Живун-чай-пан или щука по-сибирски

АЛЕКС ЛИНКЕВИЧ


ЖИВУН–ЧАЙ–ПАН
Или щука «По-сибирски»

Обь – одна из величайших рек в мире и самая большая по протяженности в России. А в тех местах, где пришлось мне по делам журналистским побывать, река представляла собой даже не речную систему, с десятками и сотнями проток и притоков, скорее – целый Водный Мир.
Западная Сибирь, земля народа, заселившего ее в те времена, когда писались еще первый книги Библии. Тысячелетиями ханты, манси, ненцы осваивали этот суровый край. Приспосабливались к нему сами.
Одежда, обувь, детали быта, даже мировоззрение, все формировалось с учетом климатических условий. Короткое жаркое лето и морозная зима, обилие воды и недостаток кислорода, все это повлияло на образ жизни хантов, прежде всего, ведь Средняя Обь – это хантыйская земля.
В одном из национальных поселков на Горной Оби, Ванзевате, довелось мне поучаствовать в одном мероприятии, для которого самое подходящее название – «Щука по-сибирски».
Щука по-сибирски, знаете, что это такое? Рецепт, способ или метод приготовления особенный какой-нибудь? С учетом, так сказать, особенностей местности и вкуса людей, эту местность населяющих со времен незапамятных. И это тоже, и это…
А еще – это метод добычи, ловлей не назовешь его, одной из самых распространенных в России рыб. На любой широте и долготе водится щука, в любом, практически, водоеме – была бы пища, да трава, в которой можно устроить засаду.
Почти нет у щуки врагов в наших реках, разве только с судаком она не вступает в драку, потому и живет она, особо не напрягаясь. До того периода, что замором называется. Жестокое и непонятное явление – замор, в конце января - феврале, накрывает Среднюю и Нижнюю Обь.
Тогда вода в реке становится коричнево-красной, местами – кровавой и непригодной для жизни. Почти не остается в ней кислорода, и рыба уходит в море или залегает в глубокие ямы, пасется у так называемых «живунов», редких родников, бьющих со дна реки.
Рыбаки местные в это время запасаются рыбкой так, что хватает ее до вскрытия реки, до «ванзи» - периода массовой миграции рыб, когда они миллионными косяками поднимаются к своим нерестилищам.
Об одной из таких рыбалок, показавшейся мне, жителю европейской части страны весьма интересной, я и хочу рассказать Вам, уважаемый читатель. Итак…

Пригласил меня на необычную рыбалку Володя, из местных жителей и заместитель председателя рыболовецкого колхоза. В назначенный час я вышел на крыльцо дома, отведенного рыбколхозом под гостиницу. За домом уже пасся снегоход «Буран».
Оранжевый корпус снегохода подрагивал от работающего мотора. Точно – конь нетерпеливый. За снегоходом виднелись сани, серо-зеленого цвета. Вроде как маскировочного. Но, и оранжевый «Буран» и его сани казались настолько чуждыми, в этом мире белого и ослепительно-белого цвета, что хотелось протереть глаза, убедится в реальности происходящего.
Володя предложил мне проехаться в санях, на добротном тулупе и таким же тулупом укрывшись. Ехать, вроде бы и не далеко, километров десять – двенадцать, но температура в тот день была далеко за тридцать, пожалуй, ближе к сорока градусам, со знаком минус, понятно. И сидеть на встречном ветру, даже за широкой Вовкиной спиной, было бы опрометчивым, даже глупым решением.
Легко свистнули ремни вариатора и снегоход плавно двинулся вперед. Пересекли мы реку, которая в этом месте была шириной почти километр, и двинулись вверх по ее замерзшему руслу.
Да, ехали прямо по льду реки. Вдоль левого, окаймленного низкими кустами низменного берега, который почти все лето здесь находится под водой, и лишь в середине августа, когда наступает так называемая межень, выходит из-под воды.
Местами от берега отходили косые валы спрессованного зимними ветрами снега, и тогда поездка напоминала морскую прогулку, снегоход и сани, естественно, раскачивало и бросало из стороны в сторону.
Кстати о море. В октябре, почти перед самым ледоставом, когда первые льдинки уже цеплялись своими острыми коготками за остывшие берега, эти места я наблюдал через, покрытые в уголках инеем, окна рубки небольшого катера, принадлежащего рыболовецкому колхозу и названного в честь поселка его приютившего – «Ванзеват».
Тогда и поразили меня и запомнились на всю оставшуюся жизнь местные названия островов – Ас-Пугор, Пугор-Пан и многочисленных проток: Ай-Ас, Вах-Сар-Посл, Ветляховская, Хурна, Ракси, Ильби-Посл, Оленекская и, наконец, Живун-Чай-Пан, расположенная как раз за островом Ас-Пугор, и которая была целью нашей сегодняшней поездки.
Человек, тогда стоявший у штурвала, был рад внимательному слушателю, столь редкому в этих местах и старался вовсю. Мало того, что он явно любил свой суровый край и, несомненно, знал его хорошо. Он еще и рассказывать умел достаточно связно, чтобы понять, что, например, княженика – это «вроде как» северная земляника, и самая ранняя в этих местах ягода. Ее кустики чуть больше земляничных и цветет она розовато-сиреневыми или малиновыми цветами. Плоды у нее такого же цвета, а по аромату не уступают землянике.
А, еще, что морошка – вообще удивительная ягода. И растет она только у них, на севере. Это красивая, вкусная и помогающая при десятке заболеваний ягода.
И то, что здесь удивительно хорошо и весной и ранним летом – порой бурно растущих трав и буйно цветущих растений. Когда над рекой плывет аромат черемухи и белым ковром из цветов багульника покрываются болота, распускаются розовато-красненькие бутоны клюквы, затем на кочках начинают краснеть ягодки-звездочки этой самой морошки.
Воспоминание и поездка заняли примерно одно и то же время – полчаса, плюс пять минут, и вот мы на месте рыбалки. А место это называется официально Живун-Чай-Пан. Протока. Так и на всех картах написано.
Горная Обь здесь круто поворачивает влево, беря направление почти строго на север. За большим островом Ас-Пугором эта протока и находится. На берегу протоки виден небольшой, метра три на четыре, срубленный из лиственницы дом Хозяина протоки. Он стоит почти на бровке берега. Вокруг дома нет ограждения. Нечего и не от кого ограждать. Нет у Хозяина, Ван-Ваныча, ни огорода, ни скота домашнего. Собаки мохнатые да брехливые не в счет.
Дальше от берега - амбар дощатый, для хранения имущества, запасов пищи, рыболовных и охотничьих снастей, стоит на шести столбах. Между жилым домом и амбаром устроена летняя кухня, рядом стоит хлебная печь. Чуть дальше – вешала из жердей, для сушки сетей и вяления рыбы.
Колодца, обычного для русского двора, здесь, как почти везде на севере, у Хозяина нет. Да он тут и не нужен, в тридцати шагах прорубь, а там воды – не перечерпаешь!
Ван-Ваныч ждал нас наверху, на берегу и пригласил в дом, погреться и «попить чаю». Поблагодарив, заходим. Смотрим.
Тесно, комната одна и по устройству своему и порядку напоминает каюту корабля. Высоко поднятые над полом нары углом, слева от входа, кухонная полка, полки над нарами, печка в правом от входа углу, окна напротив и справа от входа.
На полу лежит коричневый линолеум, местами протертый до дерюжной основы. Потолок побеленный, но закопчен изрядно и кажется чистым, но никак ни светлым. Вместо абажура на проволочном крючке висит фонарь «Летучая мышь».
Окна без занавесок. Стены оклеены старыми газетами, без подгонки. Не совпадает ни шрифт, ни его ориентация, и вдоль и поперек приклеены листочки.
Каким чаем угощал нас гостеприимный хозяин, и чем мы его закусывали, к рыбалке прямо отношения не имеет, и потому Автором опускается.
А, вот история самого Ван-Ваныча, почему он поселился здесь и живет до сих пор таким отшельником, напрямую связана с рыбодобычей. Она была рассказана им самим и записана Автором спустя некоторое время после упомянутого выше чаепития.
Итак, был Ван-Ваныч тогда значительно моложе, работал в родном рыбколхозе, ловил рыбку, выполнял план и получал неплохие премии за это. Времена были советские, людей работящих награждать не стеснялись. Награждали по-разному, и деньгами премию давали, и путевками к теплому морю и цветными телевизорами.
Ван-Ваныча наградили тем, что отвели новый участок для ловли, хлебный участок, с перспективой. И он старался оправдать доверие колхозного сообщества, ставил сети на Казымском сору, ловил совершенно астрономическое количество язя и сырка - обской сельди, внося свой весомый вклад в выполнение рыбколхозного плана.
Однако, стала вдруг пропадать рыба у Ван-Ваныча. Причем, пропадать вместе с сетями. Воровство сетей  дело обычное, в европейской части страны. Но там, на Севере, это совершенно исключительное явление, требующее и мер решительных и неотложных.
Несколько дней караулил вора Ван-Ваныч, благо ночи тут белые и солнце почти не заходит. И подкараулил, своими глазами засек процесс хищения. Необычного, конечно.
Летчики-вертолетчики, из объединенного авиаотряда, базирующегося на аэродроме районного центра, баловаться начали. Высматривали с вертолета, летящего по служебной надобности, сети рыбацкие, поставленные на мелководье. Надо сказать, что с вертолета все видно удивительно хорошо. Окурок, например, можно рассмотреть с высоты двухсот метров! А тут – целая сеть. Забита серебрящейся рыбой.
Приноровились летчики, использовали лебедку, для каких-то технических или геолого-разведческих целей, установленную в вертолете. Привязывали «кошку», якорек такой, к концу троса лебедочного, опускались, насколько можно было и цепляли сетку. Потом лебедкой втаскивали на борт вертолета, и потом, уже «на берегу», сеть резали, доставая улов.
Обиделся на вертолетчиков Ван-Ваныч всерьез. Не рыбу пожалел он – сети. Времена, помните, были советские, времена тотально дефицита, а сеть для рыбака была всем. И кормилицей и поилицей.
Придумал он, как сохранить свое рыбодобывающее имущество и побороться с подъемной силой вертолетного винта. Договорился с завхозом колхозным, отмотал с деревянной катушки отрезок троса стального, оцинкованного, десяти миллиметров диаметром. Метров сто пятьдесят.
В одиночку, не рискуя подставлять товарищей, он прикрепил хомутами эти полторы сотни метров к верхней подборе сети. Сеть поставил в острый заливчик так, чтобы и рыбка в нее шла и была возможность прикрепить трос к лесинам на берегу. Лодку свою отогнал подальше, вернулся обратно пешком, залег, прикрывшись палаткой, стал ждать.
Ждал недолго, часа четыре, он уже знал примерное расписание полетов злодеев воздушных. Дождался. Свистящий шум приближался, становясь все громче. Это винтокрылый браконьер возвращался на место постоянного грабежа.
Вот он уже выскочил из-за верхушек деревьев, и стало видно, что это просто старая машина под названием Ми-1. Старая, в том смысле, что первый полет этого типа вертолетов был совершен еще в 1948 году. Полет был удачным, вертолет пошел в серию и наклепали их к описываемому времени около трех тысяч штук.
Большая семья! Понятно, что в ней не обошлось без урода. Вернее – уродов. Пилот и два пассажира, всего и население этого вертолета. Три человека, и так нагадили! И себе и Ван-Ванычу.
Вертолет снизился, завис метрах в десяти от поверхности воды. Открылась дверца, из нее, на прочной капроновой веревке опустилась «кошка». Тот самый маленький якорь, с четырьмя лапами - крючками.
Вот «кошка» нырнула в воду и потащилась за вертолетом. Веревка вспарывала поверхность воды и за ней оставались две острые, расходящиеся в стороны светлые полосы. Недолго.
«Кошка» зацепилась за верхнюю подбору рыбацкой сети, веревка вдруг натянулась струной, но выдержала, остановила неспешный полет вертолета.
Машина начала крениться влево, дико закричал что-то пилоту человек, сидящий у лебедки. Пилот, как потом выяснилось, резко повернувшись на крик, задел то ли краник, то ли винтик какой, не могу сказать, но мотор затих, заглох и две с половиной тонны цветного металла плюхнулись в тихую, хорошо прогретую воду Казымского сора.
Пилота и пассажиров спасло мелководье Казымского сора, но круто наказало начальство, за штурвал никто из них больше не садился.
Ван-Ваныч прославился в округе, суд оценил его изобретательность, но учел, что вертолет – это сугубо государственной имущество. Семь лет Ван-Ваныч валил лес в соседней области. Пришел он из лагеря злым на власть, а власти-то уже и не было. Мстить, как он собирался, стало некому, и он вернулся к единственному занятию, которое знал и любил – рыболовству.
То, что он действительно рыбак уникальный и находчивый, мне и предстояло убедиться через некоторое время.
Это время пришло, и мы втроем пошли «рыбачить» к проруби, всегда ухоженной и приспособленной максимально к делу рыбодобычи.
Поскольку, избушка Ван-Ваныча стояла почти на самом берегу, то и путь к проруби оказался недолог. Тропинка просто сбежала, стекла, извиваясь, подобно ручейку с берега на лед реки. Ну, и по льду шагов тридцать и вот она – знаменитая прорубь.
На льду расчищена площадка. Серый квадрат войлочного покрытия. Под ним пробка из белого пенопласта. Формой и размером повторяет обычное, хозяйственное ведро. Рядом лежат стопкой мешки, тоже обычные, на Большой Земле в них затаривают картошку. Здесь они приготовлены для рыбы. Посмотрим.
Ван-Ваныч вытащил пенопластовую пробку. Опустил в лунку приспособление устроенное так: капроновый шнур двумя лучами крепился к металлическому ободу, по диаметру чуть меньше диаметра лунки. Обод держал стальную сетку, похожую на рабицу. И – все!
«Приспособа» булькнуло в коричневую воду. Ван-Ваныч потравил шнур, ориентируясь на завязанные на нем узелки. Действо началось.
Через пару минут из проруби выперлась огромная, как мне показалось, плоская голова, имеющая вид челнока, с выдающейся нижней челюстью. Башка щуки, весьма похожая на голову крокодила, переходила, насколько было видно, в цилиндрическое туловище.
Глаза рыбы, очень подвижные, тревожно смотрели по сторонам, кажется, она пыталась встретиться со мной взглядом и прочитать свою судьбу.
Конечно, щука – еще та рыбка! Не зря ее хищность, прожорливость и проворство вошли в многочисленные пословицы и поговорки.
Но, не помогло ей сегодня знаменитое проворство, и лежала щука передо мной, замерзала на морозе, принимая смерть легкую и быструю.
 Я смотрел на нее с интересом человека, впервые попавшим на такую удивительную рыбалку и увидавшего ее реальные результаты.
Рыбу эту, щуку, ни красивой, ни привлекательной я бы не назвал. Своеобразная, конечно, интересная, но не красивая. Чешуя мелкая, гладкая. Спина темно-серая, бока туловища серовато-зеленые с желтоватыми пятнами и полосками. Брюхо беловатое и отливает серебром, по нему густо рассыпаны сероватые крапинки. Непарные плавники желто-бурые, с черными крапинками и извилистыми каемками. Парные плавники желто-оранжевого цвета. Сантиметров семьдесят-восемьдесят длиной, значит, около двух килограммов будет. Прилично!
Пока я разглядывал, запоминая, рыбину, Ван-Ваныч выдернул и бросил к моим ногам еще четыре таких же. Они, как и первая щука, выгибались дугой, били хвостом и плавниками о лед безжалостной реки, и в минуту успокаивались, становясь на морозе этакими полешками. Рыбными полешками.
При этом рыба, похоже, испытывала чувство страха. Она будто потела, покрываясь белой жидкостью, проступающей сквозь чешую. Минута, и щука стала напоминать эмалированную игрушку.
Ван-Ваныч все дергал и дергал веревку, доставая щук одну за другой. На льду они принимали разные формы. Некоторые замерзали спокойно, другие бились за уходящую жизнь до последнего и потому становились похожими на подковы, или на извилистую линию, или - ни на что не похожи.
И ровные «полешки» и «подковы» из замороженной рыбы мы рассовали по мешкам. Шесть картофельных мешков остро бугрились содержимым, уложенные на санях. Сверху на них набросили тулуп и обвязали веревками. Сегодняшний план был выполнен с лихвой, и пора было возвращаться в поселок.

Твердая, как березовое полено, щука стояла на голове, опираясь на разделочную доску. Хвост я придерживал левой рукой. Острым ножом, зажатым в правой, сделал неглубокий круговой надрез под самым основанием хвоста. Потом сделал два вертикальных разреза по всей длине рыбьего туловища от хвоста до головы, по спине и по животу.
Осталось малость – положить щуку на бок и сдернуть шкуру с одной стороны, затем с другой. Вот она – голенькая лежит передо мной, тело белоснежное, с коричневыми косыми полосками на боковой линии.
Еще минута, и щука превратилась в горку тончайшей стружки, посыпанной солью и черным перцем, пожалуй, еще несколько капель уксуса было добавлено в это блюдо.
Я брал ее щепотью быстро замерзающей руки, меланхолично отправлял в рот нежнейшее, тающее на воздухе мясо и вспоминал о событиях сегодняшнего дня и удивлялся перипетиям рыбацкой жизни.