Сила, или Повествование дьявола. Отрывок-2

Наби Джалалиддин. Узбекистан.

(Отрывки из романа "Сила, или Повествование дьявола")

Изваяние Ходжи Насреддина на пару с трогательным осликом было установлено на привокзальной площади. Майдан прикинулся корзиной,  полной цветов. Там и тут колыхались лозунги, побуждающие население к  трудовым подвигам; были начеку карнаи, сурнаи  и барабаны – неизменные причиндалы празднеств.  Гудела толпа. Зевак привело сюда маниакальное любопытство; а кто-то пришёл, чтобы хоть ненадолго  избавиться от гнетущей тоски; другой – в надежде получить ответы на терзающие его навязчивые вопросы, и, наконец, большинство с нетерпением ожидало явления народу легендарного острослова, которого знали все, но в глаза никто не видел. Площадь была оцеплена нарядом милиции в великолепной парадной форме, умиляюще гармонирующей  с изгородями из цветов. Кто-то мог бы, скорей, ассоциировать сей стройный кордон с железной оградой, но для этого решётки вокруг сурьезнейших ведомств следовало бы перекрасить в яркие тона, чтобы они так же радовали глаз, как и мундиры доблестных стражей правопорядка.

Каган и свита встречали Насреддина прямо на платформе. Девушки в шёлковых платьях под звуки карнаев преподнесли почётному гостю букеты. Каждый раз, когда Кагану приходилось обмозговывать предстоящее торжественнее мероприятие, он с замиранием сердца представлял себе, как обнимет Насреддина. Однако на деле он не только не решился на это, но и едва посмел протянуть тому руки. И, когда он пожимал и мягко тряс гостю длани своими жилистыми ручищами, его лицо расплылось в улыбке; глаза слегка увлажнились, и он невольно потянулся к Эфенди, как бы норовя облизать тому лицо.

Насреддин внешне совсем не был тем Эфенди, который чудился людям: волосы его были коротко острижены; на нём были белоснежная рубашка, элегантный костюм; на шее висел пурпурный галстук; на горбинке носа прочно держались модные очки. (Галстук у Кагана тоже был багрового цвета. За минуту до исторического рукопожатия к Кагану подошёл один из сотрудников и прошептал ему: «Эфенди, говорят, психует, когда другие носят такие же галстуки, как у него». Глаза Кагана едва не съехались от этих слов; он, в мгновение ока сняв  свой, ухватился за галстук сотрудника). Словом, вид гостя был столь представительным, что Каган растерялся. Присутствующие немало были тронуты и бантиком, со вкусом завязанным на шее ослика и бывшим под стать верному спутнику Эфенди. Благородное четвероногое выглядело, однако, немного печальным и, стоя в окружении толпы встречающих – в центре внимания,  недовольно хлопало красивыми грустными глазами, слегка увеличенными за стеклом круглых очков.  Разумеется, один Насреддин знал причину его меланхолии: им попался чересчур привередливый проводник, –  Эфенди и умолял, и угрожал, и даже попытался было дать тому на лапу, но презренный педант не впустил ослика в вагон, и бедолага всю дорогу вынужден был топтаться в тамбуре, да и заботливый хозяин большую часть времени провёл рядом с ним, то и дело расчёсывая ему кончик хвоста.

Каган, хотя и приметил состояния ослика, не осмелился спросить у хозяина, в чём дело.
Казалось, на площадь  перебралось всё население края. Люди, стоящие плечом к плечу и с надеждой и любопытством взирающие на помост, смахивали на толпу, ожидающую высочайший вердикт  в пустыне Арасат в Судный день, и казалось, что скоро на  пьедестал поднимется некто в белом и огласит решение Ареопага. Вот тогда всё и выяснится; а пока следует набраться терпения и ждать.

Все, кого мы с вами, дорогой читатель, знаем, или хотя бы  раз сталкивались, – все были в сборе. Вот сын Ахира; в руках у него игрушечное ружьё. Низкий рост  не позволяет ему всё видеть, и, хотя он и перебрался поближе,  то и дело встаёт на носочки, вытягивается, как будто ему не хватает воздуха. Махаллинский имам, стоящий рядом с мальчиком, с удовольствием бы посадил его на плечи, да неудобно как-то перед знакомыми, ведь он только-только начинает якшаться  с ребёнком молодой привлекательной вдовы, которую намеревается сделать своей второй женой – благое  дело, которое, хочется надеяться, обрадует дух покойного писаки. Мальчик с кошачьим любопытством смотрел на чинуш, поднимающихся вслед за Эфенди и Каганом на помост, оглядывал окружающих – знакомых и незнакомых,  и расстреливал из ружья  наиболее несимпатичных и подозрительных,  как ему казалось, субъектов: «бах, бах!», благо ему было из кого выбирать. Вот, возвышается над другими головами макушка телохранителя-великана Давлятмирзы; в толпе стояли тщедушный учащийся, который ворвался в студенческую столовую с криками «Эфенди приезжает»;  продавец газетного киоска с хмурым взглядом; молодчик, плюнувший из машины под ноги Ахиру, и, наконец, торгаши, которые преподнесли ему злосчастный отрез ткани.

Ружьё презентовал мальчику отец задолго до того рокового дня, когда он, наконец, решился сделать сына сиротой. Маленький снайпер, направив своё игрушечное ружьё на помост, продолжал истреблять  неугодных. Но ни мальчик и ни один из зрителей не заметили, как мгновенно изменилась одежда Насреддина. Его великолепные современные наряды волшебным образом  превратились в чапан с кушаком, в выворотные сапоги, в платок, обвязанный вокруг тюбетейки, и перед толпой предстал тот Ходжа Насреддин, какого представлял себе народ: с короткой бородой, с ямочками на щеках, с улыбающимися добрыми глазами. Изумлённый Каган то и дело теребил галстук, сбитый с толку несанкционированным визуальным эффектом.  Публика зааплодировала  Эфенди, лицо которого светилось на солнце. Исчезли и бантик с шеи ослика и очки, а на многострадальной его спине появилась полосатая перемётная сума. У животного, которое, приподняв голову, осматривало изваяние, вдруг отвисли уши, и  оно с обиженным видом стало спускаться с помоста. Когда Эфенди, почуяв перемену в его настроении, обратил на него взор, Каган, который всё это время неотрывно следил за гостем, подал знак своим соратникам. Но Насреддин опередил их – подошёл к ослику и наклонился.  Затем, посмотрев на скульптуру,  улыбнулся. Когда к нему подошёл Каган, желая войти в курс дела, Эфенди шепнул что-то ему на ухо. Теперь Каган, в свою очередь, взглянул на изваяние и выпучил глаза от растерянности. Со словами «сейчас, сейчас, одну минуту» он начал давать распоряжения своим людям, которые тут же разбегались кто  куда.

У ослика было веское основание для расстройства – на его фигуре на  монументе отсутствовало, ни много, ни мало,  его мужское достоинство. (И я, Дьявол, со всей ответственностью заявляю,  что здесь имел место серьёзный просчёт ваятеля).  Представьте себе состояние ответственных лиц, проворонивших столь явную оплошность: они, как очумелые, метались из стороны в сторону, озабоченно переговаривались друг с другом; кто-то из них задавал взбучку застывшему возле своего творения скульптору, требуя, чтобы тот немедленно прилепил недостающий элемент  в положенное место; другой, поднося к дувшемуся вьючному гору апельсинов, бананов и прочих деликатесов на расписном блюдце, упрашивал его полакомиться и подобострастно желал приятного аппетита.

Перевод А.Камилова.

_______________
* На фотографии автор романа