Не заслоняя глаз от света 24

Разумеется, после таких слов я не посмел больше настаивать на продолжении. Но, прислушавшись к себе, понял, что обида на Холмса испарилась у меня безо всякого следа.
А уж тем более, когда, задремав в кресле перед самым рассветом, я снова проснулся от сдавленных стонов и всхлипов. В первый момент я испугался, решив, что лечение не помогло, и Холмсу опять хуже, но, склонившись над ним, увидел, что это – всего лишь плохой сон. Правда, похоже, очень плохой – на лице его сменяли друг друга гримасы страдания и страха, он взмок, голова перекатывалась по подушке, ресницы, слипшиеся от слёз, дрожали, пальцы царапали простыню.
Я потрогал его лоб – горячий, но не особенно – и присел рядом, не убирая руки. Тихо позвал:
- Холмс... Шерлок...
Он открыл глаза – мутные, как матовое стекло – и посмотрел на меня вопросительно.
- У тебя что-то болит? Как голова?
- Ничего не болит... - не сразу ответил он сонным плывущим голосом. – Голова... немного кружится... А что?
- Ты беспокойно спишь. И у тебя небольшой жар, а недавно был, похоже, больше. Дать тебе попить?
Он слабо улыбнулся:
- Я помню... Глоток воды и перевернуться на другой бок – испытанное средство от ночных кошмаров? Да, дай, пожалуйста.
Я наливал воду из графина, как вдруг в дверь раздался негромкий, но резкий стук. Я подумал, что это снова возникла какая-то надобность у настырного Марселя, но за дверью стоял с дорожным саквояжем в руке молодой невысокий полноватый, остриженный коротким золотисто-рыжим ёжиком человек в таких же, как у Марселя, позолоченных очках, за которыми бутылочно-зелёные глаза казались больше. Его полные губы трогала лёгкая насмешливая улыбка.
- Я был предположить, - сказал он с режущим ухо акцентом, - что посмотреть свои глаза лучше, чем одну сотню раз прочитать телеграфный бланк. Итак, мой сложный пациент, - через моё плечо обратился он к изумлённо уставившемуся на него Холмсу. – Вам становилось хуже? О, йа! Я видеть, как вы выполнять мой рекомендации. Вы имеет конъюнктивит, на ваш глаз загноившаяся царапина, вы делать укол кокаина много-много раз. Вы есть самый скверный неслух за вся моя практика...
Он не договорил – широко улыбающийся Холмс двумя быстрыми шагами покрыл всё расстояние до двери и крепко стиснул его ладонь в самом горячем рукопожатии:
- Доброе утро, Раух! – мне даже показалось, что ему хочется обнять австрийца и прижать к груди, но он сдержался.
- Доброе утро, Холмс. Доброе утро, Уотсон, - Раух поставил саквояж и, высвободив руку из пальцев Холмса, протянул мне. – Так получилось, что мне оказалось по пути заехать к вам сюда. Я собираюсь в Рэвин-гроув, на семинар по истерическим расстройствам. Завтра вечером мой поезд. А до завтрашнего вечера я рассчитываю на ваше гостеприимство. Гм... Номер с одной кроватью?
Я засмеялся.
- Ладно, - махнул он рукой. - С этим после разберёмся. У вас повышена температура, Холмс. – Из-за царапины? Как вы её заполучили?
- Чёрт, - сказал я. – А я совсем забыл о ней.
- Да нет, это пустяки, - Холмс тронул веко. – Даже не болит. Думаю, я переволновался – у нас тут, Раух, было довольно весело эти дни, – он попытался беззаботно улыбнуться, но вместо этого вздрогнул и зябко поёжился.
- Вас что, знобит? – тут же насторожился австриец.
- Вы просто второй Уотсон на мою голову, - он всё-таки выдавил улыбку. – Нет, Раух, меня не знобит. Я просто вспомнил свой сон... Неважно. Думаю, что завтра вечером мы составим вам компанию в вашей поездке. А пока позавтракайте с нами.
За завтраком, заказанным в номер, я поглядывал на Холмса с тревогой. Не было никаких сомнений: в первый момент он появлению Рауха обрадовался, и обрадовался сильно. Но теперь его словно бы всё больше и больше тяготило его присутствие. Он замкнулся, почти не принимал участия в разговоре – а говорили мы, в основном, о предстоящем Рауху семинаре и о Рэвин-гроув.
- Я в этом городишке уже был, - говорил австриец, тщательно пережёвывая рогалик. – Не особенно людное место. Рощи, камни... Но там есть хороший пансион с лекционным залом, и удобный поезд. Должно быть, поэтому...
«Надо же, какое совпадение, - думал я про себя. – Словно сама судьба куда-то ведёт нас. И, похоже, все дороги сходятся в Рэвин-гроув».
Завтрак подходил к концу, когда внутренние терзания Холмса, наконец, дошли до своего апогея. Он вдруг отшвырнул салфетку и резко встал:
- Раух, если вы хотите мне помочь, вы должны знать, что происходит. Я, правда, сперва не хотел вам говорить, меня эта история ни с какой стороны не красит, но иначе, как я понимаю, я и вас подвергаю определённой опасности. А это уже подлость. Вот только... Пусть Уотсон расскажет вам, а не я. Быть слушателем, а не рассказчиком для меня легче.
Я удивлённо посмотрел на него: это с каких же пор? Но ничего не сказал. Раух повернул ко мне лицо с застывшим на нём вопросительным выражением.
- Если Холмс, действительно, этого хочет, и если вы этого хотите... - осторожно начал я.
- Говори, - резко сказал Холмс – он отошёл от нас, словно стараясь вообще дистанцироваться от разговора, и забрался на кровать. Но я знал, что он будет внимательно слушать, поэтому заговорил с оглядкой, не чувствуя свою речь вполне свободной. Однако, Холмс не перебивал и не издавал ни звука, и я постепенно рассказал Рауху всё, о чём знал и, увлекшись, даже, о чём только догадывался.
Внезапно Раух быстро протянул руку и накрыл ею мою, лежащую на столе, вынудив этим меня замолчать.
Я вопросительно посмотрел на него.
- Холмс заснул, - негромко и удивлённо проговорил он. – Поверить не могу.
Я обернулся: Холмс, действительно, спал, неловко привалившись к каретке кровати, его голова чуть запрокинулась, и рот был приоткрыт.
- Ну что ж, - заметил я. – У него в жилах ещё достаточно снотворного, так что нечему особенно удивляться. Кстати, и к лучшему. Ему не стоит слышать всё, что я хочу вам сказать. Подождите только, я устрою его поудобнее, не то он вскоре свалится на пол.
- Он проснётся, едва вы до него дотронетесь, - с сомнением проговорил Раух.
- Нет. Я думаю, он намеренно позволил себе уснуть, и, если это так, просыпаться в его планы не входит, и он не проснётся.
- Вы полагаете, - Раух с каким-то особенным исследовательским интересом посмотрел на меня, - что так контролировать себя – в возможностях человека?
Я кивнул на Холмса:
- Когда речь идёт об этом человеке, безусловно. Демонстрирую.
Я подошёл к Холмсу и тронул его за плечо:
- Ляг удобнее, Холмс. Ляг к стене – ты свалишься.
Послушный нажиму моей руки, он завалился к стене, подобрал ноги и затих, ровно размеренно дыша.
- Притворяется, - снова с подозрением предположил Раух. – Может быть, вскоре и уснёт, но сейчас притворяется.
Я покачал головой и поманил его к себе. Он подошёл.
Обратите внимание на его глазные яблоки – это не подделаешь.
- Н-не уверен...
- О, господи! Ну, хорошо. Правда, это, действительно, может его разбудить, но специально, чтобы удовлетворить ваше любопытство... - и, протянув руку, я чуть приподнял Холмсу веко, давая возможность Рауху взглянуть. Холмс недовольно замычал и неверным, плохо координированным движением оттолкнул мою руку, но опытный офтальмолог успел увидеть, что хотел.
-Чёрт! Действительно, спит. Надо же!
- Сейчас он меня, конечно, почувствовал сквозь сон, но, думаю, что уже опять уснул глубоко. Значит, такова его воля, и, значит, мы можем перемыть ему косточки, не стесняясь.
- Ладно, начинайте, - тихо сказал Раух, возвращаясь к столу. – Судя по вашей телеграмме, вы в панике?
- Да, пожалуй, - не стал отпираться я. – И если бы ни слова вокзального буфетчика, я вообще решил бы, что он сошёл с ума и галлюцинирует. Сначала эта скрипка, потом Волкодав, потом Сони... И всё равно, даже теперь, когда я согласовал его рассказ с тем, что слышал от других, мне кажется, что действительность искажена в его восприятии. Плюс вся эта соматика: головные боли, жар... У него жуткие головные боли, Раух. Я знаю, как он обычно терпелив – мне случалось без всякого обезболивания чистить и шить его раны – он ни единым движением никогда мне не помешал. Да вы сами помните: когда он лежал в нашей больнице после этого ужаса, от него никто слова жалобы не слышал. А тут он плакал от боли. Плакал, Раух! И он всё время взвинчен – то преувеличенно ласков, то зол, как чёрт. Я не знаю, как себя с ним вести, не знаю, как и на что он отреагирует. Когда я становлюсь предупредителен, его это бесит, когда я начинаю расспрашивать, он замыкается. Он вводит кокаин, как вы верно угадали, но я его за этим ни разу не поймал, значит вводит тайком, едва ли соблюдая при этом правила гигиены. Мне кажется, у него скачет давление – по крайней мере, судя по пульсу. Я боюсь, что он не долечился, что это какие-то поздние и серьёзные осложнения вроде воспаления мозговых оболочек или... или ещё чего похуже.
- Судорожных припадков у него не было? – деловито спросил Раух.
- Мне почудилась судорожная готовность однажды, но всё обошлось.
- Ну, так вот, дорогой коллега, вы говорите сейчас не как врач, а как, простите, перепуганный родственник. Вам не хватает обычного вашего рационального взгляда на вещи, - как всегда, когда Валентайн Раух обретал уверенность, всякие следы акцента исчезали из его речи, и она становилась совершенно правильной, совершенно английской.
- Раух, если это расходившиеся нервы – и только, - перебил я, - возможно, мне следует просто оставить его в покое, умерить опёку и положиться на время. Но я – хирург, а не психиатр, и если грубое расстройство смогу отличить, то тонкие нюансы... Да и всем ли психиатрам такое под силу, тем более, когда речь идёт о личности незаурядной. А внезапное прогрессирование может наступить в любой момент, и это чревато не только экстравагантными поступками, но и прямой опасностью, как для него, так и для тех, кто может оказаться рядом в столь неподходящее время. Потом, прошло только четыре месяца после того, как мы вынуждены были сделать ему трепанацию черепа из-за нарастания давления. У него крепкий организм, но нельзя же делать вид, будто вообще ничего не было. Его правая рука всё ещё отстаёт от левой, и при всей энергичности его походки иногда мне всё-таки кажется, что он чуть подволакивает ногу.
- Я смотрю, - усмехнулся Раух, - вы прямо глаз с него не сводите.
- Я понимаю, это со стороны может выглядеть и смешно, - вздохнул я. – Ну а у меня сердце не на месте с тех самых пор, когда я вбежал в тот переулок и увидел его лежащим без движения. И мне всё время кажется, что ещё ничего не кончилось. Может быть, поймай тогда полиция Волкодава, мне было бы легче. Понимаете, Раух, Холмс боится его, боится встречи с ним, и он не был бы Холмсом, если бы ни отдавал себе в этом отчёта и не лез наперекор своей слабости на рожон.
- Он поэтому и тёмных очков не носит? – спросил с задумчивой улыбкой Раух. – Боится снова ослепнуть и поэтому пренебрегает советами врачей, как избежать того, чего боится?
- Да, Раух, да! Вы хорошо его изучили. В этом он весь.
- Ну, с этим-то вы всё равно ничего не поделаете, - философски вздохнул Раух. – Что ж, я осмотрю его, когда он проснётся, если он, конечно, позволит. Во всяком случае, в отношении состояния его роговицы я вам скажу нечто определённое. Сетчатку тоже увижу. А что до психики... Насколько я понимаю, основной вопрос, который вас мучает: соответствует ли истине то, что он вам рассказывал о своей... не знаю, как её назвать... жене? Вы сможете узнать об этом только в процессе опыта. Значит, вам нужно не хватать и вязать его, а сопутствовать, пока истина и вам не откроется во всём своём великолепии... Или в безобразии. А кстати, Уотсон, похоже, ни вас, ни его не заинтересовал такой вот аспект... – Раух подался ближе ко мне, улегшись грудью на стол, и понизил голос. – Если эта... Сони Вальденброк жива, и её убийство – инсценировка, то кто та женщина, которая сыграла в этой инсценировке главную роль? Ведь убийство, так или иначе, имело место. Я читал протокол вскрытия тела – смерть, определённо, наступила от ранений.
Я посмотрел на него оторопело – ведь мне, как и Холмсу, в самом деле, не приходило в голову задаться этим вопросом.
- Холмсу было не до того, но я сам, кажется, должен был...
- Гм... Полагаю, что и вам было не до того... – он помолчал и снова спросил, катая в пальцах оставшийся после завтрака хлебный мякиш. – Значит, Холмс предполагает, что девочка-инвалидка – дочь Сони?
- По-видимому, да.
- И... его?
- Кого? – не сразу понял я.
Раух широко раскрыл глаза:
- Ну, Холмса, разумеется...
- Холмса? – ошеломлённо переспросил я. – Но... так не может быть – Девочка – дочь слабоумного...
- И Сони? – насмешливо улыбнулся Раух.- Вы всерьёз считаете, что такое возможно?
Я стушевался, но забормотал:
 - Потом... ведь Холмс говорил, что подмешивал Сони порошки... что она...
- Возможно, в этих порошках – причина инвалидности девочки, - пожал плечами австриец. – Тем хуже...
Он замолчал, продолжая катать мякиш, а я поднял руки и сжал ладонями виски. Мне снова представилась воспитанница Благов – узколицая, сероглазая, нескладная. Вспомнилась шкатулка с вензелем, вспомнилось всё поведение Холмса.
- Но если это так... Раух, это ужасно!
Австриец философски пожал плечами:
- Ужасно? Не знаю, не уверен. Почему ужасно? Холмсу, конечно, тяжело, но уже одно то, что Сони жива, что эта девочка есть на свете...
- Будет, пожалуй, стоить ему рассудка, - с мрачной усмешкой перебил я. – И его сомнения для меня теперь тоже стали понятны, не то я их считал какой-то дикостью.
- Сомнения в чём?
- В благорасположении Сони. Он заподозрил её в организации не только её собственного убийства, но и покушения Волкодава на него. Я так горячо спорил с ним, а теперь...
- А теперь вы засомневались, - понимающе договорил Раух за меня. – Вы страшно внушаемы, Уотсон. Но ведь вы знали Сони прежде – в отличие от меня. Не вам по моему впечатлению, а мне по вашему следовало бы ориентироваться. И на Холмса тут полагаться нельзя – он чувствует смятение, вину, он приписывает Сони собственные побуждения.
- То есть, ему хочется убить себя? – оторопел я.
Раух рассмеялся, но, перестав смеяться, кивнул:
- Отчасти может быть. Чувство ответственности, насколько я успел его узнать, у мистера Холмса, скорее, гипертрофировано, чем редуцировано. Хотя на вашем месте я бы не стал воспринимать всё так буквально. Возможно, он чувствует не то, что заслуживает ненависть, а что мог бы её заслуживать... – он прервался, потому что в этот миг Холмс резко повернулся во сне и застонал. Мы оба быстро взглянули в его сторону.
- Он плохо спит? – понизив голос, спросил Раух.
- Он часто бывает сонлив, но да, спит плохо. Трудно сказать, что здесь первично – он почти всё время на успокоительных, а если ещё учитывать кокаин, то «чистой» его кровь вообще не бывает. И – сами видите – кошмары.
- Такое ведь бывало и до травмы, правда?
- Да, нередко. По-моему, это кокаин провоцирует у него подобные нарушения сна.
Раух встал с места и, подойдя к кровати, остановился, глядя на спящего. И снова выражение его лица приняло задумчивое, исследовательское выражение.
- Вы ещё писали о временном ухудшении зрения, - негромко напомнил он.
- Да, на высоте боли.
- Я думаю, Уотсон, он боится того же, чего и вы, и ваше беспокойство, проявляющееся, как вы сами заметили, гипертрофированной заботой, подстёгивает его страх.
- Перед слепотой?
- Перед слепотой, перед параличом – словом, перед беспомощностью, перед зависимостью от вас, которой он за эти месяцы, боюсь, нахлебался больше, чем мог себе позволить без урона самолюбию.
- Значит, не перед слепотой и не перед параличом, а именно перед зависимостью от меня? – медленно повторил я, чувствуя, как мою душу заполняет вязкая горечь.
- И здесь я, честно говоря, не знаю, у кого из вас больше проблем, - безжалостно припечатал Раух. – Жалея его и страдая, вы, тем не менее, упивались безграничной властью. Я даже знаю, что вы иногда «наказывали» его, замолкая, чтобы он вынужден был звать и просить. Не часто. Но это было.
- Кто вам рассказал? – спросил я не своим, хриплым голосом. – Он?
- Ну, не вы же сами, коллега, - и Раух широко улыбнулся.
Я нервно прошёлся по комнате, остановился, глядя на спящего Холмса, и снова спросил, криво усмехнувшись:
- Значит, он жаловался на меня вам?
- Да, - спокойно подтвердил Раух.
Горечь стала нестерпимой. И вместе с тем какая-то слабость – сильная, совершенно невыносимая, охватила меня - такая, что я даже не смог стоять – у меня подогнулись колени, и я снова сел на первый же попавшийся стул.
-Вот как, - только и пробормотал я, потирая лоб. – Вот как...
- Вы расстроились? – Раух прямо-таки излучал спокойствие.
- Я? Расстроился? – я засмеялся, сам вздрогнув от собственного смеха. – Ну что вы, Раух! Он ведь, в общем, не сказал вам ничего нового – я и сам подумывал об этом, хотел что-то изменить, переделать... Эти четыре месяца... Я ведь и в самом деле привык быть... поводырём слепца. Дурная привычка... Дурная... – я замолчал, потому что не мог больше говорить – мне перехватило горло.
- Пойду пройдусь, - сказал Раух, вставая и берясь за шляпу. – Сильно потеплело, и мне нужно дать телеграмму. Если Холмс проснётся до того, как я вернусь, попросите его никуда не уходить – я всё же хотел бы осмотреть его глаза.
Я молча, не глядя на него, кивнул.