ребенок Муталиба

             Это был небольшой летный городок. Таких сотни было разбросано по просторам от океана до океана. Молодых ребят лейтенантов без разбора рассылали по эти дальним островкам. Но эти горячие головы видели только одно – небо. От заката до рассвета. Небо. Военные лётчики считались элитой, и при поступлении основной упор делался на славянские национальности. Да и продвигаться по службе, потом с такой предпосылкой было на много легче.
               Но этот парень был лезгин. Упрямый, как и всякий горец. В училище из-за пресловутой графы приняли только со второго захода.  Он не верил, что не создан для неба, а оно для него. Он просто не верил. И они не поверили, что надо во второй раз подготовиться так, что ему нельзя было не сдать всю эту конкурсную программу. Но это были другие времена. Что мы помним о тех временах, кроме досужих разоблачений? Раз-облачений, до полного отсутствия облаков.
               Нам не стоит рассказывать про химеры. Они летали практически рядом.
 Новосибирская  ПВО, занимавшая всю Сибирь.
               И там он взял в жены местную сибирячку. Дома не одобрили. Но они ничего не одобрили ни выбор профессии, ни выбор женщины. И, когда полк перебазировался на крайний север, Муталиб, чтобы не возить по этим холодным краям беременную супругу, пока не подготовит место для очага, отвёз её, взяв краткосрочный отпуск, на родину, под Махачкалу. Теперь с другой стороны было не всё в порядке с национальностью. И это воспринималось не менее серьёзно, чем у него при поступлении. Когда сын уехал, благо было лето, неугодную, можно сказать негодную, невестку переселили в полу-сарай, полу-хибару. Там её и застали роды. Поткнуться было не к кому. Шестидесятые годы – но неверных в селениях не признавали и не любили. В корне. Не смотря ни на какие годы советской интернациональной власти. Не любили.
               Рожать ей пришлось в том же наскоро сколоченном помещении, где ей был отведён угол. На крики собрались все аульские жители, кто интересовался. Когда боль отпускала - женщина могла наблюдать, как не неё во все щели глазеют соседи. Нет, они не были психически неадекватными людьми. Они просто не могли поверить, как потом поняла роженица, что эта неправоверная, сотворена по такому же образу, как и их женщины. И что ребёнка она на свет произведёт так же как и их матери. Это было выше их человеческого понимания. Что существо обиженное богом, в целом им отвергнутое, имеет с ними равные шансы на воспроизводство.
                А женщина, падая иногда в беспамятство, бредила. Постепенно, ей начало казаться, что рядом кто-то есть – это не было помешательством, видя, что дело движется очень медленно, к ней подошла одна из старших женщин в семье. Убедившись, что она не притворяется, а действительно собирается рожать, неслышной тенью тут же выскользнула из дома, даба не осквернить себя касанием чужой крови или околоплодных вод. Это чёрное одеяние и запечатлелось неясным видением. Чёрная женщина. Сама смерть ей помогала в родах. Но женщина уже не боялась, и не стыдилась. Смерть благословила её плод, и он вышел. Она перегрызла пуповину, завернула младенца в материю и стала с ним жить в новом мире. Мать и дитя.
                Родственники, как и прежде, оставляли всё необходимое у двери. Если она, что-то просила, то не отказывали, тем более что просила она в рамках разумного. Понимая, что воспринимается ими на уровне животного. Не своя.
                Когда Муталиб забирал свою семью на новое место, ни родственники, ни она ничем не обмолвились за эту совместную жизнь. Она была им чужая, а они ей были никто.