Эй вы, кони! цикл Моя Совдепия

 

    После обеда клонило в сон. Солнце только-только перевалило за полдень, ни единого облачка, ни малейшего ветерка, ни лист на дереве не шевельнется, ни птица не чирикнет, только куры продолжают грести сухую землю в поисках жучков - червячков. За хатой, в которой мы живем, стоят почему-то до сих пор не распряженные  лошади. Лошадей (аж две) и телегу выделил нам колхоз, чтобы ездить получать продукты. Лошади были такие старые, что не годились ни для езды, ни для еды, только для студентов они и годились, а две выделили – так это чтобы они  не скучали и подпирали друг дружку.

Хранить продукты было негде, наша хата не имела погреба,  (бытовые  же холодильники   были большой редкостью –  очень редко какая семья в городе имела его, а здесь в колхозе и говорить не о чем, здесь холодильника не было ни в колхозе, ни у, тем более, колхозников), поэтому продукты надо было получать каждый день, а то и несколько раз на день. Лошади были в том возрасте, о котором говорят: «Столько не живут»,- но какую-никакую работу они все-таки делали, да и прокормить их для колхоза практически ничего не стоило – ну, что стоит сено в селе?! Что может стоить сено, если литр молока уже в городе за тридевять земель стоил 14 копеек, пустая бутылка и та стоила 15 и продавалась столько раз, пока не разобьется. Все, что производилось здесь, было задешево. Лошади стояли спокойно, время от времени дергая мордой или хлеща себя хвостом, пытаясь прогнать досаждавших их мух. Они на сегодня выполнили свою работу и ждали, когда их распрягут и пустят жевать траву прямо здесь рядом с хатой.

 Колхозное начальство сказало, что сегодня после обеда работы не будет, и мы можем заниматься своими делами. У нас с Витей Тарасовым   своих дел нет,  читать тоже что-то не хочется, - скукота. Был бы ставок нормальный, можно было бы искупнуться, но, как представишь это дно из грязи, где ноги грузнут почти по колено, так купаться сразу охота отпадает. Да, ставок не речка. Был бы лес. Эх! Был бы лес! Нет леса.   Ни речки, ни леса – типовое украинское село.

Мы с Витей устроились на бревнышке в тени под кленком и пытаемся наладить игру в «Балду» – это когда из букв одного слова надо придумать, как можно больше слов. Тарасов, живя в общежитии, любил шокировать наших крестьянских одногрупников словами типа: амброзия, нектар, аи (сорт шампанского), релятивизм, коллизия, колорит, пуантилизм и им подобными, чем несомненно производил впечатление и даже заслуживал почтение. Не знаю, где он набрался всех этих словечек, только точно не от глубокого изучения предметов их обозначающих.    Мы расписывали слово: тарантас.

«Таран, рант, сатана, рана, ар», - пишу я. Уверен, то же пишет Тарасов. К черту всю эту тарабарщину. Скучно.
- А не прокатиться ли  нам на паре гнедых!? – растяжно предлагаю я, отрываясь от «балды».
- Это, в каком смысле? – поднимает   голову Тарасов.
- А в таком, - лошадей видишь?
- Вижу, ну и что? – не ловит мысль Тарасов.
Здесь подходит Рафуля и молча садится возле нас. Рафик или, как мы любя зовем его Рафуля, приехал из Армении, там тоже есть строительный, но у него нет денег на взятку, поэтому приехал в Харьков, здесь принимают бесплатно. У нас в группе был настоящий интернационал, –  русских и хохлов мы не считаем – это само собой, еще были: армянин Рафик, азербайджанец Асиф, грузинов два - Прангишвили и Квинадзе, евреев тоже не считаем – они, как хохлы или русские.
- Рафик, хочешь покататься на лошадях? – поворачиваюсь я к Рафуле.
- А как? – спрашивает Рафик.
- Просто. Выводим лошадей, как будто, чтобы распрячь, обводим их вокруг хаты, подводим   к дороге, здесь за хатой нас уже никто не видит, садимся в телегу и вперед.
- Представляю, что нам за это будет, - размышляет Тарасов.
- Зачем представлять, приедем и все увидим.

Мы отправили Рафика к дороге ждать нас там, а сами пошли к лошадям. Когда мы выводили лошадей, никто со всей группы не обратил на это никакого внимания, лошадей часто распрягал, кто хотел. План сработал без малейшего сбоя. Я взял вожжи: нооо, родимые, и поехали…дорога шла через село, мы ехали мерным шагом, чтобы не возбуждать лишний раз внимание сельчан, которые от скуки и однообразия своей замкнутой рамками небольшого села жизни и без того весьма бдительно нас наблюдавшими.

Улица, где проходила дорога, была широченная и пустынная, изредка стояли колодцы, деревья росли только у плетней хат, возле каждой калитки стояла лавочка, земля была покрыта шпарышем, кое-где кустилась, давно отцветшая, лечебная ромашка, торчали пики подорожника, по траве ходили куры.   У калиток цвели сиротливые георгины и высокие кусты независимой барыни с желтыми шапками цветов на длинных ветках. Дорога пыльной лентой ложилась на зеленый ковер улицы, и, покинув ее, продолжала свое неторопливое движение далеко за селом, добираясь до всех абсолютно полей, отдаленных станов и пастбищ, она обнимала все места, принадлежавшие колхозу, и была той жизненной артерией, без которой ничего не возможно быть. Хаты все, как по уставу, белые и почти все под соломенной крышей стояли к улице боком, фасады были обращены во двор, где бродили куры и утки, только гуси еще не вернулись со ставка, куда отправились   в самом начале лета. За хатами простилались огороды.   Не везде еще была выкопана картошка, стояла неубранной кукуруза, огромные желтые гарбузы оказывались часто в самых неожиданных местах, один здоровенный гарбузяка влез на крышу убогого сортира, откуда   мог легко разглядывать всех, проходящих по улице. Явно, ему там нравилось. Напротив хат стояли сараи-хлева, вылепленные из глины тоже белые и под соломой, здесь живет скотина –  корова и две-три свиньи, здесь хранится запас зерна, силоса и других кормов, в углах хлева гнездятся куры, утки и гуси, в специальной загородке уголь на зиму.

Строения украинских сел поражают своим примитивизмом, простотой и дешевизной. Все эти хаты, сараи, хлева ровным счетом ничего не стоили, если, конечно, ничего не стоит труд. А как может стоить труд на себя: строится хата всей родыной и строится быстро – неделя и готово. Строительные материалы все дармовые: жерди для стен, потолка и крыши - в лесу; глина мазать стены, потолок и пол - на дне оврага; солома крыть крышу - в поле; окна, двери сделает сельский столяр, с ним рассчитаются гусями, яйцами или еще чем-нибудь из съестного.   Покупать все это не надо и специалистов каких-то особых тоже не надо – материалы под ногами и вокруг, а специалист тут тебе любой селянин. Так и живет село натуральным хозяйством, производя при этом огромное количество продуктов, кормя всю страну и даже за ее пределами. Все время селян, вся их жизнь уходит на то, чтобы прокормиться самим и страну прокормить. Живя здесь невозможно делать что-то, кроме, как бесконечно выращивать еду, труд этот забирает все время, всю жизнь. Поэтому и не давали коммунисты паспорта крестьянам, чтобы не уходили они из колхозов, а как только получили крестьяне паспорта, так и стали редеть села и деревни, и к концу шестидесятых уже множество деревень   обезлюдело, а некоторые и совсем опустели. Люди мечтали работать рабочий день, иметь выходные, отпуска – все это желанная сказка для жителя села, сказка, которая, становясь былью, гробила село.

Но мы еще в начале шестидесятых – в селах много людей, много молодежи, но молодежь все больше девчата, парни, уйдя в армию, как правило, уже не возвращаются. Не поет уже село, как было когда-то, нет радости в нем, работа и только работа с раннего утра и до позднего вечера. Зимой только и отдохнешь немного. А представляете вы жизнь крестьянина зимой, когда за всю зиму дальше своего двора он не выходит, разве что кума навестить, идти некуда и никуда идти не надо. Казалось бы, природа  круглый год,  продукты свежайшие, а старятся женщины раньше городских, и мужики сдают быстрее, и лица у них, будто дубленые, – красные, усталые, замученные, нерадостные.

Но тогда не было в наших головах таких мыслей, и смотрели мы на все глазами комсомольцев, такими же глазами  на нас смотрели крестьяне. Это объединяло – мы советские люди, этим все и сказано. При всей непохожести городские и сельские жители были одинаково   нафаршированы партийной идеологией, к ним применялись одинаковые идеологические нормы и правила. 
***
Я слегка похлопываю лошадей вожжами по бокам и они, хотя и безо всякого энтузиазма, тянут нас по этой дороге, по этой единственной улице мимо белых хаток, мимо колодцев, вот и сельсовет – хата, развернутая лицом к улице, по бокам от дверей висят знамена – слева   красный флаг, справа красный с синим, древко каждого флага завершается пикой наконечником с изображением  серпа, молота и пятиконечной  звезды. Солнце начало уже путь к закату, удлиняя тени от всех предметов, отражая лучи солнца, слепили белоснежные хаты с левого бока улицы, день был прозрачен и тих, только громыхание нашей телеги нарушало этот сонливый покой.

- Рафик, ты хвосты сдал уже? – обращается к Рафику Тарасов, хотя точно знает,   что ничего Рафик не сдал и непонятно – сдаст ли. Наш замечательный Каплан Илья Абрамович держит слово: « Я разгоню эту очередь за дипломами »,- пообещал он еще на первом курсе. И он не шутил: уже на втором курсе наш поток потерял в боях на полях математики целую группу, а это человек двадцать, наша группа не досчиталась троих: два матроса и девушка от станка, тоже льготница. Как добрался Рафик с его никакими способностями к абстрактному мышлению  до третьего курса,  остается загадкой, но то, что этот колхоз у него последний, ясно всем и ему тоже. Рафик не хотел возвращаться в родную Армению, ему нравилось быть студентом, даже в колхоз поехал.

- А зачем ему торопиться, с хвостами можно до сессии тянуть, а там все разом и спихнуть, а, Рафуля? – анализирую ситуацию я.
 У меня самого хвост по физкультуре, я отказался участвовать в забеге на десять километров. « Вот так, ни с того, ни с сего, и побегу и не меньше, чем на десять»,- пояснил я физруку, мне не хватило несколько баллов на значок ГТО, я записался в секцию стрельбы – там хорошие баллы давали, дострелялся до разряда, стал наконец-то спортсменом, даже в соревнованиях с талонами на обед участвовал, но баллов по-прежнему не хватает. Так что придется подыхать на этой дистанции.

- Подари ты все хвосты Каплану, а сам свали куда-нибудь, ну, например в Ровно. Читал книжку «Это было под Ровно»?  - Эту книгу Медведева о разведчике Кузнецове читали все, Рафик тоже не мог не слышать о Кузнецове. -  Я, когда был летом дома в Минске, слышал, что в Ровенский водный  недобор, и они по всему Союзу собирают студентов. Математика там нужна постольку поскольку, там  главное вода, а уж воду то ты лить умеешь, Рафуля, - подбрасывает идею Тарасов.

- Кстати, а вы знаете, что Каплан тоже из-за хвоста по начерталке вынужден был уйти из горного в универ, и ничего. Не все надо знать, чем нас пичкают.
- Особенно, историю КПСС,- вставил, наконец, слово Рафуля.- До чего же я ее не перевариваю – эти съезды, конференции, пленумы, все даты надо запомнить. Что, интересно, изменится в моей жизни, если я не буду знать, что там решали на каком то съезде? Математика, так там хоть логика есть, а тут запоминай - и все, как болван. В Ровно, интересно, тоже историю КПСС учат?

- Историю КПСС учат везде, по всей территории Советского Союза. Ты, как строитель, можешь не знать сопромат, а историю КПСС знать обязан, потому как только идейные строители строят правильно, по социалистически, - поднял вверх палец Тарасов.
- С историей мы, слава Богу, покончили,- сказал я, - Рафик, ты же четверку на экзамене получил.
-  Содрал все, если бы он дополнительно не спросил, была бы пятерка, - с явно преувеличенным достоинством сказал Рафуля .
- Историк не мог поставить армянину, как нацмену (национальному меньшинству), плохую оценку, партия всегда поддерживает нацменов,   они даже в очередь никогда не становятся, сразу лезут к продавцу, как особи высшего сорта. Рафуля, вот скажи, почему вы, кавказцы такие наглые? – на полном серьезе спросил Тарасов.

 Он знал, что Рафик не обидится и не примет сказанное на свой счет. Рафик был простой и добродушный парень из армянской глуши, он становился в очередь, как все нормальные люди, наглости не было в нем, но была внутренняя боязнь, что его обманут, попав в далекую и отличную от его деревни среду, Рафик все время держал себя на стреме, сомневался и подозревал, но, что делало ему честь,   он спрашивал, уточнял, когда надо было в чем-то удостовериться, а не носил камень за пазухой, как это сплошь и рядом делают наши хохлы. Над ним подшучивали, но не обижали, и он не обижался.
- Наглые –  это грузины, а не армяне, - ответил на вопрос Рафик. - Вы русские не различаете нас, потому и говорите  «кавказцы», - а кавказцы все разные и их много. Армяне древнейшая нация на Кавказе, она….
- Стой, стой, Рафуля, я знаю тебе за своих поговорить, так медом не корми, а сам только что против истории выступал, - оборвал я Рафика на полуслове.
- Я не против истории выступал, а против истории КПСС, - парировал Рафик, - история Армении это моя история и я ее знаю плохо, к сожалению, но она для меня интересна.
- Смотри, на бахчу выезжаем,- произнес Тарасов,- помнишь, наш сюда поход?
- Такое не забывается, особенно последствия, чуть из колхоза не выгнали, был бы другой начальник у нас, а не Юрий Николаевич, так запросто вылетели бы, а там, в Харькове, доказывай, что ты не рыжий, - ответил я.

Тем временем мы выезжали за село, здесь-то и распростерлась колхозная бахча, куда сразу по приезде в колхоз мы с Тарасовым нанесли визит, не очень удачный, правда. Бахча уже не напоминала море после шторма, арбузов не было. Видно, все убрали, только ботва, как паутина, заволакивала поле с кое-где, как бородавка, зацепившемся совсем крохотном арбузиком. Мелькнула мысль, сорвать несколько таких бородавок, но сильны были воспоминания о посещении бахчи и последствиях того посещения. Я потянул вожжи вправо и мы стали заворачивать за село, туда, где заканчивались огороды и начиналось поле со стерней от убранной еще до нашего приезда пшеницей. Слева от нас поле, колючее от стерни, как борода на автопортрете Гогена, ровное и бескрайнее навевало тоску, справа людские огороды с засохшей картофельной огудыной (ботвой), торчащими ногами подсолнуха со сломанными головами, с засыхающей зеленью клубники, удручали не меньше; только редкие запоздалые подсолнухи, не ко времени зацветшие, пытались как-то оживить пейзаж уходящего лета, когда вся летняя работа сделана и зеленая жизнь кончена. Тоска. Эх, прокачу-ка я вас, да с ветерком!
-  Эй, залетные! – закричал я и дернул вожжи. Кони, мирно спавшие на ходу, встрепенулись и начали неспешно набирать ход, я не переставал дергать вожжами и бодрить лошадей криками.
- Ты чо, сдурел? – встрепенулся Рафуля.
- Лошадей не загони, - съехидничал Тарасов.
От монотонно-скучной дороги не осталось и следа. Рафик и Тарасов   стали на колени, потому что сидеть в телеге при такой тряске было невозможно, держась одной рукой за борт, другой они размахивали, криками призывая лошадей совершить то, о чем они давным-давно забыли по причине своей старости.

Вот так с гиками и криками мы подъезжали к хате своего колхозного обитания. Возле хаты на дороге стоял грузовик, возивший нас на работу, в грузовике и возле него стояли одногруппники. Впереди всех туда-сюда расхаживал Юрий Николаевич. Похоже, - все ждали нас. Вот вам и «занимайтесь своими делами», похоже, – приехали. Я сбросил скорость и, повернув голову к своим пассажирам, сказал:
- Кажется, нас встречают, и, кажется, опять без оркестра.
- Сейчас ты услышишь такое соло, что и оркестр не нужен, главное не музыка, главное смысл,- как всегда в корень зрит Тарасов.
Все понятно, сейчас в очередной раз и, может быть, в последний нас будут выгонять из института. Я посмотрел на Рафика: « Ну, а тебя-то за что, нацменчик ты наш?»
 А и в самом деле:
- Рафуля, ну мы с Витей скажем: «Какой русский не любит быстрой езды!», - а что скажешь ты в свое  оправдание!?

Юрий Николаевич уже шел к нам.


26.12.2009 23:5