Земля

Земля.

Они подошли к берегу реки, когда смеркалось. Солнце уходило за горизонт, и свет его, оранжево-ликующий, своей уверенной  сияющей красотой покрывал все вокруг розово -  золотистыми красками. Освещенная земля улыбалась под лучами заката, и в этот момент казалось, приоткрывала тайну вечернего диалога этого вечного союза. День с любовью прощался с землей, уступая место наступающему покою.

Женщина остановилась первая, молча показав, что пора отдохнуть. Семеро мальчишек начали собирать хворост, разжигать костер, готовиться к ночлегу. Все устали, и после горячего кипятка с картошкой и сухарями, молча, лежали у костра. Самый старший подошел к матери и накрыл её ноги грубым солдатским одеялом.

Шла гражданская война (так это время позже назовут историки), А сейчас эта семья, лишившись дома, который разрушили, хозяина, ушедшего защищать великие идеи, земли – кормилицы, которая перестала кормить, став жертвой великих идей, бродила от деревни к деревне, питаясь подаянием и всем, что мог дать поздний осенний лес.

Солнце зашло, но еще светлое небо смотрело, как выходит из глубины темнота, оттеняя и заполняя своей чернотой стволы деревьев, ветки, кусты. Подымаясь все выше и выше, темнота убаюкивала все вокруг, вбирала в себя все живое, усыпляла тишиной и неподвижностью.  Земля потихоньку утопала в этом темном покое.

Мать всегда молилась перед сном. Душа её уходила ввысь, к звездам и там просила прощение за все содеянное в этот день, просила помощи. Губы её шептали, шептали, и часто останавливаясь на полуслове, замолкали.
 
Сегодня было иначе. Она молча смотрела в темноту и, немного подождав, встала, чтобы проверить, спят ли мальчишки. Те крепко спали. Она легла, пытаясь освободиться от мрачных мыслей, которые вцепились и мучили её,  не отступая.

- Детки мои. Отупевшие от голода кровинки мои. Что с вами будет! Может, и я в чем-то виновата. Но в чем?  Э-э, … не буду об этом,… что сделано, то сделано. Сейчас – то,  как быть? Силы ушли. Сердце бьется, из груди вырывается, как прощальный колокол, все тяжелее и тяжелее. Есть совсем не хочу, умру скоро, да и это все ничего,… с ними-то что будет! Господи, не оставь ты их! Старшему только четырнадцать исполнилось. Он малых не подымет. Какими глазами они на еду смотрят, когда дележка идет! Меня боятся, не дерутся, а без меня! … Разбегутся. Пропадут. Люди людей едят, в деревне бабы говорили. Что творится! Сколько ходили, земля не вспахана, скот перерезан. Вчера труп видели,… собаки набежали! … За что господь лишил разума?  - Мрачные мысли настолько овладели ею,  заполнив всю, убив в ней все здоровое!…   Боль эта вырвалась тихим завыванием! Её волчье  «ы-ы-ы», короткими, глухими стонами раздавалось в тишине.

- Мам, ты чаво? Проснись, не вой! Хватит. Она увидела над собою испуганное лицо старшого. – Спи, сына, не буду. Спи.

Во, довылась, мальца разбудила. Авось, не испугался. Большой уже. А все мужики виноваты. Не уберегли мир. Пришли бредовые идеи им в головы.  Царь им плох, и жизнь не та. Конечно, все так! Да,  до царя далеко, а земля – она рядом, она хоть как-то, а все равно прокормит. Ан, нет! Бросили хаты, бросили детей своих! Все бросили! Пошли за братство-равенство воевать. Да где ж такое видано! Убийством братство-равенство отвоёвывать!  Сколько людей, столько и сил, и все о себе пекутся. Сам себя не уравняешь, не то, что других!

Не могу я этого понять своим бабьим умом. Не могу! И землю  дали. Живи, работай. Конечно, очень тяжело, но землю-то дали! Дали самое главное! 

Тогда  мой – то, … как плечи-то расправил! Хозяином стал! Даже немного ростом выше стал! Как же! Дом – хоть и старый, но свой. Земля – своя. Утром, чуть свет, он на ногах. Столько сноровки в нем проснулось! Столько задумок! У него даже волосы немного виться стали. Ходить стал размашисто, порывисто. Мне ничего не говорил, не советовался никогда, но в город ездил, с мужиками  об чем-то разговаривал.  Тогда уже многие землю имели. Нам дали  не самую лучшую, но много, на всех детей. И работали с утра до поздней ночи. Тяжело. Очень тяжело. Богатыми не стали, но и не побирались, как сейчас. И куда все девалось!

Конечно, по грехам нашим и жизнь наша. Вон, …тогда, … когда хозяин нанял пацана–сироту работать.   Тот на совесть работал, без устали. И приветлив был, и мне помогал, а срок закончился, мой-то и не заплатил за работу, как обещал. Сверкнули местью тогда глаза у мальца! Озлобился! А я говорила, умоляла! Грех это! Грех! За работу платить надо! За хорошую работу – хорошо платить. Все воздастся! Тот малец еще долго бы с нами был. Ан-нет! Может, он и поджег наш дом. Обидели парня. Бог все видит. Тот  и не верит теперь никому. Кто знает, может и гуляет обида по Руси. Обида и месть.

Вот и мы уже сколько бродим от двора к двору. Страшно. В мирное-то время любая собака облает, а сейчас…  Как изгои на родной земле.

Она вдруг с тоскою вспомнила, его руки. Как он, молча, никогда не целуя, обхватывал её лицо грубыми, в мозолях и ссадинах руками, и немного удивлено глядел на её пухлые, доверчивые губы, на всю её, доверчивую и желанную.

И разом болью всплыли в памяти другие, гладкие руки барчонка! И не было в них силы мужицкой! И телесная чистота их, и сытость и избалованная вседозволенность - все вызывало протест! И на мужика-то не похож! Барчонок! А как разозлился – то! … Хорошо я тебе тогда тоже ... Гад! Сытый! Прости меня, Господи! Ведь не хотела я! Не хотела! Нет! Не-е-ет!
Дикий крик опять раздался в тишине и мгновенно захлебнулся в испуге.

- Мам, ты чаво! Ребят подымешь! – сын был рядом. – Все обернется, не переживай! Спи.

- Чаво, не переживай! Помру, не ровен час, что с вами будет! Батька ваш, он сильный, он бы не дал нам пропасть. Послушай, что скажу. Ты большой уже. Поймешь. Что-то не то твориться.  Оглянись. Злоба идет по земле, а она всех убьет на своем пути. Бросил сатана  промеж нас камень. Брат на брата. Сын на отца. Зачем? Зачем это безумие?

Давай, как рассвет наступит, когда свиднеется, пойдем к реке, найдем берег не такой крутой, да и утопим ребят, а потом сами… Давай, сына… Я одна не справлюсь. Орать начнут, испугаются, разбегутся, а по одному  можно! Справимся…
Понимаешь! Чего ждать! Кого ждать! Злоба, она все равно убьет нас всех, так или иначе убьет. Никому вы не нужны, если я помру, понимаешь! Никому! Как представлю, что над вами кто-то измывается… Не хочу, чтобы кровь вашего батьки в дерьмо обернулось! Не может человек человеком остаться, если с ним, как с дерьмом обращаются.
 Сейчас я рядом. А не будет меня! Пойми! Пусть лучше все закончиться для нас в это утро, у этой реки. Нет для нас места на этой земле. Бродим, просим, а люди все злее, и корки не дали в последний раз. А, может, у них и нет этой корки! Сами виноваты. Не убий – убиваем. Прости – не прощаем. Не кляни – проклинаем. Выпустили все недобрые чувства на волю, вот и творят они свои дела.

Она еще долго уговаривала его, оправдывалась, вздыхала, гладила его руки. Сын не сопротивлялся её мыслям, молча слушал и думал, что авось к утру опомнится.

- Иди, сына, спать, иди. – Она легла на спину, попыталась расслабить все тело. Глаза смотрели на небо. Огромное, звездное - оно красовалось во всем своем величии. «Все. Завтра будет все. Ты же простишь меня, ты поймешь, ты уже столько видело и приняло в себя! Небо!» Она перестала дрожать и по вечной привычке начала молиться. «Избави меня многих – шептали губы, - и лютых воспоминаний».  Сон, как всегда, уносил её, не давая закончить.
.
 Но не было на этот раз бесконечного полета, когда проносятся мимо звезды, когда душа улетает в темную бесконечную вечность, когда эта вечность входит в тебя…

Небо, которое только что сияло звездным торжеством, мгновенно окуталось тяжелыми,  рваными квадратами - серыми облаками. Небесная влага затормаживала всякое движение, и не было выхода из этой серости, плотной окружившей её, не было света, дающего направление.

Она металась, пытаясь вырваться, но, потеряв силы, не видя выхода, полностью окунулась в этот вязкую серость. Эта серая влажность, смотря на её распятое в небесной паутине тело, начала спокойно прикасаться к её глазам, губам, шее ...Серость спокойно душила её, глядя ей в глаза, глядя на её мучения своими белыми прозрачными глазами.

- Тебе не нравится! Ах, даже так! Что ж, все это теперь неважно, – и как паук высасывала душу. Мать почувствовала, как похолодели руки, как ближе, ближе смерть.

- Значит, вот так. Конец. Я ухожу. Но, я не могу сейчас!!! Не-е-ет! Слышишь! Не сейчас! Уйди! – И мысль - что так нельзя!... Ведь у неё там дети! Её дети! Мысль эта вырвалась безысходным бабьим криком со стонами, слезами, когда теряется над собою всякий контроль, когда отчаяние и бессилие рвет душу! – Пусти меня! Пустите! Прошу! Нельзя сейчас мне уходить! Душа моя там! С ними!.. Господи! Не могу я больше! Не могу!

Она металась в сети облаков, и крупные соленые слезы нескончаемо лились по распухшим губам, утоляя и усмиряя вокруг серую холодную злобу. Обессилев от крика, она забылась.

Небо очистилось.  Редкие тяжелые облака плыли над землей. Женщина спала, укачиваемая тихим полетом. Тело её бережно держало большое, мягкое облако. Умытое слезами лицо сияло строгой красотой. Силы к ней потихоньку возвращались и, когда она открыла глаза, то увидела перед собою Землю, освещенную сиянием луны.

Далеко внизу Земля дышала мирной тишиной и покоем, равно даруя жизнь всем, и ничего не требуя взамен, ничего - кроме любви.

- Господи, какая ты красивая! – Она смотрела сверху на Землю, любуясь бесконечным разнообразием, которое с каждой секундой, с каждым мгновением обновлялось новизной рисунка, цвета и движения.
- И почему мы мучаем друг друга! Ведь, на тебя смотреть – подумаешь, ты рай! Полна всего, что нужно человеку! – стихами вдруг заговорила она и, сама удивившись этому, засмеялась.
- Со стороны и ты богата и красива.
- И чем же я богата?
- Детьми своими. Сыновьями.
- Да, это так, но я боюсь за них, страх мучает меня.
- Тебе твои же мысли жить мешают. Сама себе ты враг.
- Да, ты права. Ты всем живущим мать и жизнь даешь, и всех прощаешь. А кто же тот, кто властвует тобой и всеми нами?
- Отец всем время. Мы все живем его законом.
- А кто над временем хозяин?
- Вот, женщина! Все та же Ева! Везде свой нос сует! А, впрочем, и сама ты можешь догадаться.
- Вечность – Бог.
- Туда уходит все. – И умные, с насмешкою глаза взглянули на неё чуть-чуть лукаво. – Живи. Все принесет рассвет.

Её разбудили детские голоса и солнце, которое светило прямо в лицо. «Проснулась, - сын сидел рядом. – Ночью дождь шел, всех промочил. Вставай. Смотри, что у нас есть. Грибы, картошку Митька накапал,  а я немного рыбы наловил. Ребята уже сыты. Ты ничего не бойся, я пока буду вместо батьки. Ежели помрешь, собакам не отдам, похороню как человека, и ребят не брошу. Говорят, когда закончится война, всем землю дадут. Представляешь! Всем! И все работать будут! Мы вернемся к себе. Дом отстроим. Все будем работать! Корову купим. В городе сыр, творог и сметану продавать будем. А встанем на ноги, коней разводить будем, как у барина из Нелидовки. Наш батька об этом мечтал. Ты только подумай, как расцветет земля, если хозяин с любовью на своей земле будет трудиться. Земля вся засияет в красоте и порядке. Только бы  война скорей закончилась».

А вечером они встретили красноармейцев. Те, увидев стройную, измученную женщину в окружении чумазых мальчишек, невольно почувствовали уважение к этой семье, которая молча ждала своей участи. «Оставайтесь. Перезимуете с нами».
 
Мать готовила, убирала, стирала – она спасала детей своих.

1997 год. Шурделина -Осипова.