Детство. Продолжение 3

Апрель – май 1958 года. Форты Кёнигсберга – это особая статья развлечения послевоенной детворы.

Пробираясь ползком по косой стене форта к башне Дона (тогда мы не знали этого названия), Витька неожиданно сорвался и плюхнулся в ещё холодную, но уже пахнущую тиной воду рва. Когда полз, то кряхтел, а когда летел вниз, то орал как драная кошка. Плавать мы (Я, Витька и Сашка) уже тогда умели – не раз ведь убегали через Северный вокзал с площади Победы (тогда она называлась, кажется, площадью Трёх маршалов) в Зеленоградск на море. Не раз ходили на озеро Тельмана (как оно называется сейчас – не знаю, и, быть может, это была часть Верхнего озера недалеко от ул. Тельмана).

Кстати, на этом озере я и научился плавать. Меня просто столкнули с помоста и заставили плыть «по-собачьи». И, когда он (Витька) упал, мы не боялись, что утонет, а больше перепугались его крика. Хорошо, что заранее взяли с собой верёвку. Вытащить его на гребень стены форта мы не смогли, но протянуть к обломку стены, торчащему неподалёку из воды, сумели. Пока плыл, не раз натыкался ногами на какие-то железки.
– Вить, чё там?
– Не знаю, но, кажется, что какая-то ручка!..  – нырнул, вынырнул, отплёвываясь.
– Зацепи верёвку!..
И когда, наконец, мы стали тянуть привязанную верёвку, то потребовалось ещё несколько мальчишек, отирающихся здесь же, у форта. После криков и сопения мы вытащил грязнущий, ржавый мотоцикл… Сбоку, ближе к заднему колесу,  проволокой была прикручена планшетная сумка. Сумкой её уже назвать было нельзя – вся сгнила, но целлулоидная стенка, очевидно, с остатками карты и бумаг всё же осталась. Уж как мы её сушили и разглаживали – толку никакого не было.  Так, какие-то тени карты и истлевших бумаг с немецким готическим шрифтом. Находка послужила нам уроком, что в развалинах можно найти более интересные «вещи», чем ржавые винтовки, штыки, автоматы и патроны к ним.

Совсем недавно (в октябре 2009 года) на экскурсии в музей Янтаря мы были в этом форте! Воспоминания нахлынули с новой силой.  Вспомнил, как во дворике этого форта была насыпана куча битого кирпича и мы стали её разбирать, чтобы пролезть в арку входа. И пошёл неожиданно, почти среди ясного дня, так называемый, «слепой» дождь – дождь при ярком солнце! – что заставило нас быстро-быстро разбирать завал и мокрыми пролезть в арку входа, где было беспроглядно темно и пыльно.
Там на довольно маленьком пятачке из каких-то дощечек от ящиков соорудили костёр, чтобы обсушиться и всё вглядывались в темнеющую глубь прохода, со страхом ожидая, что могут появиться немцы… Бедные наши матери! Если бы знали они, где шастают их дети, то лупили бы нас каждый день. Но они думали, что мы ходим в кружки дома пионеров, в кинотеатр «Заря», в парк на скамеечки…

Однажды в развалинах Кёнигсбергского университета, где, как оказалось, преподавал уже известный тогда нам Эммануил Кант (на его могиле мы как-то раз ели бутерброды с котлетами, не зная кем он был), разгребая завал одного из кабинетов, мы нашли старинный на резных ножках стол. Почему его до нас никто не трогал – не знаю. Наверно, тогда не было движения «Поиск» и алчных мужиков-перекупщиков. Но когда мы выдернули из него ящики с множеством писем, фотографий, бумаг, то среди них была металлическая коробочка. В ней были монеты, бумажные деньги и ордена Рейха. Причём кресты сохранились в прекрасном состоянии.

Ребристая поверхность тёмного металла одного из крестов со свастикой окантовывалась каёмкой блестящего металла. Орденов было много и разных. Мы потом прибивали их гвоздями к сараям во дворе тех «дядек», которых не любили. Среди "ценностей" в коробке были очень мелкие металлические буковки и циферки с острыми кончиками разного цвета: жёлтого, красного, белого, зелёного. Позже мы догадались, что из них на военной немецкой форме составлялись надписи и номера частей. Эти циферки порвали нам немало рубашек, а буковки были немецкого алфавита и не пригодились. 
С сараями-гаражами у нас были связаны особые игры – не только прибивали к ним кресты.

В одном из них стоял давно заброшенный «ничейный» чёрный Опель. Вероятно, это был Опель съехавшего из нашей квартиры в Зеленоградск полковника Константина Михалыча. А ворота этого гаража были заколочены гвоздями. Гаражей было столько, сколько квартир в трёхэтажном домике, где мы жили на Разина 29 – порядка 6-7 штук.  Говорят, что в этом доме жили высокие немецкие чины, а затем наши офицеры военной прокуратуры с семьями. В этом гараже в задней части крыши нами был проделан лаз, который постоянно маскировался нами чёрной толью.

Как-то, к какому-то летнему празднику ребята повзрослей нас, в этом гараже набили на доску много гвоздей так, чтобы на их шляпках могли удерживаться патроны разных калибров. И под капсюли этих патронов разложили кусочки серы, свечки и даже «шайбы» артиллерийского пороха. Затем одновременно спичками все эти горючие бугорки мы подожгли и выскочили через лаз из сарая. В течение минуты и более слышалась стрельба по внутренней стороне ворот бедного гаража. Все, кто был в округе, ничего не понимая, выскакивали из своих квартир.

Прилетела милицейская машина, но подойти к гаражу все боялись. Каких только предположений нам на смех не выставляли озабоченные милиционеры и военные. А когда открыли ворота, то после расследования во многих квартирах отцы пороли детей ремнями. Я был тогда ещё мал (2-3 класс), и на меня не могли подумать, что я принимал непосредственное участие, но допрашивали меня и моего отца с пристрастием.

Вообще, навыки, приобретённые в бывшем Кёнигсберге, мне очень пригодились позже в Саратове, когда я делал из консервных банок «маленькие мины» и устанавливал в  доме водников против злобного соседа по коммуналке Ганса. Он до моего приезда издевался над моей бабушкой, бросая в её кастрюли на общей кухне тараканов. Он очень пожалел об этом, выскакивая из общего туалета со спущенными штанами… 
А бабушка называла меня шкодой!..  (Продолжение следует)