Сундук

Мама дорогая! Всё вам хиханьки, да хаханьки, но не вижу я «соринки» в своём глазу, не вижу, а потому.. и о «бревне» в нём речи быть не может…
О других я повествую...
Ноне вспомнил вот о сексуальной своей соседке Аннушке, беззаботной жизни которой многие позавидуют...
Мой частный дом с летней кухней во дворе, банькой — сауной находился напротив такого же дома, в котором проживала соседка Нюра — половозрелая дева, ведомая нормальным женским естественным инстинктом — продления рода человеческого.
Пухленькая молодица с аппетитной попкой — игруньей, образованная и не единожды разведённая, Нюра относилась к тому младому поколению, которое уже познало, что бананы не нужно варить по два часа в ведре, как раков и не жарить их, словно птичьи окорочка на сковороде.
На моих глазах она выросла и уже в пятнадцать лет девочка, в отличии от своих подружек—сверстниц приобрела аппетитные формы и отличалась особой женственностью и сексапильностью, а нежная её грудка уже была грудью, превышающей по европейским стандартам наш четвёртый номер.
Когда же выросли её вторичные половые признаки, Нюра уже практически выпрыгивала из глубокого декольте.
Для этой юной зазнобы с очень ранним вегетативным проявлением климактерического синдрома.. был по наследственности приемлем лишь временный брак. Раньше поведение соседки было бы обществом расценено не иначе, как разврат, а она, как и многие, скрывала его под личиной неведомого доселе старшему поколению — брака гостевого.
Сам же разврат не считается сей день развратом, хотя с каждым годом секс совершенствуется любимыми чадами своих родителей и фантазии молодёжи безграничны...

Соседка с малых лет всё выглядывала в оконце, всматривалась в серую мглу и туманную даль, ожидая принца «на мерине», да тем лишь и жила… Поутру же.. выходила на писанное резьбой высокое крылечко, и томно разминая своё сочное.. бархатное тело, потягивалась и вскинув руки к небу, распевала арию из оперы «Ах, кому же умудрилась я отдаться...» (Признаюсь, что я такой оперы не слыхивал.)
—Себя люблю я очень, очень!..
Себя люблю давно — давно!—пела она, но, по причине отсутствия слуха, не получалось у неё это и походило не на песнопение, а на нытьё уже тридцатилетней зануды.
Ну, не было в их семье солисток даже в драмтеатре на школьном уровне, так какого же хрена нужно было завывать, изгаляясь над самой оперой и дряхлыми её соседями на ранней зорьке, будя раньше времени горластых.. молоденьких петушков и дразня всех собак в округе, готовых сорваться с цепи и дорваться, наконец, до аппетитных окороков нашей певуньи.
Одни торгашки были в их родне, одни торгашки, так к чему нужно было надрываться и солировать, накликая на себя ругань добропорядочного люда.

Главное, что ей было комфортно, а на остальное она плевать хотела со своего высокого крыльца, хотя и это ей было лень делать, так как была с пелёнок Нюра эгоисткой со всеми плюсами в бабку свою.. Совой народом званую. Она продала душу уже тогда, когда на бабушкину ворованную денежку приобрела первые в школе бикини…
—Как я люблю свою высокую грудь, тонкую талию, крутые бёдра. О, как же я ненавижу этот толстый слой жира, за которым всё это добро скрывается!—призналась как-то она, примеряя на при мне модную тряпицу.
Как-то.. попросила девочка совета у мамки выйти замуж за темнокожего Тумбу—Юмбу, так та сдури и поставила их пред иконой Святой Богородицы. Недолго с тем сожительствуя, таки не переросли их отношения в семейные и стукнувшись зад о зад друг дружке, разбежались кто куда, ибо изначально было ясно, что легализовать отношения меж собой Аня не собиралась.
С большой радостью я воспринял это решение соседки...
Тот Юмбо привлекал к себе девчонок лишь ногтем на большом пальце, торчащим из шлёпанцев на его левой ноге, как кинжал азиата, да грудью, как флигель ходившую от кашля ходуном после курения. Других преимуществ у него пред сверстниками Анютки не было, ибо сказывали, что в Рамадан тот был зачат, а потому сладкая девица недолго баловала его вниманием и своими прелестями в своём роскошном ложе.

Да и занятие в кризисный период у афро—азиата было специфическое, что не у каждой женщины нервы выдержат.
В свободное от безделья времечко, он, подрабатывая на мясокомбинате, выпускал баранам требуху, сдавая её на фабрику для производства презервативов, кои, по-советски, были настолько надёжными, что даже при переносе в них до ведра воды на спор и на большое расстояние, не рвались, а потому и пользовались большим спросом у жителей близлежащих посёлков и деревень, так что деньги у соседки водились и деньги немалые…
После баньки молодку всегда навещал некий синдром, так похожий на картофельный, ибо возлежала она в кресле—качалке в тенистой прохладе беседки, словно овощ, сорванный на грядке и запрещала даже мухам её беспокоить, пока сама после полудня не пробуждалась от спячки…
Откуда мне всё это известно, спросите вы...
—Так сказываю же — сосед я, соседушка её…
Разве могла певунья — молодица что-то от меня скрывать. Никак не могла… Болеть ей — не переболеть, коли бы мне что-то Нюра тогда недосказала, ведь она, как и все женщины, умела хранить секреты лишь в кругу своих преданных подруг.. человек этак по десять — шестнадцать.
Да вам лучше знать всё об избалованных ныне девицах, а я уж.. вроде как.. к древним отношусь.
В гости всегда ожидала Нюрка друзей, но требовала блюсти её устав, а не со своим к ней жаловать. Не любила она того. Даже родственницу свою — бабку она не желала лишний раз видеть, ибо на другом замесе воспитана была, но никак не на подвигах Павлушки Морозова и Молоденькой Гвардии.
А теперь, господа, внимание, ибо поведать вам хочу историю о том, к чему приводят наши бурные фантазии, когда мы накручиваем сами себя от безделья, глупости или тупости.

Так, ни с того ни с сего, завела старче разговор о том, что родственник их — бывший начальник РАЙПО Жигулин по причине страшного своего недуга нуждается в уходе со стороны. Так испугала, так выпугала она своим телефонным разговором внучку, что даже сердце у моей соседки — милашки зашлось от негодования.
Бабка, ежели когда что-либо и сказывала внучке, запятую негде было вставить.
Ну, требуется уход и требуется…
Так, мало ли кто нуждается в помощи людской, да пусть хоть и по родственной линии, а моя то соседка—молодица каким здесь боком, ведь у больного ближе родня есть, так и пусть из-под него те горшки и носят, а ей то зачем тяжёлое бремя на нежные плечики. А то у неё своих забот было мало по молодости.
На безделье и плевок в потолок — работа.
Не каждая девица ждет принца, кто-то, например, ожидает и нефтяного магната, шурша всей своей половой плотью.
Однажды, отдыхала молодуха — барыня с распаренным телом в беседке после баньки, да о принце, а более, о красивом «мерине» том самом думала, да заслышала разговор бабки по телефону, который испугал внучу уже не на шутку, когда та заводила речь об уходе за своим больным родственником…
Так возбудилась, что девичья похоть прошила её нервные сердечные окончания, что захотела друга вызвать в срочном порядке. Так кто смеет эгоистке перечить, кто смеет эгоистичной натуре мешать… Ведь она вся в бабушку свою, и именно, то родное её яблочко, кое от яблоньки падает близко.
Да телефон занят…
Он у неё всегда был занят, ибо бабушка — ехидна опять скучала и вновь гостила. Запасы, видимо, оскудели внутри зубных протезов, что несколько спичек, выполняющих роль зубочисток, вхолостую бегали по рту в поисках позавчерашней колбасы, вверх — вниз, вправо — влево, не мешая получать нужную для сплетен информацию извне.
Бабушка загостилась, но не могли две женщины в доме хозяйничать.
Не могли...
К тому же, долго бабуля ожидала старость, дабы в детство впасть, да уж, не девяносто ли лет и пугал её уже даже столбняк от любой никчёмной ссадины.
Чем могла бабушка думать, внуче было не понять, так как даже из ушей её уже несло нафталином.
—Пусть он стар — в кухнёшке перезимует!—трындела бабка кому-то по телефону.
—Я присмотрю за ним, чтоб не перевезли на дачу или того хуже — на помойку не бросили, ведь сколь он служил сестре Марье и мне ещё сгодится. Ведь другие бывают намного хуже, да ими пользуются и этот тоже чей не развалится, так как из дуба оный делан, да и мне радость на старость и внуча будет тому не супротив!—сказывала она кому-то на другом конце провода.

Тут-то.. и встрепенулась Нюра, словно ей с утра пораньше произвели депиляцию верхней губы и нижней части живота пинцетом и вручную. Надо же, что так нежданно пришёл посыл ей нехороший, да чуть ли не с Небес… В её летнюю неотапливаемую резиденцию, её махонькую кухоньку, да без её на то ведома, вдруг, пожелала вселить старуха больного родственника.

Так она рассусоливала, так думала она...
И вспомнила, вдруг, деточка совсем недетский лепет старушенции с давно уже зарезервированным в раю местом, обо всех проблемах и трудностях при уходе за больным…
Фантазиям молодки не было предела, но ведь непонятно ей было, куда бабушка собралась вселять родственника — в малую неотапливаемую кухоньку, да — в зиму.
Да пусть старый трижды не человек уже, а «растение», но и «растению» тому в её кухоньке не выдюжить. Это что же получается, что дядьку, ещё живого — на верную гибель, дабы заморозить. Не бывать такому, ибо с законом девонька состояла в дружбе, тем более, с уголовным и не желала всеми почитаемого когда-то родственника смертельной опасности подвергать.

—Какой ни есть, а он родня и в лихие девяностые хоть по праздникам, а банку кофе выдавал из районных закромов, да пусть и за денежку, но не отказывал!—говорила она мне.—Да и «Три слона» с Индии у нас на столе всегда стояли. Иной раз.. и в грудь свою постучишь, постучишь в лавке, что Жигулин мне роднёй доводится, так шляпку красивую или модный лифчик с пушапом удавалось выкупить на межрайбазе вне райкомовского распределения.
—Другие то, вообще, последний хрен без хлеба и соли в то время доедали, а мы даже «Тремя слониками» по праздникам баловались. А теперь его — и на мороз. Нет, негоже. Не допущу выноса тела на мороз, так же, как и его вноса в мою летнюю кухню. Чей не мавзолей для торгашей. Смотри, какая заботливая бабаня, прямо до приторного!—бросила в финале разговора со мною она фразу.

—Нет уж, меня увольте, я не позволю преступного деяния на своей территории!—молвила про себя мудрая не по годам девочка.
И вот, как-то в один из поминальных дней присели и стали кушать они водочку всей своею весёлой семейкой. Нормально так выпивали, вдумчиво, да только.. до песни: «Иисус, возлюби меня!»..
Повеселев от огненной водицы, когда уже родители её перестали дуреть со скуки, эта эгоистка и затеяла оживлённый разговор с красивыми русскими оборотами.
Нельзя сказать, чтобы стоял многопалубный мат, будто все оказались на корабле во время шторма, но выразила она начистоту свою точку зрения о невмешательстве в её личную жизнь старческого поколения. Смысл высказывания заключался в том, что не желала она превращать своё жильё в лазарет для больных.
Так разошлась дева, что успокоение к ней не могло прийти ещё долгое время, даже когда она завидела квадратные глаза у своих обалдевших от витиеватых выражений и скрежета мозговых извилин родственников. Непростое испытание это было для уха окружающей родни, но как раз то, что хотела она довести до больной старухи.
—Да простит меня мой прадедушка Иван, царствие ему Небесное, но сказывала я вам, бабаня, что не тот сперматозоид попался при вашем зачатии, не тот!—орала Нюра, как резаная свиноматка, на бабку, словно приступ мезантропии её шарахнул по маковке. 
—Одно недоразумение с хромосомами ваших предков! Одно недоразумение!—кричала она.
Вот тут то бабка и не стерпела…
—Не парься и не смей повышать на меня, уважаемую всем торговым сообществом, голос!—осадила бабка свою внучку, поднимая челюсть с колен и высоко задрав, как в молодости, голову.—Я уже этот раритет, помнящий моих почивающих на погосте родителей, перевезла, и он находится в летней кухне и я буду его защищать всеми силами и до той поры, пока не призовёт меня к себе с Небес Господь!—заявила она.
—Как перевезла?—вскрикнула внуча, всё не понимая, о ком или о чём идёт за столом речь, да чуть не захлебнулась огненной водицей и не подавилась куском требухи животного.

Сомнений ни у кого не оставалось — старуха перетащила Жигулина в кухню внучки и теперь предстоит всем улыбаться этому родственнику до его кончины.
Оставив ложки и вилки, бросились они с матушкой, словно на штурм Измаила, в летнюю кухню, находящуюся в двадцати метрах от дома, нанося по горбине удары кулаками друг другу, чтобы не поперхнуться и не захлебнуться на резвом ходу.
Бросилась бабка, словно спринтер, исполняя на ходу что-то похожее на «Приват – танец!»... Видимо, вспомнила бурную свою юность, а забежав в кухню, распласталась высохшим своим тельцем на сундуке, обхватив его своими дряблыми загребущими ручонками, шепелявя: «Не отдам! Моё! Не имеете права!»..
Вела она себя словно Екатерина Вторая после освобождения Казани от Емельки Пугачёва.
Молодуха же, исследовав все углы и закоулки кухни, не нашла никого.. похожего на их родственника Жигулина, да и человечьим духом там вовсе не пахло. Совершенно никаких изменений и в обстановке, кроме стоящего в углу кухни старинного, кованного железом красивого сундука с внутренним замком, коего там до того момента не было.
Она онемела.
Так, значит, речь изначально шла всего-то о старом сундуке, на котором медузой расплылась бабка, а не о больном родственнике, коему никто в её семье не был бы рад.
—Ха-ха-ха!—рассмеялась внуча Совы — Нюрки…
—Ха-ха-ха!—вторила ей бабка.
— Чем же это я слушала свою милую бабушку!—то ли оправдывалась, то ли вопрошала сама себя она, ехидно улыбаясь и целуя последнюю в дряхлый лобик.
Заскулила от радости во дворе и преданная собачонка Жучка…
Настроение у обоих сразу изменилось.
И приплясывая, последовали они опять в дом, где присели вновь за стол, никак не думая о завтрашнем похмельном синдроме.
Тут же.. всеми овладела радостная эйфория и на их лицах написана была улыбка средневековых палачей, которым безразлично было прошлое и память о нём…
Хмель от выпитого и чувство вины перед старушкой размером с гиппопотама, придавило, наконец, голову внучки к столу, где она и уснула.
У бабки же, на почве такого потрясения, да и преклонного уже возраста, провалы стали наблюдаться в памяти, маразм и тому подобное. Ведь сундук помнил её ещё совсем юной особой, помнил её почивающих на погосте родителей; хранил её охи и ахи на нём, хранил её приданое, хранил тайны всей семьи.
В тот день она чувствовала себя, как изнасилованная росомаха. Никогда она не была такой беззащитной, как в тот вечер, никогда ей так себя не было жаль, как в тот момент…

Но речь пока у старушки связная, по дому на счёт порядка шуршит она самостоятельно, так что ещё ценной для внучки оказалась. Однако, на улицу её уже перестали выпускать, дабы не потерялась по той самой причине. Внучка стала запирать входную дверь на ключ во избежание потери бесценной домохозяйки, да и других нежелательных со стороны старухи последствий. Вдруг, да познакомит ещё её с другим каким родственником.
Эх, жизнь.. твою мать.. доживёшь до такого…
Ну, что может знать эта молодёжь о маразме.
Так.. какие могут быть хиханьки, да хаханьки, не будем же богохульствовать, а будем внимательны к старости своих близких, хотя не старость сама по себе уважается, а прожитая жизнь; да помнить хотя бы своё прошлое и прошлое своего рода, да жалеть своих родителей не только тогда, когда мы их теряем...