11. Капитан

1. Большое плавание
    
    
     – Стой! Лицом к стене! Не оглядываться! – бесстрастным голосом приказывал корпусной старшина, ведя по мрачному коридору вновь прибывшего арестанта.
     Металлическая дверь камеры приоткрылась, застопорившись о приваренный ограничитель. В небольшой просвет протиснулся подследственный Фротман, споткнулся на пороге и тут же грохнулся с сумками на коврик в камере. Чертыхнулся, поднялся и – осмотрелся. Камера была чиста на удивление. Вещи расставлены в невероятном порядке. Пол выдраен чуть ли не до белизны. Арестанты все в тельняшках. А в углу камеры на примитивной тумбочке поблёскивал аквариум, подсвеченный лампой, в нём плавали необыкновенной красоты золотые рыбки.
     – Здравствуйте, братва! Я Борис Фротман. Принимайте нового сидельца. Менты шьют мне дело за аферы, но эти порожняки ещё надо доказать нашим очень честным налоговикам… Я правильный коммерсант и выйду на свободу через месяц-два. А пока примите на общак всё, что мама собрала непутёвому сыну.
     Вывалил на стол, застеленный чистой скатертью, пакеты с продуктами, консервы, горку конфет, плитки шоколада, рулоны туалетной бумаги. К столу никто не приблизился. Внимание сидельцев было сосредоточено не на столе и не на вновь прибывшем, а – на сокамернике, сидевшем на койке возле окна. Это был пожилой человек с маленькой бородкой, в тельняшке, с якорем, татуированным на правом запястье.
     – Присаживайтесь, отдыхайте, – обратился старик к Борису. – Здесь все когда-либо выйдут, одни раньше, другие позже, лишь бы не сесть брюхом на мель и компас не зашкалил. За угощение спасибо, за обеденным столом у нас все равны.
     Через час, расположившись на верхней койке, Борис тихо поинтересовался у соседа:
     – Что это за хата, братан? И кто этот дед, с наколотым якорем?
     – Не хата, а кают-компания, – не без гордости ответил арестант. – А старик – самый уважаемый и авторитетный сиделец в тюрьме! Это бывший замкомандующего флота по тылу, капитан 1-го ранга. У него и ордена есть. Зовут Василий Иванович Стахевич. Ему военная прокуратура шьёт дело за хищение госимущества в крупных размерах, ну, он там подписывал документы разные, принял от предшественника без актов всякую военную хрень. Больше трёх лет уже сидит под следствием с ворами и другими честными коммерсантами, вроде тебя. У нас в камере морской порядок. Ты тоже наденешь тельник. Старика здесь, на киче, зовут Капитаном, его уважают все – от воров в законе до последнего чушкаря из хозобслуги…
     – Ну, блин, попал в круизик, – вздохнул Фротман и растянулся на шконке. – Ладно, к смотрящему вопросов нет, Капитан так Капитан. А что, здесь уже и рыбок держать разрешают?
     – Ему – разрешают.
     После отбоя, когда в тюрьме начинается своеобразное движение, разборки, приготовление чифира и игра в карты ”под интерес”, в этой камере легли спать.
     В 5-30 утра сидельцев разбудила зычная команда:
     – Подъё-ё-ём!
     Кричал не старшина корпуса – это был голос Василия Ивановича. Тюремная жизнь не сломила Капитана, и флотский распорядок неукоснительно соблюдался в его камере.
     – Подъём! – повторил Капитан персонально для Фротмана. – Заправить койки! Дежурный, драить палубу! Приготовиться к завтраку!
     После подъёма следовала зарядка и обливание под краном. Фротман,  обалдевший от водной процедуры, дрожа, посетовал:
     – А я-то думал, что смертную казнь отменили…
     – Привыкай! – коротко отрезал Капитан. – А то заставлю драить гальюн и петь «Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»».
     В тюрьме наступил новый день, и в коридорах режимных корпусов разносится или прегорький запах перловой каши, или жидкой размазни – пюре из недоваренной картошки с синим отливом, источающей запах гнили и прелости. Если повезёт, принесут хамсу или тюльку «второй свежести». Местное меню кратко и однозначно, как уголовная статья без комментария. Только в обед, когда рабочий из хозобслуги подаёт в кормушку миску с порцией баланды (супа), каждый сиделец с затаённым дыханием надеется увидеть в своей миске кусок мяса, но чуда, как и мяса, не бывает. Определённое количество чьих-то костей давно разварилось в другом котле, где готовится супец для уважаемых людей. Повар, отбывающий свой срок в СИЗО за неумышленное убийство, любит повторять: «Аркадий Райкин говорил: ”Ты мене уважаешь, я тебе уважаю, всем будет хорошо – и мине тоже”».
     Старшина корпуса по кличке Ванёк уже заступил на службу и орёт на весь коридор:
     – Кончай ночевать, подъём, преступнички! Завтрак пришёл! Вставай, страна огромная! Чай, кофе, какава, горячий шоколад, булочки с повидлой!
     В ”восьмёрке” подследственные уже одеты в тельняшки, пол надраен и выскоблен, всё сияет корабельной чистотой, везде порядок. Капитан за завтраком размешивает жидкую кашку, напевая строчку из песни: «Штурмовать далёко море посылает нас страна…».
     – Капитан, – обращается Коньков по кличке Конь, ожидающий приговора за неумышленный поджог дома конкурента по совместному бизнесу, – расскажите ещё о своей деляге. Здесь все пассажиры приходят-уходят на этап в зону, а Вы, говорят, больше трёх лет чалитесь на киче и всё Вы – следственный.
     – Хорошо. Многие пришли в камеру недавно, не знают, пожалуй, мою одиссею, вечером расскажу… Но мне осточертело повторять эти истории. Опровергать враньё и домыслы этих идиотов из военной прокуратуры.
     – А что это за рыбки у Вас? – спросил Фротман. – Золотые?
     – Да уж, не простые. Вот я лучше о рыбках и расскажу. Около трёх лет назад мне разрешили держать в камере аквариум. Сын привёз его, с мальками вуалехвостов. Удивительная это рыбка. По-китайски её называют Хован-Ю. Чтобы вывести столько красивых пород, возможности человеческого воображения должны быть неограниченны. А лучшие вуалехвосты жили в садах японских императоров Микадо, у них хвост в шесть раз превышал длину тела. У нас в аквариуме – жемчужинка, ”чинсюрин” по-японски. Но о рыбках я могу рассказывать бесконечно, а пока, команда, бери ложку, бери хлеб да садись-ка за обед!. Пожалуй, мы откажемся от горячего шоколада и булочек с повидлом, кои предлагает нам старшина Ванёк. Чувствую, плывёт к нам солёная тюлька, вот её и отведаем с чернушкой и с горячим чайком. А там и прогулка…
     Вдруг Капитан задумался, остановив взгляд на зарешёченном окне, и проговорил:
     – Замечательная птица чайка, я вам скажу, но видеть их через решётки так обидно… хочется увидеть море… говорят, появились чайки, которые живут на свалке, а моря никогда не видели… И жена моя чаек очень любила, да… Вот жену не уберёг. Ушла в небытие и… не дождалась. Боюсь за сына, у него открытый туберкулёз… Куда мне швартоваться, кому я нужен, если выйду отсюда…
     Гнетущая тишина повисла в камере. Чужая боль взволновала всех; казалось, безысходность и безнадега Капитана коснулась каждого, кто сидел с ним в камере, за одним столом.
     Заскрипели засовы и ригели замка камеры.
     – Василий Иванович, здрасьте! – В проёме открытой двери стоял улыбающийся старшина Ванёк. – Пожалуйста, к следователю, и не забудьте свои очки и ручку. Вот: врач передал Вам лекарства от сердца, а от меня – сигареты... Не волнуйтесь, всё будет путём, и мы еще коньячок выпьем за здоровье Ваше. Вы же знаете, здесь Вас все уважают, от начальника тюрьмы до последнего сержанта.
     Более пяти часов он беседовал со своим адвокатом и только после того, как, перелистнул последнюю страницу пятитомного дела и расписался в постановлении, услышал неожиданную новость:
     – Всё, Василий Иванович! Дело передаётся в суд. Надеемся ожидать оправдательный приговор!
     Вечером Капитан нарезал белый хлеб, копчёную колбасу тонкими кружочками, а затем покрошил в большую миску укроп с дольками молодого чеснока, добавил помидоры, лук, огурцы, мелкую редиску. Обильно заправил весенний салат майонезом. Поставил на стол двухлитровый пакет апельсинового сока, включил тостер, и через пять минут горка поджаренных хлебцев наполнила тарелку.
     Капитан выпрямился:
     – Сегодня у меня юбилей. Ровно три года назад, три месяца, три дня и три часа, как меня арестовали и предъявили обвинения в крупных государственных хищениях. А потому слушай команду: садитесь, ребята, за стол и покушайте что Бог послал.
     Через минуту все арестанты в тельняшках угощались, жмуря глаза от вкусноты.
     – А что, Капитан, – спросил недавно прибывший с этапа Лапшин по кличке Лапша, – расскажете, за что Вас здесь так долго держат? Вы обещали. И вообще, Вам, наверно, есть что рассказать, Вы же много плавали, видели, слышали…
     – Во-первых, не плавал, а ходил, – поправил Капитан. – Дело моё военная прокуратура засекретила, но это ерунда, а суть в следующем. Я занимал приличную должность в главке флота, а потому подписывал сотни документов: на списание секретной матчасти, отслуживших сроки пригодности боекомплектов, ГСМ, которые палят на учениях… Да много чего я визировал. Меня утвердили на должность, я ответил: «Служу отечеству!». Завтра, предположим, прикажут лететь на другой конец страны, служить в новой должности… Мы – люди военные. Вот уже более трёх лет меня эти дауны из особого отдела пытают, куда я дел… две железнодорожные цистерны с этиловым спиртом, а это 120 тонн! Ищите! У них вся документация, а у меня всё богатство на виду – 2-х комнатная хрущёвка, старая «Волга», да сын с прогрессирующей формой туберкулёза.
     Капитан замолчал. Впервые сокамерники увидели поникшего, с потухшим взглядом старого человека, проигравшего бой со стихией.
     – Да что о грустном! – вдруг махнул рукой Василий Иванович. – Послушайте морскую байку. Было это давно. Старшим лейтенантом ходил я на эсминце командиром БЧ-5, электромеханическая часть. Сопровождали в конвое транспорт с военным имуществом, идущий с дружественным визитом в одну из братских стран. Корабль наш был ходкий, а плелись с транспортом по 13 узлов[1] в час. За день до подхода в пункт назначения мы легли в дрейф, чтоб подремонтировать дизеля. На горизонте проявился авианосец под вымпелом Соединенных Штатов, окружённый группой сопровождения, а над нами зависли американские вертолёты. Мы к ним привыкли. Командир разрешил свободной смене искупаться, поставили заградительные сети с буями, вахтенный офицер сел за румпель шестивёсельного яла, ну и матросики попрыгали в воду. Водичка градусов плюс тридцать. Лепота, да и только. Как вдруг… Раздаётся дикий вопль молоденького старшины: «Акула! Помогите!», – а затем вода вокруг него стала розовой… Мы не могли понять, как эта тварь попала в наши сети. Старшина лихорадочно бил по воде руками, изредка погружаясь в воду, куда его кто-то тянул. Мы видели, что на наших глазах бестолково и глупо погибает наш товарищ, но быстро подоспел ял и матрос успел схватить старшину за руку и… вместе с акулой, которая вцепилась в его ногу, поднял горемыку из воды. Загребной веслом огрел её по голове – и только тогда эта тварь отпустила ногу морячка. Всё это длилось полминуты, но за это время акула успела оттяпать у старшины, очень ровненько, пять пальцев на правой ноге. Вытащили бедолагу на палубу. От болевого шока он потерял сознание, а наш военврач оперативно оказывал ему помощь. Через час вместе с сетью подняли белую акулу. Долго она не мучилась. Автоматная очередь заставила её забыть вкус пальцев советского моряка. Когда у этой твари боцман разрезал брюхо, там нашли, вместе с проглоченным тунцом, и пальчики нашего старшины. Через час командир корабля собрал в кают-компании офицеров и тихим голосом начал оперативное собрание, обращаясь к замполиту и вахтенному офицеру: «Вы там так орали, что слышно было на авианосце и в Москве! Вы не можете организовать толком даже купание личного состава и при этом хотите, чтобы нас уважали и даже боялись! Кто виноват? Акула? Это вы, ”славные” командиры, продемонстрировали всем свою глупость и тупость! Кстати, американцы предложили нам медицинскую помощь, я отказался». Тут вошёл вахтенный штурман и взволнованным голосом сообщил: «По курсу хода вертолёт сбросил маленький плотик. Ждём Ваших приказаний!». Ну что, приказали «Стоп машинам!», и через 15 минут мы в каюте осторожно раскрывали пакет, извлечённый из водонепроницаемого кармана американского плавжилета. То, что мы увидели, повергло нас в состояние шока. В первом пакете, в пластике, находилось штук 50 фотографий, на которых запечатлён ковыряющийся в носу боцман, матросы, играющие в карты под носовой пушкой, ныряющий голышом мичман Задунайский. Крупным планом схвачены: орущий старшина, ”гладиатор” с веслом, смеющийся автоматчик, харакири, которое продемонстрировал на акуле боцман, и, наконец, апофеоз этого спектакля – крупным планом кровавые пальцы ноги несчастного старшины. Во втором пакете, завернутом в пять слоёв бумаги, лежало… человеческое дерьмо с запиской.
     – А что было в записке, Капитан?
     – Что?.. «Ит из американ шит ин зовьет маут. Гуд аппетайт!».
     С английским в камере не у всех было хорошо, только Фротман хихикнул.
     – По-твоему, это смешно, Боря? – строго спросил Капитан и продолжал. – Разборки этого секретного круиза окончились печально, вахтенного офицера с позором выгнали с флота, нашего, кстати – классного, командира понизили в должности и в звании, ну, а горемыке старшине дали единовременное небольшое пособие и тихо проводили на гражданку… по собственному желанию… Ну, хватит на сегодня. Теперь отбой!
     Наступила ночь. Тюрьма продолжала жить своей жизнью: за холодными стенами, за металлическими дверями перекипало зло, слёзы, горечь и обиды сотен человек.
    
    
    

2. Переступив порог…
    
     Прошло ещё долгих два месяца. Состоялся суд над Капитаном, Стахевича приговорили к трём годам шести месяцам лишения свободы, но, учитывая пребывание в СИЗО более трёх лет под следствием, постановили освободить через 13 дней по истечению срока.
     В камере отмечали грядущее освобождение, когда выводной объявил, отворив камеру:
     – Стахевич, на выход, на беседу с начальником тюрьмы!
     Полковник – начальник СИЗО – поздоровался за руку и тихо сказал:
     – Ну, что, Капитан, заканчивается Ваша тюрьма, садитесь, выпейте кофе, пожалуйста, сигареты... Извините, если что не так. Сами понимаете, я – исполнитель…
     Вдруг он решительно встал и, сменив тон, сказал Капитану:
     – Василий Иванович, не буду тянуть, не вправе, мы с Вами люди в погонах, поэтому… Вот: Вам пришло уведомление, читайте и… Соболезную.
     – Сын? – спросил Стахевич.
     – Сын, – подтвердил полковник.
     – Когда?..
     Скупые строчки медицинского документа уведомляли заключённого Стахевича В.И. о том, что его сын скончался в тубдиспансере на 33-году жизни. Диагноз, печать, подпись главврача.
     Василий Иванович встал и тихо спросил:
     – Могу я идти?
     – Да, конечно, – ответил полковник. – Ещё раз… примите мои соболезнования…
    
     …В камере с Капитаном прощались с грустью. Сокамерники заварили крепкий чай, а когда выпили, один из новеньких сидельцев заметил:
     – Василий Иванович, Вы оставляете в камере все свои вещи, так не положено. Вот аквариум оставляете. Это не по правилам, это плохая примета. Вы уже оставили – добрую память. Спасибо Вам! Но вещи – нельзя…
     – И вам спасибо... – чуть слышно ответил Капитан. – До свидания. А аквариум – это ж не вещи, это живые души… Этих рыбок в Японии называют ”гьоноюмэ” – «рыбка-мечта». Берегите их. Вам они нужнее, чем мне. Ну – увидимся! Когда-нибудь... Но там уже, не здесь.
     Кованые двери тюрьмы открылись перед ним, его никто не ждал и никто не встретил.
     Старшина корпуса Ванёк, нервно оглядываясь по сторонам, протянул Стахевичу руку:
     – Я переживал за Вас! Хоть какая-то справедливость есть. Всего хорошего Вам и… не оглядывайтесь назад, на СИЗО. Плохая примета. Прощайте.
     Василий Иванович остановился на ступенях служебного хода, задумчиво постоял, а потом – оглянувшись, долго смотрел на кирпичную кладку тюрьмы. Вздохнул полной грудью. Нетвёрдой походкой спустился со ступенек. Пустая улица простиралась перед ним, было пасмурно, порыв холодного ветра сорвал с Капитана фуражку, и её понесло в грязь, на дорогу, под колеса машин. А он стоял с непокрытой головой и смотрел, как фуражку, испачканную и помятую, отбрасывает к обочине.
    
    
[1] Морской узел – скорость судна, равная 1 морской миле (1852 метра) в час.