В лунную ночь над морем элегия

                ***         
Посвящается Ю.Т.

 В прозрачную ночь над морем, когда воздух был наполнен синевой и теплотой недвижимой глади, а лунная дорожка искрилась чистотой до горизонта, и яркие звезды раскидали на поверхности небесные светильники, сквозь пелену едва родившихся облаков явился Господь над водою и Дух его взирал на уснувшие творения Его. В неизъяснимой мудрости своей возжелал Бог создать чудо, вместившее бы все красоты земные и наполненное Святым Духом его.
 И Дух его парил над гладью морской и твердью земной, скорбя по утратам в душах людских красоты небесной. Как вдруг стихло все, ни единая волна не родилась, ни шороха ветра не стало, лишь звезды ярче отражались в глубинах вод. Такая тишина стояла в начале времен. Явил Господь в эманациях Своих художников давно ушедших дней, кто пребывал уже давно с Ним, оставив дни земные, и создавал и воспевал красоты Всевышнего на Небесах. Один был скульптор, равных которому не было по сей день, другой - художник с душой, как стекло утренней росы, кистью его водил сам Дух святой; и третий - музыкант, слышавших гармонию светил и песни ангелов. И повелел Господь сотворить им женщину, чье совершенство вмещало уже сотворенное и вечное, пребывающее во веки веков.
 Взмахнул Рафаэль кистью, собирая звезды и стал на своде небесном рисовать образ. О, тот образ был подобен Мадонне, ведь великая красота несет в себе вечность, но в нем не сквозила великая жертва и всепрощение. Линии были плавны и утонченны, глаза из-под ресницы, усыпанных самыми далекими светилами, глядели разумно и радостно, тонкие пальцы, словно следы комет, тянулись к человеческому теплу и осязанию мирских вещей. Все изгибы, все черточки являли собой образчик трепетной серны и гордой кошки, хрупкой птицы и гибкой лани.
 Смотрел Микеланджело на полотно, раскинутое на необъятных просторах неба, будто бы на вновь родившееся созвездие, и дивился чуду, кое создать под силу во истину певцу красоты и радости. И ежели бы кто вышел на берег морской в ту волшебную ночь, то узрел бы среди кристаллов созвездий прообраз той, что скоро явится в бренный мир, фигуру, написанную самими звездами. Однако тихо было на бедной земле, люди спали безмятежно в своих постелях, лишь только дети, постигающие чудеса бесхитростно в их изначальном проявлении, улыбались во сне,  грезы их были чисты, как та лунная ночь над морем.
 Мелькнули последние штрихи солнечной кисти, и Рафаэль исчез. Великий камнетес, воздвигший Флоренцию и Рим, принялся на свое ремесло. Взяв резец из алмаза, начал он свою работу. В цельный розово-кремовый мрамор с далекого Урала вонзил Буанаротти вонзил свой инструмент с неизъяснимой нежностью и аккуратностью, даже Давид бы позавидовал его радению. Он снимал пласты брежно и любовно, ни единым движением не повредив его основы. Сам Господь улыбался, глядя на его работу. Твердая порода становилась мягкой и послушной в его бережных руках. Самозабвенно он творил образ, в точной гармонии с картиной своего великого предшественника. Небесная картина сходила со своих очертаний в когда-то неживой камень, проступали шея, плечи, талия. Для лица он приготовил особый чистовой резец из металла, известного лишь ему. Кометы застыли в падении и ветер страшился дышать, когда великий старец принялся вытачивать лик. Руки стали невесомыми, каждую черточку, каждую завиток, каждый уголок незабвенного лица любовно вытачивал он с тихой, неземной улыбкой, и шлифовал острые грани своими пальцами, боясь повредить каждую созданную линию. Казалось, что уже нельзя желать более совершенного творенья. Но старый мастер не остановился: ладони, твердо знающие свое дело, втирали в мрамор пригоршни яшмовой кроши, от чего тот становился нежно-розовым, а затем припорошил он изгибы чистейшим снегом со склонов Кайласа, и снежинки не таяли, затаенно искрились они чистейшим белым светом. Дабы глаза не походили на глаза ни одной из живущих, смешал Мастер лионский малахит с балтийским янтарем, каплей росы, сменив резец на кисть, вывел очи, глубиной и цветом вмещающие морскую волну и рассвет на песчаном сосновом берегу, для невесомых ресниц он взял он тонкие кончики игл мексиканской сосны...Вдруг легкие волны на мгновение взволновались - подул ветер с Колхиды. Он принес маслянистый запах эвкалипта,сладко-горький магнолии, и цвет розового олеандра, нежно опустившегося на губы.
 Вот и великий скульптор растворился в водяной пыли... Скромно проступил в сиянии луны, в мерцании звезд образ Моцарта. В напряженных пальцах не было смычка, да он был ему не нужен. Еще при жизни постиг он гармонию светил, одним взглядом, своей улыбкой расставлял Амадей светила на нотном стане морского неба, соединял их лигами, рисовал диезы и бемоли, паузы и коды. По мановению его неистовых глаз родилась поэма, и всякий камень в прибрежной гальке, каждая свечка кипариса, все лучи лунного сияния готовы были исполнить невиданное адажио. Увы, не им предназначалась эта Песнь песен! Взмахнув руками, как дирижер перед финальными аккордами, повелел он исполнить хор небесных сфер элегию, которая проникла сквозь драгоценный камень, обработанный так искусно, и наполнила его, став душой рожденного Дитя. Романсом Моцарт наградил сие необычайное лицо, где были и пронзительно-щемящие нотки грусти и разлив тихой радости, для ее голоса подобрал он особый ключ, открывающий сердца людские. В движения ее вложил серенады и баллады, мотивы славянских веселых песен и страстное фламенко Пиренеев. Никакая гармония не могла бы вместить ту музыку, каким наградил он ее тело. Все переливы невоспроизводимых человеком звуков прибоя, колышашихся травинок, падающей росы,  дуновения ветра, шелест песка, трепет березовых листочков стали мелодией ее будущих улыбок, горьких слез, удивления, сомнений, разочарований и безбрежной радости.
 Сам Господь дивился и умилялся, глядя на свое создание. Дал он покой и великому Музыканту, и оставшись один на один с сотворенным чудом, спящим пока безмятежно и сладостно, легонько погладил ее золотистые волосы. Она спала, когда Создатель благословил Её самым Великим из своих Чудес - Любовью, которой не страшна людская суета и злоба, положил вновь рожденное Дитя в корзинку их листьев смоковницы и пустил по волнам приветливого теплого моря в мир людей. Качался Её челн, волны и звезды пели колыбельную, чтобы не просыпалась она до срока. Не выдержал ангел, сторожащий земной покой в у ворот Рая, бросился вниз и поцеловал ее чуть выше верхней губы невинным поцелуем, и остался от его губ едва различимый след на коже.
 Она спала, и плыла ее колыбель к берегам человеческим неспешно, покачиваясь на водном просторе... Вдруг на бескрайнем небосводе зажглась сначала едва различимая, но свет мгновение от мгновения становился все ярче, звездочка - то уже не море отражало светила, а небеса отражали лучи прекрасного Творения...
 


Октябрь 2010 - август 2011