Уход из лагеря. а. б. пов. Кружение лет

 
               

   Приближался фронт. Советские войска всё ближе подходили к границе с Литвой. Настал день, когда ветер отчётливо донёс звуки далёкой канонады. В лагере пошли  разговоры об уходе из него, навстречу нашим войскам.
Таинственным образом исчезли из лагеря начальник и его заместитель.
    Полицаи тоже были явно обеспокоены приближением Советских войск. Они стали более благожелательно относится ко всем. Питание стало лучше, на работу выгоняли на час позже и работали до обеда. А однажды лагерь проснулся без охраны, которая так же испарилась в неизвестном направлении, ну, направление конечно было известно. Остался один Дударев с семьёй, он и предложил нам идти навстречу нашим войскам, разбившись на небольшие группы и не все сразу. Группа, в которой были и мы, во главе с Дударевыми, ушла самой первой.  Со своими крёстными, я так и не успел попрощаться, о чём очень горевал и плакал. И снова в неизвестное.
    Очередная ночь застала нас на одном из хуторов, брошенных хозяевами и ушедших с отступающими немцами. В закрытых хлевах ревела не поенная и не кормленая скотина. Гоготали гуси и утки, кудахтали куры. Хозяева, по всей видимости, столь спешно покидали своё хозяйство, что забыли   выпустить  свою живность на улицу, а может это было сделано специально, что бы уморить её.
    Выпустили всех на улицу, накормили, как смогли и напоили. Паситесь. Переночевали с удобствами. Забрались в погреб, сбив на нём замок, и наелись доотвала всяких заготовленных  хозяевами вкусностей. Дударев предложил погостить на этом хуторе денёк-другой. Спать есть где, молоком залейся, еды навалом. Ешь, пей, не хочу, а фронт и сам к нам подойдёт.  На том и порешили. Отоспаться и отъесться.

       -Эх, свининки хочется свеженькой, жирненькой, - чесал затылок Николай Дударев на третий день нашей жизни на хуторе, – Кура, да кура всё, надоела. Мяса хочу, настоящего.
    -Ну, заелся ты милок, - шумнули бабы, выскребая  ложками  тарелки. –Это ж надо, кура ему уже и не мясо. Глянь-ка, вон уж  пузо из штанов выалилось,   да и щёки, как у хомяка.
   Пуза, конечно, у Николая не было, но жизнь полицая была достаточно вольготной, хотя и весьма не почётной. Лагерники осуждали его за предательство, но какое предательство? На руках у него была семья, и что бы как-то облегчить жизнь жены, детей и матери, он пошёл на службу в лагерную полицию, следить за порядком и где можно, помогать и заступаться за обижаемых. Кормили полицаев неплохо, и он потихоньку таскал еду своим, да и многим другим перепадало мал-мала.
    -Вон в хлеву свиней сколько, поросят, - сказала моя бабушка, - с  десяток будет. Скоро, пожалуй, и подыхать начнут, жрать-то им толком не даём ничего, только поим. Выбери свинку какую, небольшенькую, да и заколи  . Ты ж у нас один мужик от.
    -Да мне, бабы, не приходилось никогда забивать скот. Боязно как-то, не по себе, - нерешительно произнёс Николай.
    -Боязно ему, - вскинулась бабушка. - Нешто мы должны энтим делом заниматься? Сам напросился, сам и сполняй, раз мясца захотелось. Вон, в хлеву я колотушку деревянну видела, большую, с длинной ручкой, ею и давай, оглуши сначала, а потом и горло перережь. Вот ножик мой возьми перочинный, он больно  вострый.
    Удивительно, но во всей усадьбе не нашлось ни одного ножа, ножичка или тесака какого. С собой забрали хозяева весь инструмент, а может спрятали где хорошенько? Очень было неудобственно ватаге нашей без ножей. Один топор старый нашли, да косу ржавую, ими и пользовались, да ножом бабушкиным.
    -Давай, давай милок, - поддержали бабушку женщины, - мяско свеженькое, оно, конечно, того, хорошо завсегда. Поедим, да и с собой сальца возьмём, когда дальше пойдём. Посолим  и возьмём. Пойдём, мы тебе поможем отобрать кого.
    Нехотя Николай пошёл к загороженному загону, где свиньи, поросята и здоровенный хряк, пахали своими пятаками землю, пытаясь найти что-либо съедобное. Два его сына, жена и три женщины-добровольцы пошли с ним. Бабушка не вытерпела и пошла за ними, я увязался с ней. Ну, как можно такое
пропустить.
   - Эдик, не смей ходить, - закричала на меня мама. –Иди сюда говорю, нечего тебе  смотреть на это.
    Она догнала меня и, схватив за руку, потащила к большому столу на веранде, за которым мы обедали. Я вопил, пытаясь вырваться: - Пу-у-сти-и, ма-а-а, я по-о-смот-ре-еть хо-о-чу!
    Но, зажав меня  между колен, мать крепко держала меня, как я не извивался, пытаясь вырваться. Кончилось тем, что она меня отшлёпала крепко, я разревелся и притих.
    В загоне между тем начались крики, беготня, возня и визг. Ловили понравившуюся свинку. Долго ловили, до смерти перепугав всё стадо. Поймали таки и, ухватив за все ноги, поволокли в хлев на расправу. Забросив её туда, закрыли дверь, чтобы дать успокоиться, даже воды в корыто налили. Гурьбой подошли к веранде, потные, грязные, возбуждённые. Минут десять обсуждали своё действо.
     -Ну, Николай, давай иди, делай дело, - сказала бабушка, - успокоилась поди свинка-то. А мы тебе мешать не будем.
Николай   встал и обречённо побрёл к хлеву.
    -Ты что, Коля, мужик ты аль не мужик, давай смелее, - кричали бабы вслед.
Дударев открыл дверь хлева и исчез. Через минуту послышался взвизг и тишина. Появился Николай и шаткой походкой, на подгибающихся ногах подошёл к нам:
    -Всё, - усталым голосом произнёс он, - прирезал, можно разделывать. Это уж вы делайте сами, я не могу.
    Посмотрев на свои окровавленные руки, с судорожно зажатым в них ножом,  он внезапно сильно побледнел, лицо его исказилось, и,  бросив на землю нож, на нетвёрдых ногах побежал к углу веранды. Его жестоко вырвало. Несколько минут он, скрюченный  выворачивал своё нутро.
Женщины с жалостью смотрели на него.
    -Да, зря мы его на сытый-то желудок,  заставили энто делать, - произнесла бабушка, - пойдём, посмотрим-ка на свинку, да разделывать будем.
    Встав, гурьбой все пошли к хлеву смотреть на жертву Николая. Открыли дверь и остолбенели. Широко расставив ноги, на них, налитыми кровью глазами, смотрела свинка. Из перерезанного горла на землю текла кровь.
Бабы, завизжав  в панике бросились бежать, а за ними  пулей вылетела свинка и начала носиться по двору,  так же  визжа, но злобно, и норовя укусить кого- нибудь за ногу. Вопя, все повскакали на веранду и накинулись на неудавшегося свинобоя ругая и проклиная его. Тот, вяло отбиваясь, наблюдал за носившейся по двору своей жертвой. Истекающая кровью свинка бегала по просторному двору долго. Наконец, обессилев, она хрюкая и повизгивая свалилась.
    -Заколоть её надо бы, пока не околела, - сказала бабушка и спустилась с веранды, - помогите-ка мне бабы, подержите её ноги.
    Подняв с земли брошенный Николаем ножик, она направилась к лежащей на боку свинке. За ней пошли несколько женщин. Через минуту всё было кончено.
    -Тащите солому, - распорядилась бабушка, - скручивайте её в жгуты, да обжигать свинью начнём, осмаливать.
Начали осмаливать. Вонь пошла по всему двору такая, что в пору нос зажимать, что я и сделал, глядя на других.
     Неожиданно, со стороны лесной опушки, донёсся гул моторов. По шоссе кто-то катил, да не одна машина, а множество.    Из-за деревьев, растущих вдоль нашей просёлочной, ведущей к шоссе дороге, почти ничего не было видно, но по усиливающемуся гулу, можно было догадаться, что это большая танковая колонна, с   машинами и мотоциклистами.
     -Бабы, крикнула моя бабуля, - всё бросайте и бегом в рожь. Это, похоже, немцы! А ну, как надумают сюда завернуть.
    Все, как тараканы во время пожара, помчались в поле ржи, которое начиналось прямо около дома. Мама схватила меня на руки и опрометью бросилась следом. Забежав далеко в рожь, мы, бросившись на землю, затаились. Бабуля моя и тут находчивость проявила. Схватила большое корыто, из которого поили скотину и, накрыв им поросёнка, побежала за всеми.
     Рассказали потом пацаны Дударева, которые не побежали в поле, а спрятавшись  на сеновале, видели, как во двор вкатили два мотоцикла с колясками, и с пулемётами на них. По три немца на каждом мотоцикле. Сделав круг по двору, они уехали.
    Долго проходила танковая колонна, отступали немцы, а может позицию меняли.
    Всё, наконец, затихло, и мы собрались снова все вместе. С поросенком  расправились таки, распотрошив его и нарубив кусками. Вечером устроили грандиозный пир, найдя в подвале дома бочонки с яблочным сидром. И ведь не побоялись пить, а вдруг  вино было бы отравлено, передохли бы все.
Утром, когда сели за стол завтракать, бабуля моя, Александра Фёдоровна, и говорит:
    -Ой бабы! А что я во сне то видела! Вот будто раздвигается рожь вот энта, и из неё выходят трое наших солдат, в гимнастёрках, в пилотках со звёздочками, с автоматами и говорят: ,,не бойтесь женщины, мы советские разведчики”, и угощают нас немецким шоколадом. Во как!
Женщины радостно зашумели, близок фронт и недалека встреча с нашими.
Вдруг, одна из женщин, охнув схватилась за сердце и подняла руку на что-то, показывая. Раздвигая колосья, выходят изо ржи трое советских солдат, точь в точь таких, как только что описала моя бабушка. Они подходят к веранде и говорят:
     -Не бойтесь, женщины! Мы советская разведка.
    -Ну,  Фёдоровна, - заголосили бабы, - ты прямо провидица, - и рассказали бойцам о её сне. Заулыбалась разведка и стала расспрашивать, кто мы, да откуда.
      -Скоро здесь будет фронт, вам бы спрятаться получше, чтобы в мясорубку не попасть.
      Тепло попрощавшись с нами, они ушли, оставив на прощанье три плитки трофейного шоколада. Мне был подарен большой, толстенный, деревянный карандаш с двумя цветами; красным и синим. Этот карандаш я храню всю жизнь.
     После ухода бойцов, в весьма возбуждённом состоянии, все дружно решили, что это удивительное событие надо отметить. Побежали с кувшинами в погреб за сидром, начали жарить свинину. Праздник великий! Странно, но все почувствовали себя совершенно неуязвимыми, на этом забытом Богом и людьми хуторе, некоем островке безопасности. Напившись и наевшись, начали, было, петь песни, но бабуля остановила:
     -Вы что, бабы, совсем умарёхнулись? Кругом война, а вам  она, что мать родна. Песни надумали петь. Немцы ведь недалеко, а ну приедут, да постреляют нас всех?
     -Ой, да не боись ты, Александра, ведь не до нас им сейчас. Да и как с радости-то такой не запеть, своих ведь родных солдат повидали. А немцы приедут – поднесём им по ковшу винца, и отпустят наши души на  покаяние.  ,,Когда-а б име-ел златые горы и реки по-олные вина…”
     -Совсем ты одурела Машка! - аж плюнула в сердцах бабушка, - пить меньше надо ба. Тьфу! Подведёшь под монастырь всех нас. А немцы души наши не на покаяние отпустят, а вообще дух выпустят из всех, разбираться не будут, больно надо.
    -Заткнулась бы ты Маша, - раздался голос Николая, - дело ведь Александра Фёдоровна говорит, всех погубишь.
     -Ой-ой-ой! Кто это там завякал, сам бы ты заткнулся свинобой сраный, молчал бы уж в тряпочку, а то, туда же. Одна тут командует и ещё нашелся, подпевало.
Тут загалдели все женщины:
    -Всё, всё Машка, замолчи, перепила. Дело сказано. Иди-ка проспись, стыдно ведь потом будет.
Подняли её из-за стола и повели в дом.
     -Когда б имел златые горы и реки полные вина, - завопила Машка,- ой, ой! Чего дерётесь-то? Ну, не буду, не буду!
Утихомирили кой как, снова за стол сели, а сами прислушиваются, да на дорогу поглядывают. А ну, и в самом деле фашисты с автоматами сейчас пожалуют.
     Нет, всё обошлось, как заговорённый островок-то наш оказался.
К ночи все укладываться начали; кто на сеновале, кто в доме, а Николай Дударев с семьёй в фамильный склеп забрался. Взяли перины из дома и ушли с мертвяками спать, говоря: - С ними-то поспокойней будет, не тронут. И склеп бетонный, не больно снаряд пробьёт. А вот в дом мина или снаряд прилетит - по брёвнышкам всё раскидает, и сгорите все.
     -Ну что ж, вольному воля, спасённому рай, -сказала на это бабушка, - мы на улице ночевать будем, душно в доме то.
     Натащив сена и накрыв его одеялом, бабушка с матерью соорудили отличную постель на травке, на всякий случай   рядом от входа в склеп. Несколько женщин последовали нашему примеру. Пришла ночь. Женщины долго не могли угомониться.  Между мамой и бабушкой было тепло, уютно и очень спокойно.  Под разговоры я быстро уснул.
     Разбудили меня орудийная и пулемётная стрельба, взрывы снарядов. Все повскакали со своих постелей. В небе висели несколько осветительных ракет, и хотя они были от нас на достаточно большом расстоянии, было светло. Оказывается, линия фронта находилась всего лишь в нескольких километрах от нашего хутора. Происходил ночной бой и мы, глядя через ржаное поле и небольшой лесок за ним, отчётливо видели трассы очередей и всполохи взрывов. Пунктирные огненные строчки густо летели с разных сторон, навстречу друг другу. Зрелище было очень красивое. Это яркое расцвеченное сполохами взрывов и множеством разноцветных ракет небо, было незабываемо и, я, на всю жизнь, запомнил его. Теперь, когда я вижу праздничный фейерверк, мне всякий раз вспоминается та ночь.
    Чтобы мне лучше было видно, я потихоньку вскарабкался на небольшой заборчик, который обрамлял склеп и балансируя, попытался выпрямиться, но так как держаться было не за что, а старый заборчик заходил подо мной, я потерял равновесие,  и полетел с него. Но, как полетел. Одна из моих штанин наделась на штакетину забора, и я упал вниз головой,  ударившись всем телом  о забор. Штанина выкрутилась, очень больно зажав мою ногу. На мои вопли  все обернулись, и увидели меня в совершенно беспомощном положении, висящим вниз головой на палисаднике.
     С трудом, под причитание бабушки и ругань матери, я был высвобождён. Убедившись, что ноги и я сам цел, мать ещё и наподдала мне по попе. Несколько  ссадин и синяков я всё же заработал, как мы рассмотрели при дневном свете. Кое-как успокоили меня, отвлекая на особенно красивые взрывы и ракеты. Перестрелка была долго, всё успокоилось только под утро. Мы всё же сумели поспать.
    Я проснулся, когда был уже яркий, солнечный день, и все давно были на ногах. А проснулся опять от стрельбы и гула моторов. В голубом небе над нами развернулось настоящее воздушное сражение. Носились друг за другом, стреляя, кувыркаясь, переворачиваясь,  несколько   самолётов. Сражение проходило на довольно большой высоте и разобрать, где наши самолёты, где немецкие, было очень сложно, тем более, что они носились как сумасшедшие. Вот задымили сразу два самолёта и полетели вниз. Где-то за лесом раздались два сильных взрыва. Раскрылся купол парашюта, но только один.  Под ним  была видна чёрная капелька –лётчик.
    -Наш или немец, - гадали все. Вот ещё самолёт загорелся и взорвался. Ещё и ещё полетели вниз, дымя и кувыркаясь. Бабуля, да и многие женщины крестились, говоря:
     -Господь Всемилостивец, помоги нашим соколам, огради их от нечисти фашисткой, дай им победу.
     -Николай, - сказала мама,- слушай-ка, у тебя я видела бинокль, давай посмотрим в него. Может увидим кто где летает.
    Николай притащил бинокль, и все по очереди стали в него смотреть. Сошлись на   одном, что ничего в него рассмотреть невозможно.
     -А ну его, мелькают, мелькают, крутятся, только вроде поймаешь, ан и нету никого, - заключила бабушка.
Мать, взяв бинокль, молча направилась к амбару и, по приставленной к нему лестнице, полезла на крышу.
    -Ты это куда полезла, Верка? – закричала на неё бабушка. – А ну, слезай к ядреней-фене скорей, пока тебя не подстрелили.
    -Да я на минуточку, мама, вот гляну только сверху, может, что и увижу.
    -Ну, противная девка, вот слезь только, я тя хворостиной-то отхожу, не посмотрю, что ты сама мать.
     Под ругань бабушки, мама устроилась на коньке покатой крыши амбара, и направила бинокль в небо. Немного посмотрев  и, по-видимому, ничего толком не увидев, перевела взгляд вдаль, в сторону линии фронта, пытаясь что-нибудь   рассмотреть. Самолёты, между тем, расстреляв боезапас, закончили  бой, и разлетелись. Но вот в небе мы увидели ещё один самолёт, который кругами подлетал всё ближе и ближе. Мать, пытаясь рассмотреть его, приподнялась:
     -Ой, немец летит, кресты на нём, разведчик, наверное, – закричала она, не отнимая бинокля от глаз. Никто не ожидал, что немец, вдруг, начнёт пикировать в нашу сторону. Раздалась пулемётная очередь и совсем рядом с матерью полетела брызгами разбитая черепица. Мама, кубарем скатившись с крыши, упала прямо в большую кучу навоза, и там застыла. Все бросились к ней, полагая, что в неё тоже попала пуля, но нет, кряхтя и ругаясь, она медленно стала выбираться из кучи. Когда она, вся перемазанная, предстала перед нами, все, видя, что она цела и невредима, дружно начали сначала смеяться, а потом и истерично хохотать. Мать, глядя на них, сама зашлась смехом. Смеялись долго, до колик и никак не могли остановиться. Оборвала смех бабушка, подойдя к маме и треснув её по щеке.
    -Это тебе за непослушание. Ведь могло так быть, что мы бы сейчас плакали. Слава Богу, что жива и невредима. Иди вот, отмывай теперь говно-то.
     -Наверное немец принял её за русского наблюдателя или корректировщика,             -сказал Дударев. - Да, вполне мог бы попасть. Где бинокль-то? Пойду искать.
    Вот так событие, чуть я мамы не лишился.
    И снова долго все не могли  успокоиться, вспоминая прошедшее. Нет-нет да и вспыхивал снова смех.
    Пришедшая ночь была более спокойной, чем предыдущая, а на другое утро начавшаяся пальба со всех сторон, загнала нас всех в склеп и погреб. Боялись, что какая-нибудь шальная пуля пришлёпнет кого. Стрельба и взрывы раздавались долго. Где-то после обеда, услышали звуки моторов и голоса.
    -Боже мой! – воскликнула бабуля, - да ведь это наши! - и бросилась на улицу. Все за ней.
      
Кормить стали лучше и более обильно, а однажды лагерь проснулся без охраны, которая так же испарилась в неизвестном направлении, ну, направление конечно было известно. Остался один Дударев с семьёй, он и предложил нам идти навстречу нашим войскам, разбившись на небольшие группы и не все сразу. Группа, в которой были и мы, во главе с Дударевыми, ушла самой первой.  Со своими крёстными, я так и не успел попрощаться, о чём очень горевал и плакал. И снова в неизвестное.
    Очередная ночь застала нас на одном из хуторов, брошенных хозяевами и ушедших с отступающими немцами. В закрытых хлевах ревела не поенная и не кормленая скотина. Гоготали гуси и утки, кудахтали куры. Хозяева, по всей видимости, столь спешно покидали своё хозяйство, что забыли   выпустить  свою живность на улицу, а может это было сделано специально, что бы уморить её.
    Выпустили всех на улицу, накормили, как смогли и напоили. Паситесь. Переночевали с удобствами. Забрались в погреб, сбив на нём замок, и наелись доотвала всяких заготовленных  хозяевами вкусностей. Дударев предложил погостить на этом хуторе денёк-другой. Спать есть где, молоком залейся, еды навалом. Ешь, пей, не хочу, а фронт и сам к нам подойдёт.  На том и порешили. Отоспаться и отъесться.

       -Эх, свининки хочется свеженькой, жирненькой, - чесал затылок Николай Дударев на третий день нашей жизни на хуторе, – Кура, да кура всё, надоела. Мяса хочу, настоящего.
    -Ну, заелся ты милок, - шумнули бабы, выскребая  ложками  тарелки. –Это ж надо, кура ему уже и не мясо. Глянь-ка, вон уж  пузо из штанов выалилось,   да и щёки, как у хомяка.
   Пуза, конечно, у Николая не было, но жизнь полицая была достаточно вольготной, хотя и весьма не почётной. Лагерники осуждали его за предательство, но какое предательство? На руках у него была семья, и что бы как-то облегчить жизнь жены, детей и матери, он пошёл на службу в лагерную полицию, следить за порядком и где можно, помогать и заступаться за обижаемых. Кормили полицаев неплохо, и он потихоньку таскал еду своим, да и многим другим перепадало мал-мала.
    -Вон в хлеву свиней сколько, поросят, - сказала моя бабушка, - с  десяток будет. Скоро, пожалуй, и подыхать начнут, жрать-то им толком не даём ничего, только поим. Выбери свинку какую, небольшенькую, да и заколи  . Ты ж у нас один мужик от.
    -Да мне, бабы, не приходилось никогда забивать скот. Боязно как-то, не по себе, - нерешительно произнёс Николай.
    -Боязно ему, - вскинулась бабушка. - Нешто мы должны энтим делом заниматься? Сам напросился, сам и сполняй, раз мясца захотелось. Вон, в хлеву я колотушку деревянну видела, большую, с длинной ручкой, ею и давай, оглуши сначала, а потом и горло перережь. Вот ножик мой возьми перочинный, он больно  вострый.
    Удивительно, но во всей усадьбе не нашлось ни одного ножа, ножичка или тесака какого. С собой забрали хозяева весь инструмент, а может спрятали где хорошенько? Очень было неудобственно ватаге нашей без ножей. Один топор старый нашли, да косу ржавую, ими и пользовались, да ножом бабушкиным.
    -Давай, давай милок, - поддержали бабушку женщины, - мяско свеженькое, оно, конечно, того, хорошо завсегда. Поедим, да и с собой сальца возьмём, когда дальше пойдём. Посолим  и возьмём. Пойдём, мы тебе поможем отобрать кого.
    Нехотя Николай пошёл к загороженному загону, где свиньи, поросята и здоровенный хряк, пахали своими пятаками землю, пытаясь найти что-либо съедобное. Два его сына, жена и три женщины-добровольцы пошли с ним. Бабушка не вытерпела и пошла за ними, я увязался с ней. Ну, как можно такое
пропустить.
   - Эдик, не смей ходить, - закричала на меня мама. –Иди сюда говорю, нечего тебе  смотреть на это.
    Она догнала меня и, схватив за руку, потащила к большому столу на веранде, за которым мы обедали. Я вопил, пытаясь вырваться: - Пу-у-сти-и, ма-а-а, я по-о-смот-ре-еть хо-о-чу!
    Но, зажав меня  между колен, мать крепко держала меня, как я не извивался, пытаясь вырваться. Кончилось тем, что она меня отшлёпала крепко, я разревелся и притих.
    В загоне между тем начались крики, беготня, возня и визг. Ловили понравившуюся свинку. Долго ловили, до смерти перепугав всё стадо. Поймали таки и, ухватив за все ноги, поволокли в хлев на расправу. Забросив её туда, закрыли дверь, чтобы дать успокоиться, даже воды в корыто налили. Гурьбой подошли к веранде, потные, грязные, возбуждённые. Минут десять обсуждали своё действо.
     -Ну, Николай, давай иди, делай дело, - сказала бабушка, - успокоилась поди свинка-то. А мы тебе мешать не будем.
Николай   встал и обречённо побрёл к хлеву.
    -Ты что, Коля, мужик ты аль не мужик, давай смелее, - кричали бабы вслед.
Дударев открыл дверь хлева и исчез. Через минуту послышался взвизг и тишина. Появился Николай и шаткой походкой, на подгибающихся ногах подошёл к нам:
    -Всё, - усталым голосом произнёс он, - прирезал, можно разделывать. Это уж вы делайте сами, я не могу.
    Посмотрев на свои окровавленные руки, с судорожно зажатым в них ножом,  он внезапно сильно побледнел, лицо его исказилось, и,  бросив на землю нож, на нетвёрдых ногах побежал к углу веранды. Его жестоко вырвало. Несколько минут он, скрюченный  выворачивал своё нутро.
Женщины с жалостью смотрели на него.
    -Да, зря мы его на сытый-то желудок,  заставили энто делать, - произнесла бабушка, - пойдём, посмотрим-ка на свинку, да разделывать будем.
    Встав, гурьбой все пошли к хлеву смотреть на жертву Николая. Открыли дверь и остолбенели. Широко расставив ноги, на них, налитыми кровью глазами, смотрела свинка. Из перерезанного горла на землю текла кровь.
Бабы, завизжав  в панике бросились бежать, а за ними  пулей вылетела свинка и начала носиться по двору,  так же  визжа, но злобно, и норовя укусить кого- нибудь за ногу. Вопя, все повскакали на веранду и накинулись на неудавшегося свинобоя ругая и проклиная его. Тот, вяло отбиваясь, наблюдал за носившейся по двору своей жертвой. Истекающая кровью свинка бегала по просторному двору долго. Наконец, обессилев, она хрюкая и повизгивая свалилась.
    -Заколоть её надо бы, пока не околела, - сказала бабушка и спустилась с веранды, - помогите-ка мне бабы, подержите её ноги.
    Подняв с земли брошенный Николаем ножик, она направилась к лежащей на боку свинке. За ней пошли несколько женщин. Через минуту всё было кончено.
    -Тащите солому, - распорядилась бабушка, - скручивайте её в жгуты, да обжигать свинью начнём, осмаливать.
Начали осмаливать. Вонь пошла по всему двору такая, что в пору нос зажимать, что я и сделал, глядя на других.
     Неожиданно, со стороны лесной опушки, донёсся гул моторов. По шоссе кто-то катил, да не одна машина, а множество.    Из-за деревьев, растущих вдоль нашей просёлочной, ведущей к шоссе дороге, почти ничего не было видно, но по усиливающемуся гулу, можно было догадаться, что это большая танковая колонна, с   машинами и мотоциклистами.
     -Бабы, крикнула моя бабуля, - всё бросайте и бегом в рожь. Это, похоже, немцы! А ну, как надумают сюда завернуть.
    Все, как тараканы во время пожара, помчались в поле ржи, которое начиналось прямо около дома. Мама схватила меня на руки и опрометью бросилась следом. Забежав далеко в рожь, мы, бросившись на землю, затаились. Бабуля моя и тут находчивость проявила. Схватила большое корыто, из которого поили скотину и, накрыв им поросёнка, побежала за всеми.
     Рассказали потом пацаны Дударева, которые не побежали в поле, а спрятавшись  на сеновале, видели, как во двор вкатили два мотоцикла с колясками, и с пулемётами на них. По три немца на каждом мотоцикле. Сделав круг по двору, они уехали.
    Долго проходила танковая колонна, отступали немцы, а может позицию меняли.
    Всё, наконец, затихло, и мы собрались снова все вместе. С поросенком  расправились таки, распотрошив его и нарубив кусками. Вечером устроили грандиозный пир, найдя в подвале дома бочонки с яблочным сидром. И ведь не побоялись пить, а вдруг  вино было бы отравлено, передохли бы все.
Утром, когда сели за стол завтракать, бабуля моя, Александра Фёдоровна, и говорит:
    -Ой бабы! А что я во сне то видела! Вот будто раздвигается рожь вот энта, и из неё выходят трое наших солдат, в гимнастёрках, в пилотках со звёздочками, с автоматами и говорят: ,,не бойтесь женщины, мы советские разведчики”, и угощают нас немецким шоколадом. Во как!
Женщины радостно зашумели, близок фронт и недалека встреча с нашими.
Вдруг, одна из женщин, охнув схватилась за сердце и подняла руку на что-то, показывая. Раздвигая колосья, выходят изо ржи трое советских солдат, точь в точь таких, как только что описала моя бабушка. Они подходят к веранде и говорят:
     -Не бойтесь, женщины! Мы советская разведка.
    -Ну,  Фёдоровна, - заголосили бабы, - ты прямо провидица, - и рассказали бойцам о её сне. Заулыбалась разведка и стала расспрашивать, кто мы, да откуда.
      -Скоро здесь будет фронт, вам бы спрятаться получше, чтобы в мясорубку не попасть.
      Тепло попрощавшись с нами, они ушли, оставив на прощанье три плитки трофейного шоколада. Мне был подарен большой, толстенный, деревянный карандаш с двумя цветами; красным и синим. Этот карандаш я храню всю жизнь.
     После ухода бойцов, в весьма возбуждённом состоянии, все дружно решили, что это удивительное событие надо отметить. Побежали с кувшинами в погреб за сидром, начали жарить свинину. Праздник великий! Странно, но все почувствовали себя совершенно неуязвимыми, на этом забытом Богом и людьми хуторе, некоем островке безопасности. Напившись и наевшись, начали, было, петь песни, но бабуля остановила:
     -Вы что, бабы, совсем умарёхнулись? Кругом война, а вам  она, что мать родна. Песни надумали петь. Немцы ведь недалеко, а ну приедут, да постреляют нас всех?
     -Ой, да не боись ты, Александра, ведь не до нас им сейчас. Да и как с радости-то такой не запеть, своих ведь родных солдат повидали. А немцы приедут – поднесём им по ковшу винца, и отпустят наши души на  покаяние.  ,,Когда-а б име-ел златые горы и реки по-олные вина…”
     -Совсем ты одурела Машка! - аж плюнула в сердцах бабушка, - пить меньше надо ба. Тьфу! Подведёшь под монастырь всех нас. А немцы души наши не на покаяние отпустят, а вообще дух выпустят из всех, разбираться не будут, больно надо.
    -Заткнулась бы ты Маша, - раздался голос Николая, - дело ведь Александра Фёдоровна говорит, всех погубишь.
     -Ой-ой-ой! Кто это там завякал, сам бы ты заткнулся свинобой сраный, молчал бы уж в тряпочку, а то, туда же. Одна тут командует и ещё нашелся, подпевало.
Тут загалдели все женщины:
    -Всё, всё Машка, замолчи, перепила. Дело сказано. Иди-ка проспись, стыдно ведь потом будет.
Подняли её из-за стола и повели в дом.
     -Когда б имел златые горы и реки полные вина, - завопила Машка,- ой, ой! Чего дерётесь-то? Ну, не буду, не буду!
Утихомирили кой как, снова за стол сели, а сами прислушиваются, да на дорогу поглядывают. А ну, и в самом деле фашисты с автоматами сейчас пожалуют.
     Нет, всё обошлось, как заговорённый островок-то наш оказался.
К ночи все укладываться начали; кто на сеновале, кто в доме, а Николай Дударев с семьёй в фамильный склеп забрался. Взяли перины из дома и ушли с мертвяками спать, говоря: - С ними-то поспокойней будет, не тронут. И склеп бетонный, не больно снаряд пробьёт. А вот в дом мина или снаряд прилетит - по брёвнышкам всё раскидает, и сгорите все.
     -Ну что ж, вольному воля, спасённому рай, -сказала на это бабушка, - мы на улице ночевать будем, душно в доме то.
     Натащив сена и накрыв его одеялом, бабушка с матерью соорудили отличную постель на травке, на всякий случай   рядом от входа в склеп. Несколько женщин последовали нашему примеру. Пришла ночь. Женщины долго не могли угомониться.  Между мамой и бабушкой было тепло, уютно и очень спокойно.  Под разговоры я быстро уснул.
     Разбудили меня орудийная и пулемётная стрельба, взрывы снарядов. Все повскакали со своих постелей. В небе висели несколько осветительных ракет, и хотя они были от нас на достаточно большом расстоянии, было светло. Оказывается, линия фронта находилась всего лишь в нескольких километрах от нашего хутора. Происходил ночной бой и мы, глядя через ржаное поле и небольшой лесок за ним, отчётливо видели трассы очередей и всполохи взрывов. Пунктирные огненные строчки густо летели с разных сторон, навстречу друг другу. Зрелище было очень красивое. Это яркое расцвеченное сполохами взрывов и множеством разноцветных ракет небо, было незабываемо и, я, на всю жизнь, запомнил его. Теперь, когда я вижу праздничный фейерверк, мне всякий раз вспоминается та ночь.
    Чтобы мне лучше было видно, я потихоньку вскарабкался на небольшой заборчик, который обрамлял склеп и балансируя, попытался выпрямиться, но так как держаться было не за что, а старый заборчик заходил подо мной, я потерял равновесие,  и полетел с него. Но, как полетел. Одна из моих штанин наделась на штакетину забора, и я упал вниз головой,  ударившись всем телом  о забор. Штанина выкрутилась, очень больно зажав мою ногу. На мои вопли  все обернулись, и увидели меня в совершенно беспомощном положении, висящим вниз головой на палисаднике.
     С трудом, под причитание бабушки и ругань матери, я был высвобождён. Убедившись, что ноги и я сам цел, мать ещё и наподдала мне по попе. Несколько  ссадин и синяков я всё же заработал, как мы рассмотрели при дневном свете. Кое-как успокоили меня, отвлекая на особенно красивые взрывы и ракеты. Перестрелка была долго, всё успокоилось только под утро. Мы всё же сумели поспать.
    Я проснулся, когда был уже яркий, солнечный день, и все давно были на ногах. А проснулся опять от стрельбы и гула моторов. В голубом небе над нами развернулось настоящее воздушное сражение. Носились друг за другом, стреляя, кувыркаясь, переворачиваясь,  несколько   самолётов. Сражение проходило на довольно большой высоте и разобрать, где наши самолёты, где немецкие, было очень сложно, тем более, что они носились как сумасшедшие. Вот задымили сразу два самолёта и полетели вниз. Где-то за лесом раздались два сильных взрыва. Раскрылся купол парашюта, но только один.  Под ним  была видна чёрная капелька –лётчик.
    -Наш или немец, - гадали все. Вот ещё самолёт загорелся и взорвался. Ещё и ещё полетели вниз, дымя и кувыркаясь. Бабуля, да и многие женщины крестились, говоря:
     -Господь Всемилостивец, помоги нашим соколам, огради их от нечисти фашисткой, дай им победу.
     -Николай, - сказала мама,- слушай-ка, у тебя я видела бинокль, давай посмотрим в него. Может увидим кто где летает.
    Николай притащил бинокль, и все по очереди стали в него смотреть. Сошлись на   одном, что ничего в него рассмотреть невозможно.
     -А ну его, мелькают, мелькают, крутятся, только вроде поймаешь, ан и нету никого, - заключила бабушка.
Мать, взяв бинокль, молча направилась к амбару и, по приставленной к нему лестнице, полезла на крышу.
    -Ты это куда полезла, Верка? – закричала на неё бабушка. – А ну, слезай к ядреней-фене скорей, пока тебя не подстрелили.
    -Да я на минуточку, мама, вот гляну только сверху, может, что и увижу.
    -Ну, противная девка, вот слезь только, я тя хворостиной-то отхожу, не посмотрю, что ты сама мать.
     Под ругань бабушки, мама устроилась на коньке покатой крыши амбара, и направила бинокль в небо. Немного посмотрев  и, по-видимому, ничего толком не увидев, перевела взгляд вдаль, в сторону линии фронта, пытаясь что-нибудь   рассмотреть. Самолёты, между тем, расстреляв боезапас, закончили  бой, и разлетелись. Но вот в небе мы увидели ещё один самолёт, который кругами подлетал всё ближе и ближе. Мать, пытаясь рассмотреть его, приподнялась:
     -Ой, немец летит, кресты на нём, разведчик, наверное, – закричала она, не отнимая бинокля от глаз. Никто не ожидал, что немец, вдруг, начнёт пикировать в нашу сторону. Раздалась пулемётная очередь и совсем рядом с матерью полетела брызгами разбитая черепица. Мама, кубарем скатившись с крыши, упала прямо в большую кучу навоза, и там застыла. Все бросились к ней, полагая, что в неё тоже попала пуля, но нет, кряхтя и ругаясь, она медленно стала выбираться из кучи. Когда она, вся перемазанная, предстала перед нами, все, видя, что она цела и невредима, дружно начали сначала смеяться, а потом и истерично хохотать. Мать, глядя на них, сама зашлась смехом. Смеялись долго, до колик и никак не могли остановиться. Оборвала смех бабушка, подойдя к маме и треснув её по щеке.
    -Это тебе за непослушание. Ведь могло так быть, что мы бы сейчас плакали. Слава Богу, что жива и невредима. Иди вот, отмывай теперь говно-то.
     -Наверное немец принял её за русского наблюдателя, или корректировщика,             -сказал Дударев. - Да, вполне мог бы попасть. Где бинокль-то? Пойду искать.
    Вот так событие, чуть я мамы не лишился.
    И снова долго все не могли  успокоиться, вспоминая прошедшее. Нет-нет да и вспыхивал снова смех.
    Пришедшая ночь была более спокойной, чем предыдущая, а на другое утро начавшаяся пальба со всех сторон, загнала нас всех в склеп и погреб. Боялись, что какая-нибудь шальная пуля пришлёпнет кого. Стрельба и взрывы раздавались долго. Где-то после обеда, услышали звуки моторов и голоса.
    -Боже мой! – воскликнула бабуля, - да ведь это наши! - и бросилась на улицу. Все за ней.
     - А ну! Руки вверх! Кто такие? - раздался такой родной голос...

     продолжение следует...