Мужичок. гл. из а. б. пов. Кружение лет

       Был очередной банный день. Подошла очередь нашего барака мыться. Такие дни для нас были, как праздники. Все стали очень шумными, говорливыми. Мылись человек по двадцать, больше не позволяло помещение. Надо сказать, что и я с удовольствием  и интересом и ходил мыться. Мне нравилось  находиться в таком жарком помещении среди женских, голых, влажных тел. Я глубоко сидел на скамейке. Между моих ног был тазик с горячей водой. Рядом, сидя боком, в таких же  тазиках мылись мать с бабушкой. Вымыв меня, они занимались собой, а мне ничего не оставалось делать, как глазеть на голых женщин и девочек, что я и делал с величайшим удовольствием. Я начал сравнивать их. Вот  эти совсем худые, титьки и попы маленькие. Внизу живота волосы, которые, наверное, скрывают пипку, как у меня. Да, и у всех волосы, а пипок совсем не видно. А вот у этих тётенек  титьки, ух, какие здоровущие блтаются и попы большие, толстые. У Оли, Кати и Надюшки вообще ничего нет. Где же всё-таки пипка скрывается? Или у них её нет совсем?
    Как я не присматривался в слабом свете тусклых лампочек, кроме как небольшой чёрточки между ног, я ничего увидеть не смог.    Надо будет как-нибудь поинтересоваться, где же всё-таки пипка у них скрывается. Наблюдать за всеми было очень интересно.       Приятное тепло тазика между моих ног и вид голых тел, вдруг начал действовать на меня самым удивительным образом.
    Я начал испытывать какое-то странное томление внизу живота, какое-то гудение и неожиданно почувствовал, что пипка моя  стала увеличиваться в размере и стала твёрдой. Чтобы как-то скрыть этот факт, я стал усиленно поливать её тёплой водой. Но это ни к чему не привело, наоборот все чувства усилились, и когда мать поставила меня на ноги, чтобы окатить напоследок чистой водой, я предстал перед всеми во всей красе.
   -Ничего себе, - только и сумела произнести мама, пытаясь загородить меня собой. Но многие женщины,  увидев мою большую пипку,  стали смеяться:
    -Ай, да Эдик, вот так мужичёк-казачёк. Насмотрелся на девочек. Молодец. Давай, давай, подрастай скорее.
    Почему я молодец, мне было непонятно, но ясно одно, что я со своей пипкой доставил всем большое удовольствие и очень всех развеселил. Мои старшие подружки Оля, Катя и Надя, искоса поглядывали на меня и хихикали. И чего смешного? У самих-то вообще нет ничего, пусто, и неизвестно ещё вырастет ли что, хотя они старше меня намного.
В общем, я понял, что тут что-то не то, что-то непонятное, надо будет мамку порасспросить, почему у меня так, а у всех остальных  по-другому.
Подхватив меня на руки, мать вытащила меня в предбанник, обтёрла и стала одевать приговаривая:
   -Ах ты, горюшко ты моё, мужичёк ты мой маленький, – и вздохнув, добавила, - ну что  поделаешь, природа.
Рядом покряхтывая и тоже посмеиваясь, одевалась бабушка:
   -Не переживай, Вера, всё идёт,  как положено. Мужик растёт.
   -Мужик то мужик, да больно ранний, - вздохнула мать.

    Время шло своим чередом.  В баню, мы продолжали ходить с великим удовольствием.  Я ещё был мал, чтобы мыться самому, хотя был разговор о мытье вместе с Николаем Дударевым, который стал полицаем и мылся вместе с  другими полицаями и со своими сыновьями. Кто там будет заботиться  обо мне, мыть меня, кому это нужно? Так я и продолжал ходить в баню вместе с женщинами и делал это с удовольствием.
    Однажды случилось несчастье. Горячую воду для мытья нужно было доставать из большого бака вделанного в каменку. Кранов никаких не было, поэтому женщины черпали воду прямо сверху, из бака, а потом с риском облиться кипятком, поднимали ведро и наливали в тазики, разбавляя её холодной водой. Что и произошло с мамой. Она была маленького роста, слабого телосложения и ей  сложно было подымать ведро с водой да  ещё и с кипятком наверх, перед собой.
     На этот раз, зачерпнув, по-видимому, больше, чем она могла спокойно поднять, она зацепилась ведром за край бака и выплеснула кипяток себе на грудь. Ойкнув, сумела все же поставить ведро на пол и только тут закричала не своим голосом.
     Подбежали женщины и  стали усиленно поливать её грудь и живот холодной водой. Несомненно, именно эти действия помогли маме избежать более серьезных последствий. Но, всё равно, грудь и живот её покрылись большими волдырями. Она долго болела и только благодаря нашему лагерному врачу, в конце концов, поправилась и встала на ноги. Хотя белые следы  на коже груди и живота, так и остались на всю жизнь.

    Закончилась, наконец, зима. Пришли тёплые дни весны, а скоро   возобновились работы и на карьерах. Меня по прежнему очень остро   волновал вопрос о разности полов, о которых мне говорила мама, после   усиленных вопросов с моей стороны. Всё равно для меня было очень много непонятного, и я стал подъезжать с этими вопросами, к моим старшим подружкам. Сжалилась надо мной десятилетняя Катя. Однажды, таинственно поманив меня пальчиком, увела далеко в лес за баню и, сняв свои трусики, дала мне подробно рассмотреть то, что под ними скрывалось. Мне было необыкновенно приятно трогать и гладить маленькие, белые холмики с разрезом посредине. Я снова    почувствовал, как пися моя стала твердеть и подыматься. Сняв свои   штанишкия, спросил Катю:
   -А что же это с моей писей, почему она стала такой большой и  почему гудит как паровоз? Что ей нужно?
    И тут Катя рассказала мне, для чего нужна мужчине такая пися, а   женщине, вот такая, как у неё.  Сказав, что очень приятно, как говорят, когда мужчина вставляет свою писю в писю женщины, она легла на траву и, раздвинув ноги, попросила меня сделать то, что делают мужчины и женщины. Я попытался со всем старанием выполнить её просьбу, но ничего хорошего из этого не получилось. И ей и мне было больно, хотя и приятно. Намучившись, мы решили оставить на этот день наши занятия.
     На другой день, и на последующие, история повторялась. Мы уходили куда подальше от глаз людских и занимались своей игрой в  ,,папу с мамой”, как называла Катя это занятие. В конце-концов, из-за всех этих манипуляций, у меня очень разболелась моя писка. С каждым днём мне становилось всё хуже и хуже. Писка раздулась, кожица была надорвана и гноилась. Пришлось пожаловаться маме. Она  стащила с меня штанишки, глянула, ахнула и запричитала:
   -Да ты что же со мной делаешь, дрянь ты паршивая. Да где же ты  умудрился так, поганец, писку свою испортить. Да ведь ещё немного и она отвалиться у тебя.
    В общем ай-ай-ай и ой-ой-ой! В это время в бараке находилась пришедшая с проверкой  наша врач с медсестрой. Я был поставлен на табурет посреди барака и осмотрен в окружении любопытствующих  и хихикающих женщин.    Сгорая от стыда, весь красный, я стоял на табурете, опустив голову и набычившись. На все вопросы я отвечал молчанием.
    -Ну что ж, - сказала врач, - придётся оперировать, много гноя уже     скопилось, грязь попала. Опасно, как бы заражения не было.
   - Вот, вот, - заплакала мама, - отрежут пипку твою, как будешь без неё жить?
Я тоже начал реветь, жалко ведь пипку то. Но всё закончилось благополучно, вылечили меня.

         
                Я - Альгирдас

     Мы с бабушкой, по-прежнему, ходили побираться за пределы лагеря. С некоторого времени, маршрут наш изменился, и частенько мы стали ходить в город Укмерге, находящийся километрах в пяти-шести от лагеря. Там, бабушкой, облюбована   была городская церковь-костёл и, расположившись на паперти, около входа в церковь, мы смиренно ждали подаяния.
    Бабушка расстилала на каменной площадке свой платок, и прихожане   подавали нам милостыню, в виде мелких монет, а то, нет-нет да и звякал серебряный лат. Видя нас достаточно часто, у входа в костёл, жители привыкли к нам, и количество бросаемых монеток увеличивалось. Теперь мы с бабушкой могли купить вполне полноценные продукты. Там, в Укмерге, довелось попробовать настоящее ,,ситро”, и всякий раз приходя в город, я канючил у бабушки купить бутылочку шипучего напитка. Насбирав денег, мы покупали белого хлеба и с наслаждением ели его, запивая великолепной шипучкой. На остальные деньги покупали продукты.
    Стоя с бабушкой на паперти, я привлёк внимание одной почтенной литовской пары. Всякий раз, проходя мимо, они останавливались и очень приветливо разговаривали с нами, мешая русские и литовские слова. Очень я им нравился в своём бархатном костюмчике с  кружевным воротничком, с огромными голубыми глазами на худеньком, бледном личике и  со смиренно сложенными перед грудью ладошками. Они ахали:
    -Ах, какой красивый мальчик, (по литовски – гражюс бернюкас) прямо ангелочек. А не хочет ли этот ангелочек, покушать чего-нибудь вкусненького, сладенького? Сейчас, этот ангелочек к нам в гости пойдёт. Пойдёт ангелочек?
    Бабушка благодарила, но долго отказывалась почему-то.  После  моего нытья, и уговоров, однажды согласилась пройти к ним в дом, благо они жили совсем близко от костёла.
    Меня засунули в ванную и долго отмывали душистым мылом. Потом вытерли  мохнатым полотенцем и переодели в чистое бельё, оставшееся от их сына, когда он был маленьким, а теперь уже находящимся на войне.
    От съеденной вкусной, обильной пищи, меня разморило, и я заснул прямо за столом и проснулся только к вечеру.
    Идти в лагерь было поздно, и нас с бабушкой оставили ночевать. Вечером снова всякая вкуснятина до отвала, и чай с пирожными. Мне очень по душе стали милые старички, и я предложил бабушке погостить у гостеприимных хозяев ещё денёк, но на все мои уговоры и уговоры хозяев, бабушка отвечала твёрдым отказом, говоря, что неизвестно ещё, чем закончится наше отсутствие в лагере.
    Переночевав, мы распрощались с хозяевами, пообещав придти при первой возможности.
    В лагере наше отсутствие замечено не было. Это только первое время были вечерние построения и переклички, а потом полицаям это надоело и проверок не стало.
    Через несколько дней мы снова оказались в гостях у наших милых старичков, которые, как оказалось, очень по мне соскучились. И снова объедание и хорошие гостинцы с собой. Так и пошло. Сначала паперть, потом в гости. Скоро щёчки мои весьма округлились и порозовели от хорошей, полноценной еды.
    Однажды хозяева наши, по-видимому, хорошо посовещавшись, уговорили бабушку окрестить меня в католическую веру, предложив себя в качестве крёстных отца и матери. Бабуля моя, видя прямую выгоду в этом деле, долго не раздумывая, согласилась. И в один из воскресных дней, я был окрещён и  наречён Альгирдасом. Отныне крёстные мои звали меня не иначе, как Альгисом, как их сына и литовского князя Альгирдаса. Жизнь началась - прямо малина.

     продолжение следует...