Воспоминания в алфавитном порядке хх век - Д

Д. Даут


Буквы русского алфавита на этот раз удачно совпали с хронологией событий: распрощавшись с Гузаксайским золоторудным месторождением в Узбекистане, я, по назначению нового для меня в то время Северокавказского геологического Управления, стала «начальником Даутского отряда Чемарткольской партии Карачаево-Черкесской экспедиции» (состоящей, фактически, из одного этого отряда), то есть, тем же участковым геологом с теми же обязанностями, бывшими у меня на Гузаксае.

Хочется еще раз подчеркнуть, что жизнь меня неоднократно водила по кругу: снова я вернулась на Северный Кавказ, куда (в Воронцовку) приехали мы в 1938 году после ареста папы. Через Ессентуки, где жили мамины подруги. Сюда же, в Ессентуки, была направлена Эллочка из Ташкента, где она закончила Институт связи (он был эвакуирован в столицу Узбекистана из Одессы). В город Наманган в том же Узбекистане были эвакуированы все наши родные одесситы. Здесь же в Наманганской больнице умер папа.

44-й и 45-й годы, конец войны, я провела в Ессентуках у Эллочки. В 1955-м году, закончив Северо-Кавказский горно-металлургический институт и, как будто бы распрощавшись с Северным Кавказом, я поехала по направлению института в Узбекистан, куда были эвакуированы родные и где умер в Намангане папа. Тогда я ехала работать в Наманганскую область в Чадакскую партию. И вот, в 1961-м году снова Северный Кавказ – Ессентуки – Даут.

Хорошо помню, как в апреле 1961-го года я ехала из Ессентуков через Пятигорск к месту своего назначения на работу. Первый в жизни серьезный самостоятельный шаг был сделан. Через Министерство геологии я была переведена из Узбекского геологического управления в Северо-Кавказское. И уже там был подписан приказ о моем назначении на работу. Основная проблема семьи – ее жизнеобеспечение, за которое теперь я была в ответе – оказалась решена. И это позволяло почувствовать некоторую уверенность в себе, позволяло расслабиться. И еще было светлое ощущение, не омраченное этими проблемами и не зависящее от человеческого фактора, а обусловленное окружающей природой, воздухом, которым ты дышишь.

Я ехала в «газике», фирменной машине геологов. Меня вез начальник геологического отдела СКГУ. Кажется, его фамилия была Никитин. Он должен был представить меня коллективу Даутского отряда – очередной «круглогодичной геологической партии». Я невольно сравнивала природу и общий пейзаж Кавказа с оставленным позади Узбекистаном. Обжигающее жестокое среднеазиатское солнце; глухие глинобитные дувалы кишлаков, безлесные склоны предгорий… Здесь же прозрачный, буквально живительный воздух весны. Свежевыбеленные дома казачьих станиц, селений местных народностей; резные деревянные наличники на окнах; различной формы заборы, покрашенные в различные же цвета (чаще других это был радостный бирюзовый цвет). Перед заборами и сквозь них видны цветы, кустарники. Здесь же у заборов скамейки и, почти у каждого дома, сонные мирные крупные собаки – кавказские овчарки. Вероятно, они выглядят не так мирно при исполнении служебных обязанностей (когда они пасут овец или при появлении у дома чужих, незнакомых людей). Но сейчас они дома, отдыхают, все покойно… А дальше, с приближением к предгорьям, едем вдоль Кубани. Склоны покрыты живописным смешанным лесом.

Вскоре после выезда из Пятигорска минуем Тамбуканское озеро. Здесь берут лечебную грязь для знаменитой грязелечебницы в Ессентуках. Потом селение со странным названием Залукокоаже. И еще ряд селений с забытыми именами – беру их уже наугад с мелкомасштабной карты, на которой и маршрут-то наш плохо прослеживался: Бекешевская, Исправная (такие покойные казацкие названия); Хабез, Джегута, Хумара. Заезжали мы в Черкесск – в экспедицию. Проезжали крупную плотину, над которой гигантскими буквами был написан смешной лозунг: «Течет вода Кубань-реки куда велят большевики». А вот уже и Новый Карачай, а затем Карачаевск.

Но Карачаевск – это особое впечатление, особые воспоминания. В описываемый апрель 1961-го года я проезжала его впервые и видела его только из окошка нашего движущегося «газика». Тем не менее, отлично помню сказочный пейзаж, окружающий этот городок – крутые остроконечные скалы на фоне ярко-голубого неба, ниже – лесистые склоны и среди них зеленый, удивительно чистый городок, в центре которого – гора, густо покрытая лесом, а на вершине ее – изящная статуя кавказского оленя.

Совсем недавно, в 2006 году, сын был в Италии и привез оттуда фотографии Сан-Марино, государства-горы, государства-крепости, расположенного внутри Италии, вблизи курортного города Римини. Виды Сан-Марино живо напомнили мне гору в центре Карачаевска.

Впоследствии, работая в Даутском отряде, мне много раз приходилось бывать в Карачаевске, и всегда он доставлял мне радость. Но это будет потом, а пока, после первой встречи, осталось удивленное светлое воспоминание: есть же у нас поблизости такие чудесные места!
А сейчас, когда я решила вспомнить о том, что было 48 лет назад и полезла в справочные издания выяснить, что в них написано о Карачаевске, то обнаружила, что такого названия в трехтомном энциклопедическом словаре нет… Поняла причину этого парадокса я, конечно, быстро – ХХ век прошел для нас не зря. Словарь был издан в 1954-м году, а в 1944-м карачаевцев вместе с другими народами Кавказа за массовую измену во время войны депортировали. Город, область стерли с географической карты страны, а заодно и народ вычеркнули из истории – «не было такого народа». Территорию города и области передали Грузии, а сам город переименовали в Клухори.

Проезжая в тот первый раз Карачаевск, я вспомнила, что о городе Клухори я слышала еще в студенческие годы. В 1954-м году наш курс проходил преддипломную практику. Я ее проходила в Казахстане (см. В – «Война», там я вспоминала о ночи депортации чеченцев и упомянула, что через 10 лет, по пути на преддипломную практику, видела уже выросших детей, выживших после этой депортации). Несколько моих однокурсников из параллельной группы – в неизвестном мне тогда Клухори, их рассказы об этой практике звучали парадоксально. Были они в геологический партии, которая занималась разведкой какого-то полезного ископаемого. Разведка по отчетам осуществлялась путем бурения скважин. Ребята собрали этот отчетный материал и думали, что материалы к диплому у них в кармане. Но не тут-то было! В парию приехала какая-то комиссия с проверкой ее деятельности. В процессе проверки оказалось, что очень приятный, веселый коллектив грузинских геологов в действительности скважин не проходил, а документацию этих несуществующих скважин геологи просто рисовали… Буровые вышки для видимости перевозили с места на место, пробуривали первые приблизительно десять метров. Бурение, кажется, здесь было шарошечное. Материал пустых пород, якобы полученный при бурении, завозили в виде гравия из близлежащих карьеров грузовыми машинами. Этого материала оказалось значительно больше, чем его было возможно получить из скважин. Коллектив геологов судили. Руководству дали чуть ли не по пятнадцать лет, да и рядовые геологи и техники получили свои сроки, а наши ребята остались без материалов к диплому. Как уж эта проблема была разрешена – я не помню – самой хватало забот с дипломом.

Теперь данные о Карачаевске разыскал в Интернете мой внук. Приведу основные.
Карачаевск расположен в шестидесяти километрах к юго-западу от Черкесска, в отрогах Скалистого хребта Большого Кавказа, на Военно-Сухумской автомобильной дороге. Высота над уровнем моря – 900 метров. Основан в 1926 году как село Георгиевское. Вскоре в честь Микояна был переименован в Микоян-Шахар. В 1929 году получил статус города. В 1944 году, после депортации карачаевцев, включен в состав Грузинской АССР и переименован в Клухори. С 1957 года возвращен в РСФСР и носит современное название. Чтобы покончить с воспоминаниями о Карачаевске (в данном случае, скорее о Клухори) – работая с 1961 по 1981 годы в различных подразделениях СКГУ, я несколько раз встречала обаятельного веселого грузина – геолога Отари – одного из «Клухоринских сидельцев». Отари работал в одной из тбилисских геологических организаций и часто по вопросам совместных работ приезжал в СКГУ. При его появлении в наших геологических конторах становилось как будто многолюднее, шумнее, все при виде его улыбались…

Далее от Карачаевска дорога, по которой мы ехали, пролегала вдоль Кубани по направлению к ее верховьям. Карачаевск был точкой отсчета вдоль этой трассы. Проехали мы по ней поселок – «19 километр по Кубани» - это был поселок баритовой партии. Следующий, «24 километр по Кубани», был целью нашей поездки. Здесь было место впадения в Кубань ее левого притока Даута. На берегу Кубани располагались несколько двухэтажных восьмиквартирных деревянных сборных домиков оригинальной удобной конструкции. Раньше здесь размещался пансионат для отсталых детей, потом для престарелых, теперь эти домики отдали под зимний поселок Даутского геологического отряда.

Надо сказать, что привезший меня сюда начальник геологического отдела СКГУ был мне очень неприятен. Почти всю дорогу, которая, как я уже написала, была живописной, он посвящал меня в какие-то управленческие сплетни и, главным образом, ругал бывшего начальника Даутского отряда – Петросяна, на место которого я ехала. Меня это отвлекало от покойного созерцания новой для меня природы, пейзажа и вызывало чувство досады и протеста.
Это я отчетливо показала при представлении меня коллективу, совмещенном с судилищем над сменяемым мной работником. Было видно, что за этим судилищем стоят какие-то, неизвестные мне, мелкие мстительные счеты.

Я уже не помню всего, что вменялось в вину этому тридцатипятилетнему геологу – Борису Петросяну. Главным обвинением звучало: нарушение правил документации горных выработок – канав, штолен. Эти выработки в отряде были зарисованы в виде зеркального изображения, что не рекомендуется инструкцией. Я с этой проблемой сталкивалась сама в первые месяцы работы в Узбекистане на Гузаксае. Во время документации ряда параллельных канав, прослеживающих меридиональную зону Гузаксайского разлома. Дело в том, что в ряде случаев хорошо выражены были различные стенки канав – то северная, то южная; естественно, что для документации выбирают стенку с более отчетливой геологией. С другой стороны бывает желательно, чтобы начала и концы серии канав были бы с одной стороны (в моем случае – либо с востока, либо с запада, так как знаешь, что потом канавы будут наноситься на геологические карты, планы опробования, будут отстраиваться рудные тела, поэтому определенная последовательность и единообразие весьма удобны). Вот тогда, на Гузаксае я и рисовала отдельные стенки в зеркальном отображении – «через плечо». Пробы тогда оказались богатые, и начальство поехало сверить мою документацию с местностью и данными опробования. Вернувшись, они посмеялись – главный геолог Аверин очень забавно показывал, как я производила документацию: нагнувшись «вниз головой и глядя на стены между ногами». Но инструкция по документации выработок, очевидно, одна и та же как в Узбекистане, так и на Северном Кавказе – она не рекомендует такого метода. Исправить же этот грех чрезвычайно просто: лист с документацией кладется на светостол лицевой стороной к стеклу и копируется с изнаночной стороны. И все – получаем документацию, требуемую инструкцией. Занимает это совсем немного времени.

Я это отчетливо вспомнила, слушая, как распекают тридцатипятилетнего, вполне грамотного геолога за какую-то ерунду. Я резко выразила свое удивление. Пафос назиданий был сбит. Никитин был явно недоволен, но меня это мало огорчило – я уже знала, что управленцы высокого ранга в полевых партиях появляются редко… А Борис Петросян уехал рядовым геологом в соседнюю партию (кажется, Худескую) и частенько появлялся у нас и рассказывал, что Никитина он по какому-то поводу перед этой историей его увольнения обматерил… Так началась моя геологическая служба в Даутском отряде.

Вскоре приехала моя чадакская подруга Варвара Искра. Она завезла маму в Кисловодский санаторий по путевке, подаренной ей профсоюзом Чадакской геологической партии, после работы в которой мама уже вышла на пенсию. Предварительно, перед отъездом из Узбекистана, мама с Варей и с нашим соседом по домику и отцом двух маминых учеников Николаем Паутовым (взрывником) отправили уже на мой новый адрес (то есть на 24 километр по Кубани) контейнер с вещами, накопившимися у нас за шесть лет. Это были несколько ящиков из-под шнура с книгами, несколько каменных образцов, положивших начало моей коллекции камней. Среди них было несколько друз самородной кристаллической серы – ярко-желтые кристаллы – и голубого целестина (минерал стронция).

Эти образцы были из месторождения Шор-Су – подарок каротажников, которые обслуживали и наши буровые установки, и скважины этого месторождения. Я как-то увидела эти образцы и попросила привезти. Привезли они отборнейшие экземпляры, заложили ими весь мой рабочий стол. Но я в это время была на Гузаксайском участке. Пока я вернулась, сотрудники растащили основную часть подаренных мне образцов, но, как я ни возмущалась, пришлось удовлетвориться оставшимся… Был среди образцов красивый натечный арагонит. Сера с целестином и этот арагонит занимают и сейчас почетное место в моей коллекции, хотя сера (очень мягкий минерал) значительно оббилась. А еще я помню, что были у меня в Чадаке образцы «железной слюдки» (гематита   - его прожилки, мощностью до 20 – 30 см, встречались на Гузаксае) – очень красивые листоватые агрегаты. В дальнейшем я таких агрегатов не видела, а эти куда-то пропали... Сейчас у меня в коллекции только скрыто-кристаллические красные железняки из Криворожского месторождения…

Кроме книг и камней, приехал в контейнере шифоньер, купленный мамой с рук у уезжающего горного мастера, два чешских стула из светлого дерева с плетеными сиденьями. Их как-то завезли в наш партийный магазин, и все сотрудники покупали их по несколько штук. Маме они очень понравились, и она упрекала меня, что я купила только два. Стулья были действительно хороши – стоили они, помню, по шесть рублей штука… Вот какие цены были в середине прошлого века. Ехал еще в контейнере приемник «Балтика», купленный нами с Валей в первый год в Чадаке – за Валин расчет после месячной работы в отряде топографа. Приехали из Узбекистана и вещи Вари.

Теперь, когда Варя Искра приехала на Даут и по моей договоренности оформилась в отряд, у меня появился надежный помощник – я ее хорошо знала как исключительно добросовестного работника.

Кажется, в начале июля закончился срок маминой кисловодской санаторной путевки – первой и последней в жизни… Я в санатории тоже ни разу не побывала (пользовалась только несколько раз курсовками, хотя мы много лет жили в курортном городе). Это потом, а мама теперь приехала на уже наш «24 километр по Кубани». Приехал и Валя. Он оформил перевод из Ташкентского политехнического института в Новочеркасский политех, правда с потерей курса. Как обычно, сессию за 4 курс без хвостов он не сдал.

Итак, снова все на Северном Кавказе. «Обставили» выделенную нам квартиру на 2 этаже домика в зимнем поселке геологической партии. Одним словом жизнь  продолжилась.
Маме наше новое местожительства очень понравилось. В Узбекистане – в Чадаке - она часто жаловалась, что ее раздражают горы, тесно обступившие долину Чадака. Закрывают ей горизонт. Она ведь привыкла к  просторам степных зон.

Долина Кубани в районе впадения в нее Даута была значительно шире. Для  Кубани наиболее характерны левые притоки, берущие начало в Передовом северном хребте Большого Кавказа, но как раз в районе левого притока – Даута - в Кубань несколько ниже по течению  впадал  и правый приток – Индыш. Это еще больше расширяло, делало светлее правую часть долины Кубани, где был расположен наш геологический поселок…

Левый берег Кубани, видимый из окна нашего домика, был круче, но он как бы, состоял из куполовидных массивов, покрытых лесом с выступающими из них светлыми скальными участками  на фоне темных, в основном, хвойных деревьев. Этот левый берег Кубани имеет довольно крутой уклон, а деревья леса тянутся к солнцу вертикально и углы между их стволами и склонами – не прямые. Мама сразу обратила внимание, что лес как бы бежит вверх по склону. После этого маминого замечания я уже не могла видеть этот лес иначе как бегущим. На скальных участках склона летом в период таяния снегов в горах низвергались потоки воды – водопады. Зимой они образовывали очень красивые наледи. У нас сохранилась фотография одной из них. Темными вечерами в воздухе возле домиков, рядом с нами, мелькали, мерцали зеленые огоньки. Это были ночные насекомые – светлячки. Я их видела впервые. Потом я рассмотрела, что  светилось у них брюшко.

И еще, чуть не забыла, что левый берег Кубани, с его бегущим вверх по склону лесом, еще был замечателен тем, что здесь утром, прямо на наших глазах, зарождались и возникали облака. Сначала был утренний туман, потом из-за гор начинало подниматься солнце, пригревало темный еще здесь лес. И где-то в его ветвях туман конденсировался, и от верхушек деревьев отделялось белоснежное облачко и пускалось в самостоятельное плавание по небу. Эти легкие белые хлопья плыли либо отдельно друг от друга либо объединялись, превращаясь тогда в кучевые облака, как бы  приобретая вес и образуя сказочные очертания рыб, животных, силуэты людей, драконов - движущиеся картины, которые нам часто приходится наблюдать, глядя на кучевые облака в небе. Но картина  возникновения этих облаков была неповторима – она была столь четко выражена, что  казалась созданной художником мультипликатором для демонстрации процесса.

Так выглядела зимняя резиденция Даутского отряда на 24 км по Кубани. Здесь работала наша бухгалтерия, была столовая. Высота этого места над уровнем моря была около 1000м. Чтобы добраться до наших работ, надо было преодолеть еще столько же. На высоте 2000м, уже в долине Даута, стояло еще несколько стандартных сборно-щитовых домиков. Жили в них проходчики, геологи и другие работники отряда, обслуживающие штольню 8, первую на участке подземную выработку. Сюда, к этому участку, от устья Даута вела весьма опасная автомобильная дорога. Самый опасный участок в начале пути - Даут здесь образовывал крутую извилину, и на этой извилине было сооружено два моста; «мосты» - это громко сказано. Непосредственно вблизи друг друга через речку под острым углом  было переброшено несколько сбитых бревен, кое-где  покрытых досками. И бревна, и доски были полусгнившими, переломанными. Машина же должна была здесь развернуться и проехать последовательно по обоим мостам. Некоторые пассажиры, легко взбиравшиеся на грузовую машину, перед этим разворотом просто соскакивали с нее. Мне взобраться на нее легко не удавалось, поэтому приходилось терпеть страх.

Но дорога уже позади, а здесь на высоте 2000 м в небольшом сосновом лесочке рядом с поселком шт. 8 меня ждал еще один сюрприз – грибы – замечательные коричневые, блестящие, с желтой пористой подкладкой маслята и еще более красивые мухоморы - ярко-красные с белыми шишками на шляпах. Все это я видела впервые – я ведь тоже жительница степной засушливой зоны – прожила 18 лет в  Воронцовке (с 6 лет до 24), потом была преддипломная практика в Казахстане и, наконец, 6 лет работы в безлесном Узбекистане.

На Дауте я проработала около 1,5 лет. Промышленного содержания полезного ископаемого мы здесь  не выявили; пожалуй, основным результатом этого времени было то, что тут я вышла замуж и к концу этого интервала моего трудового стажа родила сына. Но не буду неблагодарной по отношению к Дауту и в смысле приобретения геологического опыта. Типичное геологическое выражение гласит, что «отрицательный результат – тоже результат». Это действительно так.

Ко времени работы на Дауте я уже побывала на нескольких крупных месторождениях металлов.
Первым из них было Мончегорское медно-никелевое месторождение на Кольском полуострове за Полярным кругом, это месторождение – аналог Норильского никеля. Это была первая производственная практика. Надеюсь, что русский алфавит приведет меня к описанию и этой поездки. Вторым типом было железо-марганцевое месторождение Караджал в Казахстане. По небольшому проявлению рудного поля Караджала (Казахстан) я писала диплом. Третье – золото Узбекистана – мой только что описанный Гузаксай, давший мне, конечно, максимальный опыт – опыт начала и завершения работ. Такой опыт может и не выпасть на долю геолога. И в Узбекистане же – месторождение золота мирового масштаба – Мурунтау.

Работы на Дауте проводились по той же, знакомой уже мне методике. На участке были горные выработки (штольни) и буровые скважины, которые надо было подробно документировать. На участке, прилегающем непосредственно к прослеживаемой зоне, я, как и в Чадаке, сделала крупномасштабную съемку. Был при отряде коллектив съемщиков, занимающихся более мелкомасштабными работами (1:10000). В Чадаке эти работы вел Соловьев Н. И., а здесь на Дауте – Алексеенко Ю. И.. Даутский участок был частью зоны медно-колчеданных месторождений Передового хребта Большого Кавказа. Колчеданные месторождения были для меня совершенно новым генетическим типом. Главным отличительным признаком этих месторождений являлось то, что они повсеместно ассоциируют с вулканогенными породами определенной стадии геологического развития региона. Часто вытягиваются в зоны большой протяженности.

Даутское проявление колчеданных руд попадает в зону, тянущуюся через левые притоки Кубани – Уруп, Худес. Здесь приблизительно 400 миллионов лет назад (девонский период палеозоя) простиралось девонское море. На его территории и на образующихся островках имело место интенсивное воздействие вулканических процессов. Возникали многочисленные вулканы. Они извергали магму, которая воздействовала на породы морского дна, превращая их в кристаллические сланцы. Пласты вулканических, излившихся пород перемежались с их переотложенными пеплами и туфами. Сюда же привносились рудные минералы. Образующиеся рудные тела были согласны с вмещающими их вулканогенными породами, то есть рудные линзы и полосатость в рудах имели те же элементы залегания, что и осажденные лавовые потоки и возникшие кристаллические сланцы.

Наиболее известное месторождение этой зоны, прослеженной вдоль северной части Передового хребта, – Урупское. Есть еще более мелкие: Власинчихинское, Скалистое, Худесское. Даут статуса месторождения не получил. Ну и не надо! Но этот вывод опережает события.
Прибыв на Даут, мы с Варварой поднялись к объекту работ. Мама осталась в нижнем зимнем поселке на берегу Кубани. На выходные дни мы спускались. Здесь часто рыбаки продавали свежую форель – такая изящная, блестящая серенькая рыбка с красными крапинками. Мама говорила, что форель всегда считалась царской рыбой. Действительно, жареная она очень вкусная.

На участке работ, на высоте 2000 метров проходилась штольня № 8. Выше было еще две штольни - № 9 (на высоте около 2300 м) и № 10 на высоте, кажется, 2500 м. Последняя штольня была только что заложена. Зимой работы здесь почти не велись – мешали климатические условия. Часто с гор сходили лавины. Мы с Варей поселились в домике, поставленном несколько ниже штольни-9. Варя занялась ее документацией и опробованием, а я – крупномасштабной геологической съемкой.

Опишу несколько запомнившихся эпизодов – картинок Даутского периода нашей жизни.
Залесенные склоны участка были круты (вероятно, не меньше 60;). Когда мы поднялись из зимнего поселка на Кубани к поселку вокруг 8-й штольни, то сразу увидели, что у подножия склона валяется разбитый трактор. Нам рассказали, что трактор вез людей на прицепе – поднимал смену забойщиков к 9-й штольне по серпантинной дороге. На одном из поворотов дороги водитель не справился с управлением. Он и люди с прицепа выскочили, а трактор по склону свалился вниз… Позже, в Армении на медно-молибденовом месторождении Каджаран (см. «А» «Армения») я видела целое кладбище разбитой техники у склона горы.

Другой эпизод имел место уже при нас. Дорога от 9-й штольни к 10-й в это время только прокладывалась. Работал на прокладке ее бульдозерист – молодой парень (лет 24-х), карачаевец Борис. С ним произошло то же, что и с трактористом – бульдозер съехал с очередного витка прокладываемой дороги и пошел по крутому склону вниз. Борис не бросил машину – остался за рулем. Он опустил нож бульдозера, который сыграл роль тормоза, срезая впереди себя высокие сосны, и остановился на предыдущем витке дороги. Машина была спасена. Борис был премирован. Памятником его отваги осталась «лысая» полоса на склоне со срезанными ножом бульдозера соснами.

Но Борис был не только отчаянно храбрым, но и в значительной мере безрассудным. При прокладке той же дороги он, спустя несколько месяцев, неизвестно зачем, пожалуй, по дури, тем же ножом бульдозера спихнул с борта дороги устойчиво лежавший там громадный валун. Камень понесся вниз и упал на наш домик в районе штольни № 9. Я со своим будущим мужем (тоже жителем этого домика) занималась геологической съемкой несколько выше штольни № 9 и ниже участка дороги, на которой орудовал с бульдозером Борис. Эпизод этот произошел на наших глазах. Мы бросили работу и со страхом поспешили к домику. К счастью, в этот момент в нем никого не было. Варвара документировала штольню, а рабочие-проходчики были в забое.

Полдомика как не бывало. Камень упал между двух комнат, заняв собой половину их площади (вернее, объема). Наша с Варей комната осталась цела, нас только временно уплотнили. Освободить домик от камня с помощью подъемного крана не удалось. Камень разбурили и взрывали по частям. Под камнем был погребен комсомольский билет моего будущего мужа, а заодно и пребывание его в этой организации.

Бориса в этот раз уволили. Домик кое-как починили, но ему, этому домику, очень не повезло – зимой на него сошла снежная лавина. И этот раз не все обошлось так благополучно, как в эпизоде с потерей комсомольского билета. В домике в этот момент находилась у горячей печки-буржуйки готовившая обед жена горного мастера Гены Тамара, и сама горный мастер. Гена и Тамара были молодыми специалистами – выпускниками Новочеркасского техникума, который закончил ранее мой будущий муж. Лавина накрыла дом, его откапывали. Можно себе представить, что пережил в это время Гена… Но обошлось все относительно благополучно. У Тамары обожгло бок и ногу. Ее отвезли в больницу в Карачаевск. Опасных последствий для здоровья не было.

Вспомнив о Гене, вспомнила об еще одной разновидности нашего препровождения времени на Дауте. Мы там часто вечерами (в этом же домике) играли в преферанс. Я тогда еще только начинала играть и порой делала грубые ошибки, хотя всегда отличалась азартом. Преферанс – игра коллективная, и мои ошибки были небезразличны партнерам. Гена тоже был исключительно азартен. Играл он значительно лучше меня, и когда я ошибалась – злился не на шутку, доводил меня порой почти до слез, хотя в остальное время отношения наши были великолепными. Игру в преферанс я люблю до сих пор. Играли в последствии мы в дождливые дни в мокрых палатках в Дагестане. Играли много лет спустя с сыном и внуком на отдыхе в Крыму. Играла я с одноклассниками внука (с 7 по 11 класс ). Теперь они – студенты, играют не у нас, а там где нет обычно дома родителей, с пивом… Мне обидно.

Выйдя замуж, я, вдруг, озаботилась регулярным питанием семьи, особенно когда мы все собирались вместе в нашем зимнем поселке (с мамой и Варей). Правда эта озабоченность реализовалась зачастую руками мамы. Мы взяли на себя снабжение дома продуктами. Раз в неделю (с субботы на воскресенье) мы ездили за ними. Поездки чередовались. Временами – на Эльбрусский рудник, горнодобывающее предприятие, возникшее еще в начале 19 века. Добывали здесь, в основном, свинец. Одно время его осваивали бельгийцы, они же создали здесь благоустроенный поселок, хорошо снабжаемый. Расположен этот поселок в нескольких километрах выше по Кубани, чем наш «24-й километр». Здесь мы покупали на неделю несколько килограмм «украинской» колбасы – по 1 р. 30 к.; мясо – говядину, кажется, по 1 р. 70 к.; масло сливочное – по 2 р. 60 к. и так далее.

В следующие субботу-воскресенье мы ездили в Карачаевск. Выезжали в субботу, останавливались в гостинице, гуляли по Карачаевску, поднимались на его гору – к статуе оленя. За интервал в две недели менялись краски города – леса, его окружающего, но он был неизменно красив и уютен. Утром мы шли на карачаевский базар и покупали целого гуся – за 5 рублей (!).

Шел 1962 год. Мы работали на Дауте, мама берегла наш дом в зимнем поселке. Валя учился в Новочеркасске в политехническом институте, на свободные дни он приезжал к нам. Во главе государства был очередной генсек – Никита Сергеевич Хрущев. И что-то «в нашем королевстве» стало меняться. В один прекрасный день были резко повышены цены на продукты: наша любимая «украинская» колбаса стала стоить вместо 1 р. 30 к. – 1 р. 90 к.; масло вместо 2 р. 60 к. – 3 р. 50 к.. Что сталось с ценой на гуся – не помню. Вероятно, мы за ним уже не поехали…

Наши горняки-проходчики работали на Дауте вахтовым методом. Многие их них жили в Новочеркасске. Они приезжали на работу на рабочие дни, работали без выходных, а в конце месяца выезжали на отгулы. После очередных отпусков в … 1962 года они вернулись на работу с тревожными вестями: в Новочеркасске на одном из машиностроительных заводов произошли беспорядки, которые были подавлены силой с применением огнестрельного оружия… Есть убитые и раненые. В Новочеркасске репрессии – целыми эшелонами высылают, идут аресты… Нас эти известия ужаснули прямо. Валя был в Новочеркасске, мы его ждали после сессии, он задерживался. Были слухи, что в беспорядках принимали участие студенты…
Потом Валя приехал и рассказал обо всем подробно. Пересказывать я не буду – эта история получила резонанс во всем Союзе. Нам она запомнилась как часть нашей жизни на Дауте.
Тем временем я готовилась стать матерью. Оставаться в полевой, хоть и «круглогодичной» партии, где нет никакой медицинской помощи, я не собиралась. Пришло время искать квартиру в Ессентуках, поселять там маму и уже в декретном отпуске прощаться с Даутом. И с буквой «Д» моей биографии.

Варвара к этому времени уже уехала в Батуми – к своей маме. Там, как мы помним, была уже Лена Микитович со своим Васей и сынишкой Вовой, уехавшие еще из Чадака. Впоследствии я уже со своим сыном побываю у них в гостях, а Лена к тому времени с двумя сыновьями – у меня.