Седьмая глава

7.
Кто-то закрывает мне глаза. Так уже бывало, за городом, после вечеринок или в бессонные ночи. Между двумя мирами, когда ты слышишь весь мир и видишь то, что не можешь увидеть специальном органом. Но это обостренное восприятие не нужно тебе, в ценности только колыбельный шум города или же расстреливающая сон тишина леса. Так вот, я сразу понял, что не тот случай. Кто-то по-прежнему закрывает мне глаза.
-Переверните его.-
-Но мы…-
-Переверните  или я….!-
Сквозь пелену затянутых кожей глаз пробился свет, но у меня не было сил их открыть. Положили на что-то холодное. Я дернулся и удостоился тирады высоким голосом, направленную на обличения меня как отвратительного пациента и, исходя из этого, человека. Но ничего не смог произнести в ответ. Слишком устал. Но мне не давали спать, тормошили, что-то спрашивали и пытались получить от меня внятного ответа вплоть до номера страховки. Удар по щеке, десант холодного металла на моем теле, бьющий в нос резкий запах лекарств – издевательство над спящим человеком. Это моё естественное право на крепкий и здоровый сон. На подушку и одеяло. Возможность закрыть глаза и выйти из мира, как из Интернета. Видеть какие-то послание от внутреннего «Я»… Например, о настойчивом желании послушать ……… . Или съесть шоколадный торт с нежным кремом и вишенкой. Даже просто кого-нибудь расчленить!
Внезапно меня оставили в покое. Такое ощущение, будто я родился. Возможно, меня достали, обрезали мою физиологическую связь с матерью и завернули в пеленку. Я не знаю, кто она – моя новая мать – но меня ждёт счастливое детство. В это верится. Тогда я лежал в одной комнате с десятками, сотнями, тысячами, миллионами (гротеск, конечно) новых человеческих душ. Или хорошо забытых старых. У меня, как у новорожденного котёнка, не открывались глаза. А не котенок ли…?
Посреди ночи (по ощущениям) ко мне пришла женщина. Я слышал легкий шаг и голос, который откровенно сюсюкался со мной. Медсестра вливала в меня воду ложками, держа голову на весу так, чтобы не было даже малейшего шанса захлебнуться. Этот человек тратит время на поддержание моей жизни, хотя я этого не заслуживал. Чувство долга всё-таки. Когда я поднимусь на ноги…. А может, это мама? Как её зовут?
Ломота во всём теле парализовала меня на долгие дни. Я отвечал голосам, когда они обращались ко мне, это было понятно по интонации. Один злой, один обращался ко мне как к ребёнку, за спасение которого ему выдали орден, другой заметно нервничал, когда что-то спрашивал. А еще они мерзко шептались. Они обсуждали мою одежду, содержимое моих карманов и, что самое интересное, обсуждали моё будущее. Я ничего не понимал. Это всё происходит в больнице, верно?
Нет, я не родился заново. Иначе я был бы дубом или опоссумом. Я был человеком, взрослым человеком, которому (не) повезло выжить в результате бомбардировки города и удалось спастись (читай: лечь так, чтобы пройти мимо было трудно), попавшись на глаза другим людям. Регулярно было слышно, как они разговаривают, кричат, обсуждают, дышат, ходят рядом. Посреди ночи мог разбудить механический шум, который заполнял своим телом всю комнату. Запах горелого мяса, треск ломающихся костей, мычание – после этого я пытался вздрагивать каждый раз, когда ко мне прикасались. Из головы не выходила мысль, что мог остаться последним, кто пойдёт на суп или жаркое. Вот уж тогда я точно буду либо свининой, либо курятиной. Как кому захочется.
Она продолжала приходить тогда, когда выключали свет. Тайком? Почему? Почему именно тогда, когда тяжелые ноги уходили из этой комнаты (возможно, неприлично маленькой палаты)? Зачем ей нужен был умирающий человек, которого не было ни единой надежды спасти?
Мне было больно жить. С каждым вздохом мне становилось всё хуже и хуже, голову распирало.  Не дышать тоже не получалось – от этого было только хуже. Я стонал, мычал и всячески издавал звуки, но устойчиво требовал помощи. Кто-то был рядом и что-то делал. Боль настолько приелась, что стало скучно её ощущать. Тупая, Тупая, неопасная боль. Она пыталась заставить меня сдаться и умереть. Чтобы я потерял волю и стал её заложником. Болезненное ощущение жутко тупило и никак не хотело понимать шутку про еврея и смерть.
-Доктор!-
Я привлёк чье-то внимание. Моей жертвой стала молодая медсестра, одетая в белой халат на комбинезон защитного цвета.
-Доктор, мне плохо.-
Эти зеленые глаза улыбнулись, и стало понятно, что терпеть придётся долго и мучительно. Однако…
-Доктор будет утром, я его помощник. Могу вам помочь.-
Внезапно в её грязных от крови и сажи перчатках появилась папка бумаг. Элегантно стянув одну из них, она открыла страницу двадцать семь.
-Что вы ищете?-
-То, что тебя беспокоит.-
Мне не нашлось, что сказать. Головная боль, аномально появившаяся в моём теле пустыня Сахара, может быть, клиническое отчаяние?
 -Поверь, то, что сейчас происходит – ненадолго. Тебе неслыханно повезло, что ты оказался прямо у входа в Коммуну.-
-Если бы повезло чуть больше, я был бы здесь уже давно.-
-Головные боли?-
-Сильные.-
-Тупая или нарастающая?-
-Эмм…-
-Ну, по ощущениям?-
-Не знаю. Просто ужасно болит.-
-Ты что, не можешь определить, как она болит?-
-Что вы имеете в виду?-
Своей гладкой кожей она поглощала импульс сокращений моего сердца. Что-то зафиксировала в бумагах. Затем поднялась и, грубо выстукивая какой-то марш, ушла из помещения. Я остался совершенно один с, как кажется, военным, раненным несколько раз в туловище и по касательной в голову, редко кашляющей пожилой женщиной и молодым парнем, который уже не шевелился вплоть до дыхания. Я же тоже могу заснуть. Совершить усилие, расслабиться, опуститься на кровать всем телом и моментально покинуть этот склад трупов, подземелье. Я уже вижу тот золотой от песка берег, откуда вернулся так недавно и куда хотелось бы сейчас…. Сладкие воспоминания потревожила уже чистая перчатка,от которой  так сильно и нудно пахло резиной.
-Нужно принять раствор. Пейте и не поддавайтесь рефлексу.-
-А можно просто воды?-
-Она не поможет. Пейте!-
От безысходности я лишь тихо вздохнул и опустошил пластиковый сосуд с гремучей смесью. Не успел подумать, что же за рефлекс имела в виду медсестра, как отчётливо всё понял.
-Говорите!-
Бульк.
-Говорите, иначе всё пойдет насмарку!-
-Что..говорить?-
-Рассказывайте что-нибудь, чёрт!-
Привкус цитруса.
-Я ТЕБЯ ЭТО ЖРАТЬ ЗАСТАВЛЮ, ЕСЛИ ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ ИЗ  ТЕБЯ ВЫЙДЕТ!-
Соль и сахар. И это не метафора наших с ней отношений.
Когда страсти по животу утряслись, я вспомнил кое-что, о чём и рассказал скучающей в ночном дежурстве сестре.
Пьяная ночь. Точнее, день. Вернее будет вечер…Но важно, что тогда было много алкоголя. Я никогда не пил сильно, кроме того дня. Говорю так, что пьянство не перешло по народной традиции в недельку-другую. Запой был творческий, но моя доля в нём была однодневная.
Какой-то старый господин написал свои мемуары, ознакомившись с которыми, можно было составить вполне явный портрет автора. Он благороден с детства, его родители либо святые люди, либо сволочи, которые, впрочем, были такими из-за хищного режима или жизненной трагедии. Но автор, будучи мальчиком, не бил своих друзей кусками льда по голове, держал весь матерный (если он был к тому времени, хотя частенько у подобных писателей время детства заканчивается к 10 годам, потому что он начинает рано работать или рваться на войну, или же, если всё было благополучно – к 25 или 30) запас при себе и не лазил к девочкам в нижнее белье и под юбки. Вместо этого он впитывал всю горечь бытия из уст вечно раздраженного отца, из слёз разрываемой противоречиями матери. Ему сейчас больно вспоминать об этом, но всё это мелочи по сравнению с тем днем (слишком пафосно, на самом деле – не больше минут пятнадцати), когда отец учит его бриться. Он густо намазал себя пеной, обозначив контур, и разговаривал со своим отражением, иногда переключаясь на сына. Отец Главного Героя вдался в воспоминания, рассказывал самые теплые моменты детства: качели из автомобильной покрышки, кукуруза, воскресная школа. Дедушка, восхищавшийся каждый днем послевоенного времени, с парализованном в наивно доброй улыбке лицом, глубоко верующая мать, кузина из другой части страны. Мальчик с пенной бородой внезапно оборачивался в сторону и видел скупую слезу на щеке отца. Его правая рука медленно скользила по щеке, слезы наворачивались тропическими волнами…. Ребенок видел в глазах взрослого человека такого же ребенка, который перестал быть просто воспоминанием, первоначальным мироощущением, исчезнувшим в ходе непростого процесса взросления. Сложно назвать это семейной идиллией, но контакт между отцом и сыном состоялся. А ведь это залог крепких семей и психически устойчивых людей, способных потом дарить эту любовь другим людям. Но этого не произошло. Отец порезался. Одинокая мужская слеза, которых насчитывалось на его лице уже много, смешалась с кровью. И он рассвирепел.
«Мы все умрём»? Банально. «Это всё ОНИ»? Глупо. «Всё катится к Мао в Цзе Дуну»? Скорее забавно. Нельзя передать то ощущение или мысль, которая, озарив человека, заставила на глазах собственного малолетнего сына биться головой об зеркало. Пускать кровавый луч из головы, проверять череп на прочность. Считать зубы об раковину, плакать навзрыд, утирая слезы культями и «этими гребанными кусками дерева». С трогательной печалью в голосе автор сообщил, что тогда его отца забрали в психиатрическую больницу. И ему никогда в жизни не захочется даже намекнуть на то, кого он встретил там через год.
Публика не знала, как аплодировать виновнику торжества, и потому получалось, то громко, то тихо. То ли кричать, то ли подойти после и пожать руку человеку за ту боль, которую он нес в себе столько времени. Никто не знал, но все делали. Получалось нескладно. Стоит сказать, что на этом ресторанном чтении я познакомился со своей будущей супругой.
После нескольких тостов, посвященных родителям, их детям и гармонии во всем мире, все вгрызлись в еду, стали пить, курить и базарить. От атмосферы торжественности не осталось и следа. Скоты. В знак протеста я стал пить с одним молодым человеком, который сначала показался мне девушкой. Какая разница, я же собирался выпить, а не в кино его звать? Тусовка, как я окрестил эту группу людей, ушла куда-то в другое место. Мало ли, покурить. Или потанцевать.
-Можно вас спросить, господин…?-
Он представился. По-женски поправил волосы за ухом. Точно парень? Тонкая шея бескомпромиссно оголяла ответ.
-Как вы попали сюда?-
Он открыл свои тонкие губы и отчётливо, как будто был сильно испуган, но успел отойти от шока, начал говорить со мной.
-Я не понимаю вопроса, мистер …. .-
-Двадцать шесть приглашений. Вы – двадцать седьмой.-
-У меня есть приглашение.-
-Вам не составит труда…?-
Улыбнулся. Или оскалился?
-Вы поймали меня.-
-Вас здесь не ждали, верно?-
-Уверяю, никто не против, что я здесь.-
-Как вы прошли через охрану?-
-Вы слишком любопытны для человека, работающего на государство.-
-Что?-
-Они не возражали, если я посижу здесь и выпью за здоровье юбиляра.-
-Вы не похожи на человека, который лично знаком с вневедомственными охранниками.-
-Да и с другими тоже не знаком.-
Повисла тишина. Его длинная челка перекочевала на другой бок и перестала закрывать удивительно желтые глаза. Цвета гепатита. Полное отсутствие подбородка, тонкие ухоженные руки с длинными пальцами, чистая как пачка офисной бумаги кожа. Нетрадиционал?
Он усмехнулся.
-Поделитесь, что вас рассмешило?-
-Ответ на ваш вопрос: нет.-
-А можно задать еще один вопрос?-
-Зависит от вопроса.-
-Кто вы такой?-
Он улыбнулся без зубов.
-Я видел вас в доме правительства во время годового отчёта.-
-Я был там.-
-Тогда еще подумал, что такие [слишком худощавые люди] не могут существовать в политике.-
-Забавно, правда?-
-Через неделю вы были за кулисами у группы «Мазь Вишневского».-
-Совершенно верно.-
-А еще через два дня вас видели в Африке, в горячей точке.-
-Ни за что в жизни туда не вернусь. Хотя придется,и не раз.-
-Кто вы?-
Вместо этого он обогнул стол и взял меня за руку. Требовательно потянул за рукав. Я кое-как поднялся и мы пошли куда-то по коридорам, постоянно поворачивая направо. Не думал, что придорожный ресторан насчитывает столько комнат. На нас пытались прыгнуть подсвечники и свечные люстры, пялились короли и королевы, герцоги и герцогини. В сторону одного виконта я плюнул. Он урод и должен знать об этом. После этого он привел меня в Национальную Галерею Искусств, в комнату со стеной, показавшейся мне тогда пятиметровой. В отличие от музея, там были фотографии.
-Вы аристократ.-
-Нет.-
-Безумно богаты?-
-Нет.-
-Просто безумны?-
-Этого не отнять.-
Жаль, я подумал, что он сегодня мистер Нет. Почти раскусил.
-Вы шоумен.-
-Тогда ты бы знал, кто я.-
-Вы хам. Мы не пили на брудершафт.-
-Правда? Весьма признателен, вы первый, кто мне об этом сказал.-
-У вас влиятельные родственники.-
-Не совсем.-
-Вы замужем за…-
-Женат.-
-Да, женат на…-
Он щипцами обхватил мою голову и начал переводить мой взгляд с одной фотографии на другую. На пяти или шести была изображена высокорослая, плоская, как доска, с толстой шеей блондинка. Пышные волосы отвлекали внимание от большого носа и нелепо слепленных губ. Кошмар. Но украшали её бревенчатую шею исключительно черные бриллианты.
-Страшна как смерть.-
-Вы безупречно догадливы.-
Я медленно повернулся к человеку, который держал в своих руках мою голову. Он улыбался. Впрочем, как в трёх четвертях времени нашего знакомства.
-Вы ответили на все свои вопросы. Поэтому я вынужден вас покинуть.-
Он ушёл, звоном туфлей отмеряя чьи-то года. Когда захлопнулись двери, я вскочил с дивана, на который он меня усадил. Но было поздно.
Загадочный мистер сидел на том месте, где мы начали наш диалог. Попивал шампанское и над чем-то смеялся. Подлил и мне. Но я уже не хотел пить, вообще когда-либо брать в рот хоть что-то спиртное.
-Почему она везде разная?-
-Захотела быть красивой,  как смертные женщины. Она видела, как Я засматривался на других, и..-
-Убивала их?-
-Нельзя убивать просто так. Да и зачем? Всё равно скоро все перезнакомимся.-
-Я ни черта не понимаю. Кто ты?-
-Ты уже догадываешься.-
-На последней фотографии только ты. Почему?-
Он глубоко вздохнул и протяжно выдохнул, будто дышал огнем. Мне было страшно. Я следил за каждым его движением как обреченный кролик смотрит в глаза змее. За стеной послышался глухой удар. Тишина заставила нас обоих сморщится и посмотреть друг другу в глаза. Страх жег мне ноги, он же, судя по всему, допивал последний фужер. Он торопился, потому отразился в зеркальных стенах зала и исчез.
В отличие от общего потока, который бежал от покойника, как от пожара или зомби, я спокойно прошёл к парковке, пальцами высекая какой-то джазовый мотив. Около моей машины путался Он.
-И всегда так?-
-К сожалению, да.-
-Она же была всё это время в ресторане, верно?-
-Ага.-
Я опустил взгляд в мокрый после дождя асфальт, на котором остались следы чьих-то покрышек. Это был весенний, промокший после дневного дождя, вечер, который начинался живой музыкой, а заканчивался сиреной могильника. Из меня выветрился весь хмель, поэтому ко мне вернулись все ощущения, присущие обычному человеку. Сладостный запах одеколона, сырость земли, боль в ногах и голове. Чувство отчаяния. А вдруг я умру так же? На празднике тщеславия в свою честь, где вокруг будет только кучка журналюг и просто любителей выпивки? С дешевыми подарками, приемами и фразочками? С тоненькими распечатками самых удачных тостов, зажатыми между ног? И непременно смерть. Он писал про то, что умрёт, когда последний в мире человек, способный полюбить его, исчезнет. Тогда с ним случится инфаркт, и все мучения, возложенные на одного человека, закончатся. Это была грязная ложь. Он подавился рыбьей костью, а никто из пьяных [участника партии]задых даже не догадался ему помочь. Это грозит каждому из нас, и мне конкретно.Мне.Конкретно.
Её взгляд был направлен на обладателя цокающих как копыта туфель. Она положила мне на плечо мужскую руку и сказала себе под нос, отчётливо для меня: «А вот и она».  Я обернулся.
-А куда делся ваш собеседник?- аккуратно спросила девушка.
Мне даже не надо было напрягаться.
-Это она.-
-Вы уверены? Никогда не видела, чтобы женщины носили адамово яблоко как аксессуар.-
-Куда вас подвезти?-
На удивление, моя спасительница слушала меня очень внимательно, удивляясь, что само повествование оживило меня. Однако в её глазах была какая-то тревога.
-Никому не говорите, откуда вы и чем занимались до событий двухмесячной давности.-