о докторе и кораблях

О том докторе, что едет сквозь снежную равнину.

Как в полнолуние небо чистое, хвосты и губы белого тумана владеют междулесьем и дорогой. Так колеса от севера до юга по чёрной полосе несутся. Заглядывают в окна ночные длинномордые звери и глаза у них фиолетовые в золотистую крапинку.  Встречный транспорт ослепляет, и они отступают на время. Луна расположила свою невидимую в другое время невесомую белую спину, всю сплошь заросшую длинным серебряным волосом... Расположилась луна там, где пол неба и пол земли.
По блестящей платине паркета выхаживает важно белая утка. Там, где у неба пол, там, где у земли потолок. По крыше, по коньку ползут драконы и львы. Блестят глазурью черепичные плоскости, их грани, их изломы сверкают нестерпимо.
Чернеют овалами незаполненных глазниц черепа, блестят отполированными лбами, уцепившись зубами друг за друга, нерушимую, живую крышу составляют, крышу неба. Постоянно расширяется эта крыша, крыша корабельных доков. Множество различных кораблей строится и плывёт в одно мгновение – мановение. И всё это кишмя кишит под крышей блестящей, черепичной. Смотри: корабль, из отполированных дощечек ливанского кедра благоухая плывёт по тёмному Нилу, смотри: из ногтей собранный, паруса из бледной кожи, утюжит северную соль воды безбрежной, смотри: играя тараном, сверкая белым полотном бежит по лазурным горбам, наперекор богам многовесельный улиссовоз, и посмотри: прост и изящен, похожий на вынутый из ножен меч, как по маслу плывёт везде и всюду, странник с не читаемым именем на корме.
Заботливо свёрнутая верёвка сама скручивается во множество неудобных узлов.
Врача волнует крыса – она и после смерти мешает нестерпимой вонью. А в доме деревенского доктора сыро и холодно осенью, потому что печь дала трещину ещё в конце прошлой зимы, а в округе не осталось печников, одни старушки. Кто ходит, кто нет. Кто ходит – не болеет, кто нет – лечится, но чаще умирает. Живые вяжут бесконечные носки и шарфы. И всё из серых нитей собачьей шерсти. Длинных нитей с узелками, в которых, кажется, кто-то живёт. Сидит доктор в сыром плаще и радуется сухим ногам, резиновые сапоги так во время, так к месту. Курит и от того, как-то теплее. Смотрит в грязное окно, то вдаль, то на муху, развлекается и в этот момент, мановение, доктор ни о чём не думает, он не здесь и не там, взгляд то на дальний забор, то на пленную муху сам переходит, без помощи, без указания. Так катятся колёса от севера до юга по черной полосе, сквозь хвосты и груди белого тумана. Вечереет с утра, доктор отдыхает тогда, когда вечер уже вечер, то есть, скоро ночевать. Кровать у окна, плохо, что железная сетка провисла, но ничего, спят же в четырёх кораблях моряки в гамаках, спят, покачивается корабль, покачиваются моряки, скрипят корабли. Доктор ворочается, то же скрипит кроватью. От усталости доктору кажется, что и он на волнах, так и уходит в сон, сон разных волн, тёмных и целенаправленных, лазурных и всяких разных. Морские звери подплывают к нему и внимательно смотрят фиолетовыми глазами, увлекая доктора золотыми брызгами в бездонные водовороты, в безумную русалочью страсть. Они ждут, серебристые девы, с белыми хвостами и губами, хоть и белыми, но такими…