Юда Залмонович Липкин

      Бабушка моя отличалась обострённым чувством справедливости. Любой обман вызывал в ней бурю возмущения.
      Каждое воскресенье она ходила на базар и каждый поход завершался бурей негодования:
      Гановим! (ворьё! - идыш) Нет, ты только подумай! Этот Юдке опять хотел меня обсчитать! Ганеф! Не на ту он напал! У меня хоть и два класса хедера, но считаю я быстрее его!
     В этом я абсолютно не сомневалась: мама мне рассказывала, что когда она училась в школе и корпела над математикой, бабушка сидя на печи, в уме решала её задачи, правда, объяснить, как решала - не могла.
     Так проходил каждый визит на базар.
     Пришло время, когда бабушка решила взять меня с собой на базар. О, это было великое доверие и большая милость! Путь - для меня - предстоял неблизкий: мы шли три квартала по улице Вокзальной до вокзала, через железную дорогу, а потом ещё два квартала по улице Калининской.
     На базаре - шум и гам. Стоят телеги возле входа на базар, дальше крытые и открытые прилавки, где торгуют чем угодно: молоком, маслом, сметаной, творогом, салом, мёдом, семечками, ягодами, грибами. Всего и не упомнишь.
     Самый красивый прилавок у китайцев. Они продают веера, красивые цветные, из папиросной бумаги, тонкие, шелестящие, круглые как солнце, и полукруглые как луна в первой четверти.
     Отдельно от остальных, в стороне, стоит мясной павильон, где работает "дер ганеф Юдке". Я уже его не любила, а когда увидела в первый раз, ещё больше поверила бабушке неприятная личность. Толстый, невысокого роста, крепкий мужик с красным лицом, с короткими толстыми руками, да ещё с топором в руке. Если бы ещё была борода - Карабас-Барабас!
     Но бороды не было, а были смеющиеся глаза. "А-а-а, вы думаете, что я не знаю, а я знаю! Всё-всё про вас знаю!" - говорили эти глаза.
     Между ним и покупателями торчал прилавок с целыми горами свежего мяса. За ним, внутри, находился ещё один прилавок, на котором были целые туши половинки, четвертинки туш, а ещё туши свисали с потолка. Ужас!
     Кабаны и поросята, коровы и телята, овечки и козы кого там только не было.
     Как это ни странно, но они не воспринимались как убитые животные, а были просто грудами мяса. Может потому, что были без шкур.
     А как он разделывал это мясо - это надо было видеть!
     -Вам грудинки? - взлетал топор над колодой - хряп! -пожалуйста, грудинка!
     -Вам окорочек? - хряп - пожалуйста, окорочек! Топор взлетал и отсекал именно то, что просили. Отсекал с одного удара, как будто всё уже было заранее порублено, а он только перерубал ниточки, державшие всё это вместе. Хряп!
     Липкин был ювелиром, мастером-ювелиром своего дела. Поэтому его зачастую звали на "кровавое дело". Про него ходили целые легенды в Богушевске и окрестных деревнях.
     Рассказывали, что он мог одной рукой свалить быка - такая силища в нём была. В всё потому, что он, убивал скотину, тут же подставлял кружку под струю свежей крови и выпивал её залпом.
     Вообще о нём много ходило всяких баек. Например, что он кулаком убивал 200-килограммового кабана.
     В это время ему уже было около шестидесяти.
     Бабушка брала меня на базар довольно редко, но образ Либкина, мощного, подвижного с постоянными шутками, порой не безобидными, был неотделим от слова "базар".
     Лет через десять пришлось столкнуться с Юдой Залмоновичем совершенно в другой ипостаси.
      Он появился в нашем доме совершенно неожиданно, проявился в качестве жениха. Все мы были в полном замешательстве. Он был главой богушевских евреев, а наша семья хоть и жила с довоенных времён в Богушевске, но с еврейским сообществом взаимоотношения были весьма прохладные.  если сказать точнее - параллельное существование. Мама была человеком занятым, совершенно не религиозным. За плечами осталась комсомольская юность, фронт, работа главным бухгалтером районной больницы. А с 1946 года - руководство драмкружком, а затем народным театром.
      Юда Залманович вращался совершенно в других кругах. Синагоги после войны уже не было, но были дома, где ещё собирались евреи по субботам молиться. И руководил ими Либкин.
      Кто ему посоветовал посвататься к моей маме - мы никак не смогли узнать.
      В годы войны погибла его первая семья, женщина, на которой он женился после войны детей ему уже не родила и в 70-м году умерла от онкологии.
      Но соединить в одну семью этих двух совершенно разных людей было невозможно, мне кажется.
      Конечно, мама отказалась от этого замужества, конечно же, навлекла гнев всего еврейского сообщества на нашу семью: Юда Залманович пользовался непререкаемым авторитетом, а Богушевск воспринял мамин отказ как личное оскорбление.
      Следующая встреча с Липкиным произошла уже в середине 70-х годов.
      Приехал в Богушевск Павел Семёнович Бляхман. До войны они соседствовали и дружили семьями. Обе семьи понесли невосполнимые потери: у Бляхмана погибла мать, а Юда Залманович потерял всю семью - жену и детей.
      И вот теперь, в 1975 году, Павел Семёнович отважился первый раз приехать на Родину, на могилу матери. К этому времени расстрелянных уже перезахоронили в братскую могилу на еврейском кладбище.
      Мне трудно представить с каким чувством шёл на кладбище Липкин, ведь там лежали и его близкие. Я так думаю, что ходил от туда довольно часто, ведь и вторая его жена, Паша, нашла упокоение на этом же кладбище.
      Как ко всему этому относилась третья жена - трудно сказать, но и её вскоре не стало.
      Первый и единственный раз я попала к Либкину в дом в конце 70-х годов, в один из приездов Павла Семёновича Бляхмана.
      Большой просторный дом, рассчитанный на большую семью, сохранился во время войны. Стоял он метрах в 200-х от железной дороги, возможно, и в нём жили фашисты, потому и уцелел.
      Дом - плетёнка, с большими светлыми окнами. В центре - круглый стол, покрытый красивой светлой скатертью, вокруг стола - стулья, как будто хозяин уже ждёт гостей.
      Поговорив с хозяином, мы повернули к выходу. Меня остановило полотенце, висевшее под туалетным зеркальцем. На полотенце была вышита какая-то надпись. Во многих домах и Богушевска, и окрестных деревень висят такие же вышитые полотенца, но на них обычно белорусский орнамент. А на этом полотенце какая-то надпись готическими буквами. Я удивилась.
     Оказывается, Юда Залмонович родился в Богушевске в 1995 году, в этом же доме. Закончил хедер (начальную школу). Мальчишка рос крепким, сообразительным, способным, и ему была прямая дорога в иешиву (среднее образование), но в это время уже шла русско-японская война и началась первая русская революция. Тем не менее, пару лет он отучился и в иешиве. Пошли годы реакции, начался экономический кризис, и Юда вернулся Богушевск, помогать отцу, т.к. на сестёр особо рассчитывать не приходилось. А тут уже грянула первая мировая и Юдка Либкин был призван в царскую армию. Помотало по фронтам, перенёс контузию, правда обошлось без ранения.
     Потом революция, гражданская война, но и это закончилось. А полотенце осталось на память с первой мировой войны.
      С окончанием военных действий Юда Залманович вернулся в Богушевск, женился, завёл семью, Сёстры потихоньку перебрались в Ленинград, тоже обзавелись семьями.
Отец с матерью постепенно старели и ушли ещё до войны, Так Юда Залманович стал главой семьи.               
       Когда началась война, Липкину уже было 46 лет, мог и не идти на фронт, но он всей душой принял революцию, не отделял себя от своих земляков и ушёл на фронт добровольцем.
      Конечно, таких стариков особо на передовую не не пускали, но в обозе ему "прохлаждаться" тоже не хотелось. Однако, с начальством не слишком поспоришь: "Сиди, дед, или лишнюю дырку захотелось?" "Дед" вернулся с войны, правда без орденов, но с медалями. Вернулся, а встречать его было некому: жена и дочка погибла.
      Тяжело пережил Юда Залманович потерю семьи, но жить надо было дальше. Нашёл себе женщину, приехали сёстры из Ленинграда, одобрили выбор брата, благословили жениха и невесту. И зажили Юда и Перла в согласии и уважении друг к другу. Двадцать лет всё было хорошо, но в конце 60-х что-то жена стала прихваривать, а потом и вовсе слегла. Увы, и лекарства, которые доставали и привозили сёстры из Ленинграда, не помогли. Ушла Паша Абрамовна в 1970 году.
      Либкину же в одиночестве было жить невыносимо. И он опять женился. Сказать, что это был счастливый брак было бы большой натяжкой. Люди они были очень разные. Юда Залманович пользовался большим авторитетом. Участник Первой Мировой, гражданской, Великой Отечественной войн, коммунист (в ряды КПСС вступил на фронте), руководитель еврейской общины, вернее того, что от неё осталось после после войны, мясник-ювелир, легендарная личность Богушевска, и женщина из Орши, вдова. Посоветовали, сосватали - вот и семья. Сестрам этот брак по душе не пришёлся, они стали ездить в Богушевск пореже, но... что есть, то есть.
       Правда, и эта жена долго не прожила и опять Либкин остался один. А было ему уже за 80. И больше связывать себя с кем бы то ни было он не решился.
       Стал прихваривать. Ноги болели, а тут квартирант посоветовал сделать компресс. Получился ожёг, рана заживала плохо, обнаружился диабет, началась гангрена. Сёстры забрали в Ленинград. Ногу ампутировали. Он ещё летом приехал домой. На костылях, похудевший, но подвижный и неунывающий. Однако вирус остался в организме и зимой гангрена прихватила вторую ногу. Сделали операцию, но процесс продолжался. Ампутировали ногу выше колена, но спасти Юду Залмановича не удалось. Всё это происходило в Ленинграде. Там Его и похоронили.
       Прошло уже тридцать лет с его ухода, но старожилы Богушевска до сих пор помнят Юду Залмановича Липкина.