Мимо

Он всё-таки заполз на вершину холма.
После эстакады матёрого кабана, оборвавшего ярёмные вены. Чёртового кабана, с которым из всей стаи он почему-то оказался один на один. Он, смертельно раненный, истекающий кровью, поминутно теряющий сознание, зачем-то заполз.
Он, дикий пёс.
Он лежал на пригорке, уже не в силах приподнять головы от передних лап, обдуваемый пылким степным ветром, уносящим прочь серебро звенящей пыли, и шкурой чувствовал, как жизнь стремительно проносилась мимо. Помутившаяся горячечная память рисовала нестройную череду забытых образов и несбывшихся желаний.
“Жаль, что мимо...” - выдохнул он вслух.


Из всей стаи только он, самый старый, помнил жизнь с людьми. Остальные родились позже, в уже заброшенной деревне, выселенной из зоны отчуждения. Дикие псы, всегда голодные и всегда злые, потому что надо было выжить. Выжить, несмотря на волчью конкуренцию, периодические санитарные инспекции существ, похожих на людей, но с ружьями и со снимающимися лицами, несмотря на родительские кудри на загривках...
Голодная собака верует только в мясо.
Это в стае знали все. Только он один из них жил когда-то с людьми. Из далёких воспоминаний тех лет чётко сохранились немногие, и самым ясным была, пожалуй, Она. Другим псам он о ней никогда не рассказывал, но берёг в своей памяти её смешную мордашку в обрамлении ушей невесть откуда взявшегося в этих краях (чёрт-те когда!) американского коккер-спаниеля. Она была его песней и должна была стать матерью его щенков.
Она погибла в тот день, который стал его кошмаром. Молодёжи он о ней не рассказывал. Их начало было его неизбывным бредом, а лезть в свой бред он не позволял никому.
Старый пёс помнил их всех - и мёртвых, и живых - разоряющих виртуозно, убивающих артистично... Он был их учителем, хотя учил, вроде, только целесообразности.
Мимо...
Помнил он и прибившегося к стае последним хромого подранка. Молодая красивая сука держалась подчёркнуто гордо и независимо.
Он облизал сухие губы, как это делал всегда перед улыбкой.
Он вспомнил, как однажды после неудачной охоты она почему-то не отвернулась в угол подвала со своим куском сытого позавчера, а, медля, взглянула в его сторону. На его-то побитую молью лет шкуру! Его живот тогда прилип к позвонкам, от голода пошатывало, мутило, лапы дрожали, но он устоял. Он помнил, что любой дар - это бремя. Маленький подарок - обязанность. Великий дар - проклятие. У него осталась память, ведь он жил когда-то с людьми. Он отошёл.
Абрисы предметов, морд, событий, настроений вращались противной головокружительной кутерьмой и, шурша, уносились вдаль, как высохшее перекати-поле. Он лязгал зубами, стараясь ухватить хоть что-нибудь из былого, но зубы клацали друг о друга.
Мимо...
Хотя нет, - подранок... Почему?
Он сумел вспомнить, как недавно они лежали рядом, высунув языки, пытаясь спастись от палящего зноя в прозрачной тени тамариска, и она вдруг ощерилась, огрызнулась, не пустив прилечь возле них чёрную псину их сучьего пола из их же стаи. Он тогда посмотрел на неё пристальней. Он понял всё, но она молчала, и он решил хранить верность смешной мордашке в обрамлении коккер-спаниелевых ушей.
Чуть позже он догадался, что она молчала, выкусывая блох.
Но это было позже.
Пёс снова захотел облизнуться, но язык уже не слушался его. Он вспомнил, как легко когда-то справлялся с чёртовыми кабанами и с чёртовой не в меру прыткой и наглой молодёжью, и степи, испуганные его боевым кличем, отбрасывали голос к небесным светилам. А теперь... он видел, как его земля, каменистая и раскалённая, покрытая редкой щетиной сожжённого всесильным временем прошлого разнотравья, на глазах трескалась. Трещины плавились, оплывали, становились размытыми...
Мутнеющий взгляд различил у подножия холма молодого пса в классическом чепраке. Он помнил, как учил и его, нетерпеливого, устраивать засады, как однажды силой, за лапу втащил его, ещё совсем глупого, под кусты, спасая от картечи санинспектора. Как...
“Подойди... передай ей...” - шептал старый пёс, но вязкие, солёные слова выливались из пасти вместе с пузырящейся кровью и были не в силах оторваться от липкой студенистой лужи на земле. Молодые ноздри потянули воздух с холма и фыркнули. Пёс затрусил к деревне.
“Чёртово добро, - подумал старый пёс, - оно если и не всегда наказуемо, то уж всегда безвозмездно... По определению... Так что же я?.. А может и лучше - обойтись без красивых слов...”
Солнце палило, он ощущал это по острому запаху собственной крови, но лучи его постепенно становились бледнее и мягче. Откуда-то сверху повеяло прохладой, и кто-то мудрый выключил досаждающий свет. Сгустившаяся сразу мгла, желанная и освежающая, наконец, утопила его.


“Рождённые после кошмара, рождённые после памяти, - вдруг вспыхнула в уже тёмном рассудке мысль, - чванливые и беспощадные, - трусливые щенки... Голодная собака верует только в мясо, но если думать только о мясе - навсегда останешься голодным псом...
Щенки, боящиеся друг друга, убегающие от жизни, цепенеющие перед смертью!.. Все хотят на небеса, но никто не хочет умирать... Пора... Спасибо тебе, время! Я понял, ведь у меня есть память... была... Не страшно...
Вот только как-то всё мимо, а жаль...
Но, видимо, - пусть.”



2001 г.