Даль таежная

               



               
     - Рогатку возьмем? Или без нее управимся?
     - Ты что?! Без рогатки никак нельзя! Ружье осечку может дать, патрон отсыреть или еще чего, а рогатка не подведет! Если сам не опростоволосишься. Бери свою, моя-то уже рассохлась давно. Сам знаешь, когда последний раз я на «самого» ходил.
     - Ладно.
     Мужики сидели возле печки, курили и неторопливо вели деловую беседу.
     Спозаранку, еще не рассвело пришел Колька Левитин к соседу и другу Павлу.
     - Здорово, Паша! – у порога сняв шапку, громко поприветствовал он соседа.
     - Не ори, ребятишки спят! – пшикнул Павел на вошедшего и жестом пригласил в кухню.
     Колька устроился на лавке у печки, закурил. В топке весело трещали поленья, отдавая жар. В доме было тепло и уютно. Хозяин прикрыл кухонную дверь и подсел к Кольке. Достал папироску.
     - Ну чего мнесься? Говори уж, чего там. Такую рань не просто так ведь пришел. Говори, Коля.
     Колька стряхнул с папироски пепел, кашлянул.
     - Я, Паша, вот чего приперся-то. Попросить тебя о помощи. Хочу «самого» достать. Поможешь? Как в молодости, а?
     - Вон ты куда махнул! – удивился Павел, - Сдурел что-ли?!
     - Не, не сдурел. Уж очень надо, Паша! Дочкиному начальству повезу шкуру. Остальное ты заберешь. А? Ну как?
     Павел ответил не сразу. Молча глубоко затянулся. Папироска затрещала и изошла тонкой синей струйкой дыма.
     Колька не торопил, ждал. Глядел то на печку, где сквозь щелку на дверце виднелся огонь горевших поленьев, то на Павловы руки, движения которых говорили об усиленных раздумьях их хозяина. Павел когда думал, всегда шевелил руками. И губами.
     А что?! Не простую просьбу принес Колька. Тут есть над чем подумать. В молодости-то они не раз хаживали на медведя. А тут уж сколько лет прошло с последнего-то раза! Десять наверное, а то и побольше. Колька правда ходил четыре года назад, когда дочка его в городе в институт поступала. С Васькой Лапшиным они тогда медведя брали. А Павел уж и забыл про это дело.
     Он приоткрыл дверцу и бросил в печку окурок.
     - Ладно, Коля, сходим. Когда планируешь?
     - Дык, завтра. С утреца и пойдем, - обрадовался Колька и весь сразу как-то засуетился, - Собраться долго ли!
     - Ну, добро. Завтра, значит завтра, - Павел хлопнул ладонями по коленям и поглядел в окно, - Погода нормальная.
     - Ага. И снег хороший. Скрепчал. Я на той неделе разведку произвел. Когда кулемки проверял.
     - И где?
     - Недалеко тут. За Кабаньей падью.
     Павел почесал бороду.
     - Часов пять ходу.
     - Ну, я и говорю недалеко. И не пять вовсе, а часа два. До Кабаньей на снегоходах доберемся, а там пехом час, не больше. И место хорошее. Со всех сторон подойти можно, - Колька соскочил с табуретки, - Так я пойду готовиться?
     - Давай. И я посмотрю для завтрева.
     Колька поднялся и вышел из кухни. Павел пошел проводить.
     Уже нахлобучив мохнатую шапку, Колька обернулся к нему:
     - Можа Ваську позвать?
     Павел почесал подбородок, поглядел на дверной косяк потом на Кольку:
     - Троем оно конечно сподручней. Но ты же знаешь чего он делает, Васька-то. Сумленья у меня к нему.
     - Да не-е! Я вчера с ним разговаривал. Нормальный он.
     - Ну если так, позови.
     - Ладно.
     Они вышли на крыльцо, еще раз закурили и Колька побежал на соседнюю улицу. К Ваське Лапшину.


     Уже три месяца Василий пил «горькую». С того самого дня, когда от него ушла жена.
     Последние годы Валентина упрашивала мужа, чтоб взять в дом на воспитание ребенка из приюта. Василий не соглашался, матерился и посылал жену на все стороны. Но Валентина не унималась. Чего мол ждать-то? Четырнадцать лет живут вместе, а детей нет. Она и к бабкам и к гадалкам бегала. Бесполезно. Ходила к тунгусскому шаману прошлой зимой. Он чего-то покамлал, пошептал на огонь и дал ей банку с водой.
     - Если это не поможет, значит не будет у тебя детей. Значит духи не хотят этого.
     Не помогло. И Валентина, разуверившись в появлении своего ребенка, решила усыновить чужого. Но муж был против. Она и так, и эдак. Нет, Василий стоял на своем. Дескать, какие еще у них годы, подождать надо, может еще и родится свой. Но она-то знала: не родится.
     И, в конце концов, не выдержала. Как то утром она вдруг засобиралась, засуетилась вся и, на мужнин вопросительный взгляд, сказала:
     - Ухожу я от тебя Василий. Возьму ребенка, одна буду растить. Не могу я без этого… не вижу смысла.
     Василий поначалу-то ругаться стал, но, видя всю серьезность жениного настроя, испугался. И замолчал. Смотрел, как супруга собирает манатки, складывая их в большой рюкзак. Курил и мотался по избе из угла в угол, от окна к окну. После третьей папиросы заговорил.
     - Одумайся Валя! Ну жили ведь столько лет, чего уж теперь-то?!
     Но, Валентина как отрезала:
     - Все, Василий! Об этом мы много говорили. Теперь ни к чему.
     - Так ведь тебе не дадут ребенка. Нужна полная семья, а ты будешь одиночка.
     - Я с тобой не развожусь. Пока. Вот оформлю документы… Уверена, ты не будешь козни мне строить в этом. И у меня не будет к тебе претензий. Мое слово ты знаешь. Да и подруга моя работает там. Поможет.
     - Зря ты Валя все это… Может подождали бы еще…
     - Нет.
     - Ну и вали на все четыре стороны!
     Почтовый вертолет, прилетавший из района два раза в неделю, увез ее в своем громыхающем железном брюхе.
     С этого момента Васька запил. Не сказать, что напивался он сильно, но потреблял ежедневно. С утра шел в сельмаг, брал пару бутылок водки и уходил домой. Никто его не видел, но знали все: Васька пьет. Поначалу «отдельные» пытались набиться к нему в собутыльники, но Васька отшиб всех. На что пил и на что жил тоже никто не знал, кроме Кольки и продавщицы Соньки. Колька с момента Васькиного запоя проверял его капканы и кулемки, забирал пойманного зверя и приносил к пьяному Ваське. Не все приносил. Знал: пропьет засранец. Отдавал только чтоб на житье и пропитание. Остальное переводил в деньги и складывал в потаенное место.


     Колька постучался в избу и вошел. На него пахнуло застарелым перегаром и запахом редко топленой печки. В избе было довольно прохладно.
     Васька лежал в нетопленной избе на измятой постели в валенках и полушубке. Рядом с кроватью стояла табуретка, на которой со вчерашнего валялись кучкой окурки, две тарелки: одна чистая, во второй – квашеная капуста. На клочке газеты – ломоть хлеба и с краю возвышалась бутылка с недопитой водкой. Васька покрасневшими глазами смотрел в стену и думал страшную думу, с недавнего времени становившейся все навязчивей и не дававшей ему покоя.
     «На кой ляд мне такая жисть! Никого ведь у меня не осталось. Один я! К чему жить, к чему стремиться?! Да и зачем?!»
     Три дня назад Васька уже в четвертый раз ходил на переговорный пункт звонить Вале. Трубку как обычно взяла теща. И опять она сначала сказала еправду. Мол, нет дома Ирины, ушла по делам. Но потом видно вышла в другую комнату (Васька слышал в трубке ее шаги), и горячо зашептала: «Вася, сынок, ну не хочет она с тобой говорить! Ни в какую! Я и так и эдак ей обьясняла, а она все свое гнет. Не звони ты, Васенька больше; не трави мое сердце, да и себя пожалей!» - Васька услышал, как теща заплакала и положила трубку.
     Ваське сильно не доставало Вали. Уже три месяца не мог свыкнуться с мыслью, что ее нет в доме. Что не загремит на кухне посуда, и не замерзнет его бок, когда она во сне стянет на себя все одеяло. Не заругается громко, увидя, как он в сапожищах прошел по чистым половицам, и не почувствует он ее теплых рук на своей шее…
     Он тоскливо поглядел на крючок в потолке. Этот крюк он вбил на второй день после их свадьбы. Ирина тогда удивленно посмотрела на него. А Васька, протер тряпочкой крючок, спрыгнул с табурета и сказал, глядя снизу на свою работу:
     - Зыбку подвесим, когда время придет. Тут ребенку и тепло будет и уютно, и сквозняков здесь нет.
     Теперь глядел он на этот крючок с другой мыслью: «Может быть того, а? Один хрен никчемная эта жисть! А крючок выдержит: вбит хорошо!»
     Он отвернулся, но мысль засела в хмельной голове как репейник, как чирей, выскочивший в неудобном месте. Но Васька и не отгонял эту мысль и нет-нет, да и поглядывал на крючок.
     В этот момент и вошел Колька.
     - Здорово, Василий!
     «Кольша приперся! Хороший мужик, Кольша.» Васька даже не пошевелился на кровати, только хрипло ответил:
     - Заходи, Кольша. Присаживайся куды ни-то. На табуретке водка, налей, выпей.
     Колька прошел не раздеваясь, только шапку снял в пороге. Присел на лавку возле печки. Потрогал ее – холодная.
     - Не, Вася, пить не хочу. По делу я к тебе.
     - Говори, - Васька так и не повернулся.
     - Помоги «самого» достать. Ты в энтом деле ас.
     Васька замер. Миллион мыслей одновременно пронеслись в его «чумной» голове. «Вот оно! Само идет! Медведь меня и проводит от всей этой поганой жисти!».
     Он повернул голову, презрительно посмотрел на крючок и резко встал.
     - Дело говоришь, Кольша, дело! Давно хотел я настоящим делом заняться! Как хорошо, что ты пришел! Когда?
     - Да завтра и рванем. Ты, я и Павел.
     Васька ходил по избе туда-сюда. Валенки глухо стукали по половицам и полушубок съехал с одного плеча, но Васька не замечал этого.
     - Во сколько?
     - На рассвете встретимся у березы. Оттуда на двух «Буранах» до Кабаньей пади. Дальше пешком. Километров пяток. Можа чуть больше.
     - Договорились, - не думая согласился Васька.
     - На-ко вот! – Колька достал из кармана сверток и, развернув его, вывалил в чистую тарелку две громадных жареных котлеты, - Завтра силы нужны будут, а от капусты твоей один пердеж.
     - Спасибо, Коля!
     Колька ушел.
      «Хорошо! Медведь – это дело! И пукнуть не успею, как окажусь там, где мне и положено быть! Жалко, у Иры прощения попросить не смогу! Уже не смогу!».
     Он заткнул недопитую бутылку, сунул ее в мусорное ведро и начал наводить в избе порядок. «В последний раз, однако».
    
     Световой день закончился и к сумеркам Василий вычистил все углы и закутки в избе. Собирался даже окна помыть, да передумал. «Ни к чему это. Один хрен теперь. А потом, кому надо – помоют». Вытирая последнюю пыль с комода, он остановил взгляд на маленькой иконке. Ее Валентина принесла в дом сразу после свадьбы и поставила на этом же комоде много лет назад. Он как то раньше и внимания не обращал на крохотное изображение Божьей Матери, а теперь стоял перед ним и руки его вдруг затряслись и тряпка упала на пол.
     - Прости меня! За Валю прости! Может жил не так, может делал не то…, прости!
     Он вытер ладонью иконку и поставил на прежнее место.

     - Вон там, на краю той прошлепины, - почему-то шепотом сказал Колька, обернувшись к идущим за ним мужикам.
     - Видим уже, - отозвался Павел.
     Мужики изготовились, где надо притоптали снег, согласовали «диспозицию».
     - Паша, ты, там, - показал Колька на недалеко стоящий молодой кедр, - Ты, Вася, вот здесь. Я – к нему.
     Но в последнюю секунду Васька вдруг подошел к Кольке и твердо положил руку на рогатину, зажатую у Кольки под мышкой. Сказал:
     - Я пойду.
     - Дык, договорились же, - возразил Колька и поглядел Василию в глаза.
     Удивился и испугался! В глазах Васькиных было такое!.. Дальше спорить не стал.
     В старину охотники с одной рогатиной да ножом ходили на медведя. «Тормошили» его и, когда рассвирепевший зверь «шел» на человека, охотник поднимал рогатину на уровень его шеи. Другой конец рогатины был прочно уперт в землю. Все это происходило за какие-то мгновения. Медведь всей своей массой упирался в рогатку и, пытаясь достать человека, давя на нее, поднимался на задние лапы, оставляя незащищенными брюхо и грудь. Рогатина не давала зверю возможности для маневра и убийственного броска. И в ту же секунду охотник применял свой нож.
     Сейчас рогатку брали лишь для того, чтобы «поднять» медведя из берлоги и еще на всякий случай обезопасить себя, если первые выстрелы не дадут результата. Потому что если зверя сразу не «успокоить», то уже от него не убежишь и не спрячешься.
     - Я пойду, - повторил Василий и, выдернув рогатку из Колькиной подмышки, твердо направился к берлоге.
     Мужики быстро и молча заняли свои места.
     Василий потыкал рогатиной в отверстие, из которого выходил легкий, еле заметный парок. Еще раз и еще. Потом с силой ткнул туда несколько раз и быстро отбежал на десяток шагов. Пригнулся, положил на снег рогатину, одним концом уперев ее в подготовленное место. Раздвоенный конец направил в сторону берлоги. Все это он проделал за какие-то пару - тройку секунд.
     Медведь не вылез из берлоги. И не выбежал. Он вылетел из сугроба, взметнув в воздух целый вихрь снега. С освирепевшими  глазами и диким дурным ревом. Он сразу увидел того, кто побеспокоил и разозлил его. Как стрела метнулся медведь, яростно желая разорвать это мелкое животное, посмевшее нарушить его покой.
     Ринулся зверь и заревел страшно. И страшно закричал Колька, увидев, что Васька стоит на обоих коленях и нет у него в руках рогатины, а валяется она рядом, у ног. И Васька, раскинув в стороны руки, поднял к зверю свое лицо и не закрыл в страхе глаза, а глядел на приближающуюся стремительно свою смерть. И не было на его лице испуга, а только с губ слетало одно: «Ира, прости…».
     И не успел в первое мгновение Павел поймать в прицел ухо медведя…

     - Ой, что это!? Мама-а…, тонко закричала Валентина, схватившись рукой за левую сторону груди.
     Бедная ее мать, испугавшись голоса дочери, стремглав вбежала в комнату.
     - Что, доченька, что!? – растерянно заглядывая в глаза дочери, она взяла из ее рук ребенка, - Что случилось?
     - Сердце заныло вдруг. Закололо. С Васей что-то, - выдохнула Валентина и медленно села на край кровати.
     - Да ты… Что ты говоришь-то!? – уже начала успокаиваться мать, - Может повернулась не так, мышцу потянула? Ты же ребенка с рук не спускаешь!
     - Нет, мама, чувствую я. С Васей что-то.
     - Вот заладила! На-ко вот выпей, - подала мать кружку холодного густого чая, -  Чего же ты не брала трубку? Да и хрена с ним случится, со здоровенным таежным мужиком. Выбрось из головы! – пыталась успокоить свою дочь и успокоиться самой.
     - Боялась я, мама! Боялась, что не поймет он, ведь теперь у меня Валюшка.
     - Ну, объяснить-то все равно надо было. Так, мол, и так, из дома малютки ребеночка взяла… Может и понял бы, ведь хороший же человек, Василий твой.
     - Боюсь я, мама. И все-таки с ним что-то нехорошее… Надо позвонить сходить, - засобиралась Валентина.
     - Да куда ж ты сейчас-то?! В понедельник и сходишь. А я вечером сбегаю, закажу переговоры. За два дня ничего не случится.
     Валентина согласно кивнула головой.

     И сейчас, когда зверь был в трех шагах, Василий закрыл глаза. Не от страха и безысходности. А просто глядеть уже было незачем. «Все! – мелькнуло в голове и в последний миг прошептал он, - Великий, прими душу мою…».
     И неминуемой казалась страшная трагедия, и результат ее предопределен. И выхода нет…
     Но всколыхнулись разом два карабина, изрыгнув из своих чрев две быстрые пули. И гулким эхом отозвалась тайга на полет этих пуль, и вздрогнули деревья, согнав со своих голых веток притаившихся там птиц, и скинули ветки лежавший на них снег к ногам охотников. Но не успели снежинки долететь до земли, а Павел уже подскочил к рухнувшему на Василия всей своей тушей медведю и ткнул с силой стволом карабина зверю в ухо, одновременно нажав на курок…

     Когда охотники отодвинули бездыханного медведя в сторону, освободив из-под него Ваську, тот лежал на снегу с подогнутыми под себя ногами и открытыми глазами улыбался в небо. Колька кинулся ощупывать Васькины ноги и руки, голову и плечи…  А Васька улыбался.
     Колька удивленно поглядел на Павла:
     - Цело все! Ничего не понимаю, Паша! Ни одной царапины, только телогрейка сзади порватая.
     Павел поглядел Ваське в глаза и пнул того в ягодицу.
     - А ну, вставай, засранец! Вставай, скотина!
     - Ладно тебе, Паша! – Колька поднялся и вытер шапкой вспотевшее лицо, - Видишь, не в себе он.
     - Я его, суку, быстро в себя вгоню! Вставай!
     - Не кипятись, - отодвинул Колька Павла от лежащего, - Я видел его глаза перед этим, только не понял ничего. Сейчас врубился, осознанно он шел на смерть. Хотел ее.
     Павел удивленно отступил на шаг.
     - Как это!?
     - Вот так, Паша. Рядом мы были, а не видели, что погибает человек! Нелады были у него. И в семье и внутри себя.
     - Чушь какая-то…
     Васька зашевелился, перестал улыбаться. Поморщился, прижав обе руки к груди.
     - Простите меня, мужики.
     Павел плюнул и, отойдя на пару шагов, закурил.

     Через час, уже на обратном пути мужики, загруженные до предела добычей, спустились в Кабанью падь. Василий шел позади. И шел он как то странно. На спуске-то вроде бы ничего, а с подъемом он начал отставать, то и дело трогая рукой грудь. Павел несколько раз оглядывался и тихо про себя матерился.
     Когда разделывали медведя, Василий сидел на снегу и молча курил. Колька отогнал его от туши:
     - Полчаса покури, пока мы с Павлом тут… Двоем справимся. Иди, иди; не каждый день медведи на человеков наваливаются.
     Василий спорить не стал, отошел в сторону и привалился на снег. Пока мужики занимались медведем, он отвернулся и смотрел на тайгу.
     Павел оглянулся еще раз. И сразу сбросил с себя тугой рюкзак и положил на него карабин.
     - Коля, погодь-ка! – крикнул он идущему впереди Кольке  и бегом бросился назад.
     Василий лежал на снегу.
     - Ты чего, Васька?!
     Василий, хрипло и тяжело дыша попытался встать.
     - Обождите, мужики! Сил нету! В груди все болит…
     - Не дергайся, лежи! Счас посмотрю…
     Павел расстегнул на Ваське телогрейку и осторожно прощупал грудь и спину. Подбежал Колька.
     - Чего тут?
     Павел встал, покачал головой:
     - Да-а!
     - Чего? – Колька скинул рукавицы и полез за куревом.
     - Погодь закуривать! Из тайги надо выходить. Ребра он посчитал Ваське. И сурьезно посчитал.
     - Так вроде ничего же не было?! – испугался Колька.
     - Это поначалу. С горячки.
     - Ты как? – обернулся Колька к лежащему.
     - Нормально. Сейчас встану и пойдем дальше. – Василий уже с трудом вставал.
     Павел жестом остановил его: «Лежи!».
     - Вот что, Коля! Давай-ка ты дуй вперед. Возьмешь мой «Буран» и – к нам навстречу. На сколько возможно. Я думаю до кромки пади допрешь, а тут километра полтора, не больше. Аккуратней, санки не оторви!
     - Я понял, Паша. – Колька, захватив карабин Василия, налегке скорым шагом направился вверх по склону.
     Павел перетащил рюкзаки под большой кедр, закидал их сосновыми ветками и чуть присыпал снегом. От зверья. Человек в тайге чужого не тронет, а зверь может разорить оставленное.
     Закинув карабин за спину, он помог подняться Василию и, поддерживая его сбоку, направился вслед ушедшему Кольке.

     В понедельник муж на переговоры не пришел. Валентина ждала целый час. Потом еще какое-то время. Телефонистка сказала, что абонент не явился и ждать уже нет смысла.
     Неделю она не находила себе места. Все валилось из рук. По ночам плакала. К выходным не выдержала, пошла на переговорный. «Еще раз позвоню».
     Сойдя с трамвая, она пересекла улицу и направилась к высокому зданию на первом этаже которого располагался переговорный пункт.
     - Валька! – услышала она сзади и резко обернулась.
     Ее догонял улыбающийся во весь рот Колька. Она даже сразу и не узнала его. Колька долго тряс ее руку и все чего-то болтал и о чем-то спрашивал. Она невпопад отвечала и тоже пыталась улыбнуться.
     - Не трещи, Коля! Скажи, как ты тут оказался?
     - К дочке приезжал. Сегодня вот обратно.
     - А Вася как там? – задала Валентина главный для себя вопрос.
     Колька посерьезнел.
     - В больнице он. В районной.
     Валентина вмиг побледнела и отступила на шаг.
     - Да ты не боись, Валька! К концу месяца будет как новый. Медведь его замял. С неделю как. Скоро дома будет. Целый он, - испугался Колька за Валентину.
     - Как это случилось?
     - У меня самолет через час. Проводишь - по дороге расскажу. Тебе надо это послушать. Только уговор - Ваське ни слова! А послушать тебе есть что. Очень даже есть.
     - Хорошо, Коля.

     Васька открыл глаза и растерялся от неожиданности. В дверях палаты стояла Валентина с ребенком на руках. Язык у Васьки сразу присох к небу. Он молча глядел широко раскрытыми глазами на маленькую девочку, а та с детским любопытством глядела на него. Валентина тоже растерялась. По дороге сюда она храбрилась, но теперь смелость ее куда-то исчезла и она не знала, что делать и что говорить. И она тоже молча смотрела на мужа.
     Василий наконец справился с растерянностью, промычал какую-то непонятную фразу и, не отводя взгляда от девочки, протянул руки к ребенку.