2 глава
Дома же она всё чаще страдала резкими перепадами настроения: то впадала в агрессию, и тогда никто не мог ей угодить, то, наоборот – в полное безразличие ко всему. Выходные она обычно проводила, закрывшись одна в комнате, где тихо плакала или спала, уткнувшись в диванную подушку.
И ни разу с того дня, как отец покинул их, мать не заговорила о нём вслух: не вспомнила ни одного момента их прошлой совместной жизни, даже не произнесла его имени, - будто отца и не существовало вовсе.
Лиза быстро поняла: в этом доме и ей не стоит говорить об отце. Всё равно никто не желает о нём ничего слышать.
Алименты, которые отец присылал исправно из месяца в месяц, подчеркнуто тратились на Лизу. Мать обязательно покупала дорогие сладости, к которым сама не притрагивалась, не смотря на то, что в доме они появлялись всё реже и реже из-за оскудевшего бюджета. Однако фрукты и шоколадки не радовали и саму девочку. Она остро чувствовала одиночество. К одиночеству добавлялась ещё и щемящая тоска по отцу: по его громкому смеху в доме; по его сильным и жилистым рукам, которые когда-то так крепко и бережно обнимали Лизу; по их совместным прогулкам и играм; по тому, что ей теперь было не с кем поделиться своим детским горем. Тоска разрасталась внутри, как опухоль; она ныла и не давала покоя, как ноет больной зуб, не давая думать ни о чём другом. Но только зуб можно залечить, или, в конце концов, выдернуть, а вот тоску из своего сердца было выдернуть невозможно. Лизе было немного стыдно перед матерью из-за того, что, несмотря на измену отца, она продолжала украдкой его любить, и любила его несравнимо больше, чем мать. Втайне она даже мечтала о том, что когда подрастёт, то убежит к папе, или он сам заберёт её к себе.
С каждым днём эти мечты всё больше укреплялись в её детском сознании. Когда Лиза оставалась дома одна, она обязательно вынимала припрятанную фотографию отца и разговаривала с ней, как с живым человеком. Она рассказывала о том, как провела день; жаловалась на строгую и ворчливую бабушку, на полное безучастие матери; целуя изображение отца, Лиза неустанно повторяла, что скучает по нему. С помятой черно – белой фотокарточки на неё весело смотрел отец: его доброе лицо и смеющиеся глаза вселяли в Лизу надежду, что отец по-прежнему любит её и помнит о ней, а значит, обязательно вернётся.
Со временем мать окончательно замкнулась в своем переживании. Временами Лизе казалось, что сидевшая перед ней женщина –неопрятная, с бледным осунувшимся лицом и с глазами, утратившими живой блеск, - это уже не её мама, а какая-то чужая, незнакомая тётенька, которая по неизвестной причине поселилась у них в доме. Болезненная тётенька скоро уйдёт, а на её место однажды вернётся мама – молодая, задорная, солнечная, пахнущая цветами. Лиза ждала: но «однажды» не наступало. Постепенно мать и дочь отдалились друг от друга, и теперь напоминали чужих людей, по воле случая живущих в одной квартире.
Не складывались отношения и с бабушкой. Любовь Георгиевна– высокая, щуплая пожилая женщина, своенравная, скупая на чувства, - держала Лизу в строгости, «дабы не испортить ребёнка с малых лет». Однако, не смотря на воспитательный процесс, ребенок продолжал «портиться», и бабушке приходилось применять «крайние меры», в результате которых Лиза часами простаивала в углу, для того, чтобы «крепко подумать о своём безобразном поведении».
Иногда доставалось и матери. Любовь Георгиевна отнюдь не считала новое положение своей дочери несчастным, и вовсе уж не понимала, зачем она так убивается по своему Павлу. Зятя она и раньше недолюбливала, а после его ухода и вовсе люто возненавидела.
Слякотными октябрьскими вечерами, за ужином, Любовь Георгиевна не забывала в очередной раз напомнить своей дочери о том, что «все мужики – сволочи, и её Паша – не исключение».
- И как только тебе, Танька, в голову пришла такая мысль: выскочить за него замуж? Пашку твово сразу было видно: непутевый, слабохарактерный…тьфу, не мужик, а тряпка. Такого любая поманит, а он, телок, и рад за чужой юбкой бежать…Что, собственно, и случилось.
- Мам, перестань, - вяло отмахивалась Татьяна, - оставь меня в покое.
- Оставь её в покое, видите ли…- Ворчала Любовь Георгиевна, - да ты и так в полном покое, как на кладбище. Ничего по дому не делаешь, жрать не готовишь, дитём не занимаешься: лежишь на диване, сопли льёшь. А твой Пашка живёт –не тужит, чужую бабу ублажает, и вам платит три копейки в месяц.
- Ну, мама, ну зачем ты так, - Татьяна отодвигала в сторону тарелку с едой, трагично обхватывала голову руками, - на самое больное давишь.
- Да что ты несёшь, глупая. Вот у кого действительно всё больное, так это у меня, - старуха стучала себя кулаком по щуплой груди, - свалила хозяйство на пожилую женщину. Сама домой приходит чуть не ночью, а я – в очередях стой, руки сумками обрывай, да Лизку из садика – в садик таскай…Уйти от вас страшно - сгинете, пропадёте, с голоду подохнете, а квартира грязью зарастет.
Мать при этих словах сникала, видимо ярко представляла себе, как без Любови Георгиевны приходит в упадок их маленькая двухкомнатная «хрущёвка» и пустеет холодильник. Лиза же, наоборот, тихо трепетала от радости: а вдруг старая грымза и вправду сдержит своё обещание и, наконец, уйдёт от них?
Видимо у бабушки были свои планы: она ворчала, но не уходила. Они с матерью просто расползались по своим углам, где каждый оставался при своих мыслях.
А Лиза уходила в комнату, садилась за старый круглый стол, брала в руки краски и кисточку, и рисовала. Рисунки получались яркие, в них диковинные звери разгуливали по диковинным садам, а в садах было много цветов и солнца.
Этими рисунками на следующий день бабушка прокладывала дно у мусорного ведра. По её мнению, каждая вещь должна была иметь своё функциональное значение. Не пропадать же добру?
Свидетельство о публикации №211081500925