме хочу.
   Бабушка опустила меня на пол и, схватив за руку, потащила к лестнице ведущей с чердака. Всё так же, охая и причитая, начала спускаться с крутых ступенек. На миг, потеряв спасительную опору, бабушкину руку, я сорвался со ступеньки и покатился  вниз, сбив и бабушку. Оба грохнулись, хорошо не высоко, на промежуточную площадку. Бабушка в перегородку, я, вопя, что было мочи, на неё. На мои вопли отворилась наружная дверь и с крыльца вбежала мама:
      -Ну, что тут у вас, что случилось? Целы? Не покалечились, ничего не  сломали? Сейчас быстро собираться будем. Надо уходить отсюда пока живы.
     Снаружи доносился густой, ровный гул моторов. Мы выскочили  на   крылечко. Там стоял, глядя вверх, уже одетый в форму отец. В небе густой бесконечной волной летели самолёты с чёрными крестами на крыльях. Застёгивая портупею, отец с волнением повторил новое и страшное для меня слово:
    -Война! – и ещё одно незнакомое, - немцы!
    -Я на заставу побежал, - поправляя фуражку, сказал отец. - Ну, прощайте дорогие мои, свидимся ли нет - не знаю. А вы  берите самое необходимое, документы, деньги, поесть чего и уходите из города в деревню куда, или на хутора. Если удастся, я разыщу вас.
     Он поднял меня на руки, поцеловал: - Будь здоров, сынок, расти    большой. Тише, тише не плач, - сказал, передавая, матери, - папа скоро вернётся, гостинчик принесёт.
       Обняв нас с мамой и целуя, повторял: - Будьте все здоровы, будьте здоровы. А ты Верочка, быстро собирайтесь и уходите. Возможно, скоро и немцы пожалуют. Наша застава долго не сумеет их  сдерживать. Прощай, Александра Фёдоровна, - обернулся к бабушке и обнял её, - береги всех.
      Быстро сбежав с крыльца, отворил калитку полисадника и побежал, но вдруг остановился, и, сорвав с головы фуражку, помахал ею прокричав:
-Не паникуйте! Собирайтесь и уходите! - после чего скрылся в соседнем переулке.
     Я появился на свет 13 января 1938 году в городе Котельниче, Кировской  области, родился не ах каким богатырём,  3100г всего, но крепеньким, горластым мальчишкой.  Отец мой родился 23 октября 1913 г. в деревне Знаменка Ермекеевского района Башкирской АССР, РСФСР, русский. Мать, Вера Кузьмовна Князева, родилась 16 мая 1918г. в д. Отёшево,
Котельнического р-она, Кировской области. В 1937 году они  зарегистрировали брак в г.Котельниче и мать стала  гр. Кочетковой.
    После ,,финской компании,, 1939 года, на которую был призван мой отец Яков Исаевич и где он воевал в качестве командира пулемётного взвода, ему пришлось дослуживать  в Латвии. По окончании службы, он остался на сверхсрочную, уже в качестве интенданта хозяйственной части и перевёз семью к себе. Так мы: мать Вера Кузьмовна, бабушка Александра Фёдоровна Князева и я, оказались в Латвии. Долго там быть не довелось. По долгу службы, отца перевели в Литву, в маленький, приграничный с Польшей городок  Лаздияй. Служить пришлось на пограничной заставе, находящейся в километре от городка, начальником хозяйственного обеспечения. А мы обосновались в выделенной нам квартире, в большом деревянном доме.
Здесь и застала нас война, в воскресенье, 22 июня 1941 года, в четыре часа утра.

    Мы брели по дороге между двумя огромными пшеничными полями. Мать тащила меня, крепко держа за руку. В другой руке её был чемодан. У бабушки за спиной какой-то мешок, в руках узел и ещё один чемодан. Впереди и сзади нас виднелись  группы таких же идущих в неизвестность людей. За нашей спиной небо было всё в дыму. Город горел. Со стороны шоссе доносился гул моторов.
     -Танки, наверное, и машины, - сказала мама. Откуда-то  доносились  выстрелы.
    -Ой, всю-то ты руку мне повыдернул,Эдик.  Ну-ка, иди сам, - отпустила она мою руку и взгромоздила чемодан себе на плечо. - Не отставай от бабушки.
Почувствовав свободу, я стал резвиться, бегом обогнал бабушку:
     - Не догонишь, не догонишь… Башка, ну догони меня - убежав вперёд, кричал я.
    -Эдик! – пыхтела бабушка, - хватит носиться, не убегай далеко, там немцы.
       Услышанное снова и сказанное страшным голосом слово, утихомирило меня. Я присмирел и, спрятавшись между мамой и бабушкой, выглядывал по сторонам, а вдруг эти немцы, выскочат, откуда- нибудь и съедят меня. Далеко впереди идущие люди, вдруг бросились в разные стороны от дороги, в хлеба. До нас донёсся треск мотора и мы увидели мотоцикл с коляской, а в нём каких то людей в форме.
    -Вот они, легки на помине! - крикнула бабушка, - Бегом за мной! – и,  сбежав с дороги, юркнула в хлеб. Мать, судорожно вцепившись в мою руку, потащила меня следом. Подминая под себя стебли пшеницы, мы, пригнувшись, что было сил, мчались подальше от страшной теперь дороги, по которой,  не спеша, катил мотоцикл с ужасными немцами. Я даже не плакал, а весь как-то закостенел от страха и беспомощно болтался в руке мамы, перебирая ногами и почти не касаясь ими земли. Далеко ли мы отбежали – не знаю, но вдруг бабушка обернулась и крикнула:
    - Верка, дура! Ты хоть чемодан-то с плеча сними.
   Сильный щелчок  сбросил с плеча мамы чемодан, и послышалась автоматная очередь.  Чемодан грохнулся наземь высыпав всё своё содержимое. Мать упала на колени, и в руках её неожиданно появился  неизвестно где спрятанный пистолет. С пистолетом в руке она стала привставать, но лежащая на земле бабушка, резво вскочив, ударила её по руке, с такой силой, что оружие вылетело из руки мамы и улетело далеко в сторону:
    -Да ты что, ошалела совсем? Ведь нам тут и конец всем будет! - шипела на неё бабушка. – Лежите  и не двигайтесь, может пронесёт!
Меня, наконец, прорвало, и я заревел, заорал, во всю мочь своего горла. Мать стала закрывать ладошкой мне рот, но я вырывался  и продолжал вопить. Вероятно, именно мои вопли и удержали немцев от дальнейших действий, хотя они вполне могли свернуть с дороги в хлеба и на мотоцикле, в несколько секунд, покрыть расстояние отделяющее их от нас. То ли им жаль было мять пшеницу, то ли поняли, с кем  имеют дело. С жалкими, напуганными   гражданскими беглецами. Что-то, прокричав на немецком языке, они уехали.
     Бабушка не разрешила матери искать выбитый пистолет, хотя та и  пыталась протестовать, доказывая, что оружие   числится за ней, и она отвечает за его сохранность.
      В те времена жёнам младшего, среднего и высшего командного состава, было разрешено иметь при себе оружие. После прохождения определённых курсов по знанию и владению огнестрельным оружием, после достаточно серьёзной огневой подготовки, им выдавалось специальное свидетельство и  номерной пистолет, за который они несли ответственность, в чём и давали подписку.
     Мать даже была ,,Ворошиловским стрелком,” и с гордостью носила  красивый значок, которому удостаивались не многие, удивляя всех  в тире точностью своей стрельбы.
В общем, мы продолжили дорогу в неизвестность.


     После целого дня пути, к вечеру, нам, удалось получить разрешение от старосты поселения русских староверов, обосноваться у вдовы, женщины преклонных лет, живущей с дочерью неопределённого возраста. Они жили в небольшом, покосившемся от времени домике, почти на краю деревушки. У них было кой-какое хозяйство: огородец, куры, утки, коза, колодец во дворе, небольшой прудик, в котором женщины полоскали бельё. Рядом банька, правда, не их, а соседей, но которой пользовались все, у кого её не было.
     Жили староверы деревни своим укладом, своими законами, большой и очень дружной семьёй, проявляя заботу и участие во всех делах общины. У них был староста, следящий за порядком, решающий споры и иногда возникающие разногласья. Посреди деревушки высился большой молельный дом, в котором проходили общения людей с Богом.
     После небольших подарков, в виде старых кофт и юбок, хозяйке дома и её дочери, создалась достаточно доброжелательная атмосфера. Мать с бабушкой включились в жизнь дома. Стали помогать по хозяйству, копаться в огороде, пропалывать грядки, пилить дрова, делать заготовки на зиму.

    Я улучал моменты и делал набеги на грядки с клубникой, в чём и был уличён, благодаря вымазанной клубничным соком мордашке, после чего подвергнут осуждению и наказанию в виде стояния в углу. Но притягательная сила  вкусной ягоды, помимо моей воли,  опять заставила меня совершить набег на грядки, после чего, я снова был уличён и публично наказан отменной поркой крапивой, да ещё по голой попе самой хозяйкой. Рёву было.
     Скоро начал созревать горох,   посеянный на нескольких больших грядах и моё излюбленное занятие было пастись на них. Но как-то хозяйка увидев, как энергично я расправляюсь с гороховыми стручками, наложила запрет и на него, боясь, что зимой есть уже будет нечего.
     Я познакомился с деревенскими ребятишками, и мы целые дни проводили на берегу небольшой речушки, брандаясь голышами в неглубокой воде, играли на песке, строили домики, возились друг с другом. Компания была большая и разно великая.
     Ребятишки постарше гоняли самодельный тряпичный мяч, ловили рубашками рыбную мелочь для кошек. Мы же, голопузики, держались в стороне, с завистью поглядывая на старших семи-девятилетних пацанов и девчонок. Нам тоже хотелось погонять мячик, но нас, конечно же, не брали,  малы ещё.
    То лето было очень жаркое, солнечное и скоро меня нельзя было отличить от остальных деревенских; такой же загорелый, чумазый и сопливый. Многочасовые купания даром не проходили. Хоть и лето, но постоянные переохлаждения в воде, давали свой эффект. Что нас выгоняло с речки так это голод, постоянно хотелось есть. Пробыв несколько часов не воде,  мы мчались домой, чтобы хоть что ни будь жевнуть. Детский организм требовал своего. Мать с бабушкой ахали:
    -И на кого ты только похож? Грязный, ободранный, сопли до пупка! Давай- ка хоть морду-то вымоем.
    Но, в глубине души, были довольны тем, что я не досаждаю им, не мешаю заниматься делами. Вытерев мне лицо и сунув в руку краюшку хлеба, густо посыпанную  солью, отпускали меня с Богом. А мне того только и надо. Я мчался на речку.
     Поначалу деревенские подразнивали меня, называя то ,,городским,” то ,,пузырьком,” за мои достаточно округлые, гладкие формы, но за  пару месяцев проведённых на воздухе, в деревне и самой простой еде, я очень похудел. Исчезли толстенькие щёчки, бочки и круглая попка. Я стал тонким и прозрачным, но крепеньким и здоровеньким мальчонкой. И прозвище у меня стало другое.
   -Мам, - спрашиваю я у матери, - а что такое ,,глиста?”
   -Это ещё зачем тебе знать? Мал ещё.
   -Ну, как же. Меня ребята зовут теперь так. ,,Глиста, глиста.”
Мать огорченно рассматривает меня: - Да, и впрямь глиста, бедный ты мой мальчик!
     Ни немцы, ни власти  не беспокоили мирное существование деревушки. Фронт ушёл далеко на восток и войны, как-будто, и не было. Правда, несколько раз приезжали из соседнего городка  полицаи с двумя немцами, о чём-то долго разговаривали со старостой, но для нас ничего не изменилось.
     Наступила осень. С огорода всё, что можно было собрать, было собрано и убрано   подпол. Работы по хозяйству закончились. Хозяйка стала на нас посматривать как-то задумчиво. Ну-ка, три лишних рта, там, где раньше было два. Запасов на зиму явно могло не хватить.
    После переговоров с нею, мать с бабушкой пошли к старосте. О чём они там говорили, как умасливали, не знаю, но через пару дней сам староста, на подводе, привёз и сгрузил  у дверей дома хозяйки два мешка картошки, мешок муки и мешок чечевицы, смешенной с горохом и фасолью. Снимая с подводы бочонок с квашеной капустой и ведро с солёными огурцами, предупредил хозяйку, чтобы та не забыла вернуть их, когда опростаются.
     Хозяйка заметно повеселела и подобрела к нам. Мы поняли, что на зиму нас за дверь не выставят.
         
        продолжение следует...