Дети войны. а. биогр. пов. Кружение лет

               

     Через три дня приехала полуторка и увезла нас, в какой-то небольшой городок. Фронт ушёл далеко вперёд, но канонада, как раскаты отдалённой грозы, была хорошо слышна.
    Разместили нас, опять же, в пустом доме, кормили в солдатской кухне   одной из воинских частей расположившихся в городке. Всех членов нашего небольшого отряда, за исключением нас конечно, ребятишек, начали таскать на допросы в особый отдел комендатуры. Мы были в основном предоставлены сами себе. Познакомившись на улице с похожими на нас голодранцами, мы бегали везде, где только нас не гнали.
    Я, как самый маленький, по просьбе матери и бабушки, был под так называемым наблюдением, сыновей Дударевых и, как привязанный, следовал везде за  ними. Бегая по улицам городка, мы наткнулись на двух ребят, лет по десяти, которые с увлечением занимались запуском  ,,ракет”. Они где-то раздобыли пачку пороха, в виде длинных макарон. Втыкая их одним концом в горячее пепелище сгоревшего дома, наблюдали, как порошины начинали дымится, а потом стремительно взлетали вверх и начинали носится по воздуху в самых разных направлениях. Мы присоединились к ним и, выпросив несколько макаронин, тоже с увлечением занялись запусками. Как я ни канючил, мне не досталось ни одной порошины. Было очень обидно, и я начал реветь. Мой вой надоел всем, и они начали гнать меня от себя, но сев на корточки и  ревел до тех пор, пока  новые друзья не сжалились надо мной и не дали одну порошинку.
    Вытерев слёзы, я подошёл к тому, что ещё недавно было домом и, выбрав место, где ещё подымался дымок и пыхало жаром, воткнул макаронину в пепел, а сам уставился  на неё.
    -Отойди скорей, отойди, - закричали ребята, но я, как загипнотизированный, продолжал пялиться на макаронину, у которой из отверстия на конце, как из трубы, начал идти густой, ядовито-желтый дым. Меня кто-то крепко схватил за рукав и дёрнул в сторону. Я упал на землю, а когда, встав, посмотрел на мою порошину – её не было. Я снова собрался зареветь.
    -Да вон она, вон летает, куда ты смотришь?- крикнул кто-то из ребят. Повертев головой, я увидел свою ракету, которая, оставляя дымный след, носилась над нашими головами.
    -Это моя, моя ракета, я её запустил! – с гордостью повторял я.
Всем очень понравилось это развлечение. Стали допытываться у новых друзей, где можно добыть порох. Ребята повели нас по закоулкам, мимо множества следов войны, изуродованной военной техники и сгоревших домов, пока не привели  на пустырь. На нём мы увидели немецкий разбитый танк ,,Тигр” со свёрнутой башней и наклонённой вниз пушкой. Рядом, на взрытой гусеницами танка земле, лежала большая куча танковых снарядов.
-Вот, - сказали ребята, - в этих снарядах и находится порох. Надо только разрядить их, вот так.
     Один из пацанов выбрал из кучи снаряд, подтащил его  к тут же, ни весть откуда взявшемуся большому валуну и, взявшись за концы снаряда, начал осторожно, слегка проворачивая его, колотить об валун в месте соединения головки с гильзой. Поколотив и  раскачав головку,  вытащил её из гильзы. Аккуратно отложив её в сторону, вытащил из гильзы вожделенный порох. Пачка была изрядных размеров, тёмно-коричневого цвета, перевязанная толстыми белыми нитками. В верхней части её были закреплены два сантиметровых столбика плоского пороха, в виде кружков, с отверстиями в середине.
     Все ребята немедленно начали добывать себе порох таким же манером, толкаясь и поругиваясь около валуна. Страшно подумать, чем бы всё это могло закончиться для нас всех. Но всё закончилось благополучно, у всех было по пачке пороха кроме меня. Я крутился тут же, у них под ногами, в расчёте на то, что кто-нибудь даст мне две-три порошины. Но на мои просьбы никто не откликнулся, говоря, что я ещё сопля и ничего не получу, а если хочу иметь порох, то вон куча снарядов, бери и разряжай.   
Я собрался, было, снова повыть, но что-то меня подтолкнуло к снарядам: - ах вот вы какие жадюги. Ладно, я и сам достану себе порох.
    Выбрав из кучи снаряд, я, приподняв его, почувствовал, что он тяжеловат для меня, и дотащить его до валуна будет нелегко. Тогда я, встав на коленки,  начал катить его. Тоже было не просто, но получилось. Ребятам было не до меня; кто-то наслаждался запусками ракет, кто-то полез на танк, а там и в открытый люк танка,  во внутрь. Обо мне забыли.
     Подкатив снаряд к валуну, я, приподняв его, начал колотить им о выпуклую поверхность камня, так, как только что делали ребята. Ребята, крутившиеся около танка, увидев мои действия, заорали
    -Ребя, шкет снаряд разрежает, сейчас рванёт. Прячься все за танк.
Все попрятались за стальную громадину, а кто-то, ожидая взрыва,  нырнул в люк  танка.
    Что я должен рвануть, я не понимал, а потому со спокойной совестью и упорством, продолжал колотить снарядом о камень. Наконец, я почувствовал, что голова снаряда начала шататься в гильзе и я, хоть и вспотевший от моих действий, удвоил свои усилия, видя конец тяжёлой работы. И, о радость! Я сумел таки вытащить головку снаряда и без сожаления отбросил её от себя. Как я не подорвался тогда, не знаю. Бог, наверное, был всё же достаточно внимателен ко мне и уберёг меня.
    И вот, в руках у меня такая же пачка пороха, как и у ребят. Я справился с этой ужасно трудной работой.   Подбежали ребята:
    -Ну, ты шкет, даёшь. От горшка два вершка, а справился.  Вот так сопелька.
    -Какой же он сопелька, он молодец. Нормальный парень. Пойдём по танку полазаем, мы тебя подсадим.
    И снова я был горд собой необыкновенно. Размазывая по лицу сопли, я, получив такую высокую оценку от старших ребят, довольно улыбался.
     Мы подошли к танку, я поручил моё сокровище Дударевым, и ребята помогли забраться  мне на броню. Ах, какой же он большой этот ,,Тигр”, целый дом.  Следом  забрались ещё двое ребят и мы начали обследовать его.        Поползав по нему, мне тоже захотелось побывать внутри.  Один из пацанов спустился в люк танка и, протянув руки, помог спуститься, второй поддерживал. Меня поразил  тошнотворный запах ударивший  в нос. Здесь была густая смесь запахов горелой резины, бензина, железа, пороха и ещё чего-то противного. Меня начало тошнить. Ребята, также  почувствовав себя, не лучим образом, не стали долго задерживаться в танке. Немного посидев в креслах водителя, заряжающего, стрелка-пулемётчика и командира, мы выбрались наружу, облегчённо вздыхая и с наслаждением вдыхая чистый воздух.
     Всё своё время мы посвящали запуску своих ракет, а когда порох заканчивался, использовали винтовочные и пулемётные патроны, стреляя из них особым способом, так называемыми ,,лягушками”. Чего-чего, а патронов и наших и немецких было вдоволь; и россыпью, и в пулемётных лентах, обоймах и ящиках. Мы так же, как в снарядах, вынимали пулю, высыпали половину пороха на  листочек лопуха, вбивали пулю обратно в патрон, на оставшийся в нём порох, сверху   засыпали порох  с листка.   Всё, ,,лягушка” готова.   Устанавливаем её на ровное место, поджигаем порох сверху, отходим. БААМ- выстрел! Патрон  подпрыгивает, а пуля где-то там, высоко в небе. Умудрялись стрелять даже очередями, поджигая одновременно десяток-другой патронов. Особенно ценились трассирующие патроны, которыми мы стреляли вечером, с восторгом наблюдая цветной след трассирующей пули.
    Старшие ребята стреляли даже в цель, зажимая ,,лягушку”в надломленной, сложенной пополам палке. Неплохо получалось. Мне не давали так стрелять, боясь, что я в кого-нибудь попаду.
    Нравилось нам взрывать найденные гранаты и мины в разведённых нами кострах. Положив гранату в хорошо разожжённый костёр, мы прятались за чем ни будь, ложились в какую-нибудь ямку или окопчик и ждали, поглядывая в сторону костра. Ждали иногда довольно долго, Но вот, наконец, БА-БАХ!   Вздрагивает земля, вздрагивает всё внутри, закладывает уши, всё стихает.  Тишина, звон в ушах, вылупленные, восторженные глаза и сквозь вату:
    -Вот это  шандарахнуло!
    В общем, мы, предоставленные сами себе, делали всё что хотели, занимались тем, что нравилось. Взрослым до нас не было дела, а мы,   бегая по окопам и блиндажам, частенько находили кой-какое оружие. Уходя подальше от городка в лес, наслаждались стрельбой из винтовок и пистолетов.      Перестрелять   друг друга мы не успели, нас во время остановили. Но это ещё одна, большая история. Факт тот, что я, в пять лет, получил достаточно большую военную подготовку.
     В городке мы прожили недели  три, а потом мать получила пропуска на себя и на нас с бабушкой, и мы стали собираться в город Лаздияй, город из которого мы бежали в первый день войны, город в котором служил мой отец и работала  на почте машинисткой моя мама. Всё возвратилось на ,,круги своя”.


     И вот, мы снова в городе, в котором застала нас война. Почта не работала, но по рекомендации оставшихся в живых работников связи,  маму взяли машинисткой  на прежнее место.
     Нам выделили небольшую комнатушку на втором этаже дома рядом с пекарней. Наверх вела открытая железная лестница, оканчивающаяся небольшой площадкой наверху. Я, стоя на этой площадке, частенько     обозревал окрестности и суету около пекарни, наслаждаясь запахами доносящимися из неё. Они, вызывая жестокое чувство голода, заставили меня однажды, несмотря на запрет матери, спуститься вниз и войти в открытую дверь цеха выпечки.
    Меня буквально свалил с ног потрясающий аромат свежевыпеченного хлеба, который в этот момент вынимали пекари из печи. Так как я уже мог немного говорить по-литовски, я поздоровался с ними и пожаловался:
    -Лаба дена. Аш норе вальгить. (Добрый день. Я хочу кушать.)
На вопрос, как меня зовут, я с достоинством ответил:
    -Аш Эдуард-Альгирдас.- На что они, стали быстро о чём-то, лопотать, похохатывая. Я сообщил им, что живу рядом с пекарней, и что запахи хлеба сводят меня с ума, и что я был бы им очень признателен, если бы они угостили меня кусочком хлеба.
    Старший пекарь Ионас, как потом я узнал, преподнёс мне с хитрой улыбкой и с поклоном,  целую буханку горячего хлеба с отставшей коркой, сказав что-то о ,,величестве”. Его помощники  засмеялись. Сказав, что ,, аш не супранту”, (я не понимаю), я  схватил  хлеб и, не забыв поблагодарить, обжигаясь, помчался к себе наверх, кусая на ходу бока  необыкновенно вкусного, дымящегося паром подарка.
    Бабушка, немного поругала меня, но лежащий на столе ароматнный, почти целый кирпич чёрного хлеба,  соблазнил её и она, отломив кусок, и посолив  солью, с аппетитом стала его уминать за обе щеки.
     Когда мама пришла с работы, от кирпича хлеба осталась маленькая горбушка.
    Я подружился с добрыми пекарями, и они частенько угощали меня бракованным хлебом. Бабушка тоже ходила благодарить их, говоря, что Господь не забудет доброты их.
    Через  некоторое время, познакомясь с другими ребятами, русскими и литовцами, я носился вместе с ними, играя в незамысловатые игры. И конечно же мы, дети войны,  играли в войну. Однажды наша ватага побывала и на пограничной заставе, именно на той, на которой служил мой отец. Удивительно, но застава сохранилась. Были целы казармы, хозяйственные и подсобные строения. Мы походили по пустым помещениям, попинали пустые жестянки, бутылки, нашли немецкую гранату ,,толкушку” без запала, немецкий погон и пуговицу с орлом. Тогда наиболее догадливые ребята сообразили, что пограничный городок использовался  три года немцами, в них обосновалась какая-то воинская часть. Интересно то, что немцы, отступая, так же не успели уничтожить городок, как и наши бойцы в первый день войны. Вероятно, было не до этого.
     Дни нашего пребывания в Лаздияй протекали однообразно, без особых происшествий. Шёл 1944 год. Советская армия совершала своё победное шествие по Европе. У нас же орудовали ,,лесные братья,, бывшие пособники немцев, а теперь скрывающиеся в лесах и  совершающие набеги на небольшие городки и посёлки, убивая милиционеров, русских и литовцев живших в ладах с  властью, взрывая железные дороги, расстреливая автомашины с людьми в погонах. Не желая мириться с советами, вели партизанскую войну, такую же, какую мы вели с немцами. Советское командование соответственно принимало ответные меры в виде карательных экспедиций ( у немцев научились).
    Однажды я стал свидетелем  результатов одной такой. Играя с ребятами, мы увидели, что, оживлённо переговариваясь, куда-то спешат жители городка.     Присоединясь к ним, мы пришли на городскую площадь, на которой собралась масса народа, военные, вооружённая милиция.
    Протолкавшись вперёд, я увидел на земле большое количество убитых людей. Они были положены в один длинный ряд, лицами вверх. Одеты в самую разную одежду: в гражданские пиджаки, пальто и армейскую немецкую форму, кто-то в сапогах, кто ботинках.  Молодой кудрявый парень был раздет до пояса и, наискось, по груди и животу прошла автоматная строчка. Отчетливо были видны пулевые отверстия, из которых ещё сочилась кровь.  Как  заворожённые все созерцали убитых, не в силах оторваться от ужасного зрелища. Многие литовские женщины плакали.
    В ногах у мертвецов лежала длинная доска с надписью написанной чёрной краской. На ней, как потом узнал я, было написано: ,, так будет со всеми, кто против Советской власти!”  Наверное, почти то же писали и немцы на досках повешенных на грудь убитых ими  партизан.
     Насмотревшись на мертвецов, мы с ребятами, делясь впечатлениями, пошли заниматься своими ребячьими делами. Шли гурьбой по дорожке для пешеходов, идущей сбоку центральной улицы. Погружённый в свои переживания, я  не обратил внимания на  трезвон звонка велосипедиста обгоняющего нас. Все ребята поотскакивали в сторону, один я остался на дорожке, в последний миг, повернувшись в сторону   звука, чтобы посмотреть, кто это там трезвонит так сильно. Удар, несущегося с большой скоростью велосипеда был так силён, что я вместе с ним улетел в канаву и потерял сознание.
    Очнулся в больнице, когда уже была проведена операция и, морда у меня была вся перевязана. Оказалось, что рулём была сильно рассечена губа  и выбит зуб. Губу мне зашили, но шрам остался на всю оставшуюся жизнь. А зуб, как сказала мама, у меня вырос в третий раз, правда очень такой некрасивый, неполноценный, остренький клычок. Потом, спустя время, выяснилось, что сбил меня, бывший полицейский при немцах, пособник их, успешно до этого дня скрывающийся от властей. Так что, встреча со мной, для него оказалась роковой, возможно и с жизнью пришлось распрощаться. Вот, не носись, как сумасшедший на велосипеде по пешеходной дорожке, не сбивай малышей. Боком эта дорожка ему вышла.

    Следом за мной в больницу попала мама. Она давно жаловалась на боли  внизу живота и в пояснице. Гнала её бабушка к врачу, но та всё отнекивалась, дескать, всё пройдёт само. Но боль с каждым днём становилась всё сильнее. Поднявшаяся высокая температура, вынудила все же маму идти в больницу.   При осмотре, врач-гинеколог раздавил один из воспалившихся яичников. Тот лопнул и разлился в полости живота. Мать немедленно положили на хирургический стол и распотрошили. Больной яичник был удалён, в совокупности с ним, что-то там ещё, полость вычищена, живот зашит.
    Мама долго лежала в больнице, температурила, её тошнило, швы расходились, их снова зашивали. Лекарств нужных не было. В общем, бабушка настраивала меня, что возможно маму мы и не увидим больше дома. Но, не смотря на все нехорошие прогнозы, мама всё ж таки вышла из больницы, очень похудевшей, пожелтевшей, но живой. Постепенно она оправилась и, настал день, когда она пошла на работу. Очень был тяжёлый период, жили впроголодь. Мы с бабушкой вспомнили наше нищенствование и потихоньку ходили побираться. Что-то и приносили. Факт тот, что не померли, выжили.
    Настал 1945 год. Кое-как прожили зиму, наступила весна, но легче не стало. На нищенскую мамину зарплату, еле сводили концы с концами. Продукты были очень дороги, все деньги уходили на них и еда, конечно, была самая распростая. Мама с бабушкой стали подумывать о возвращении на родину в Котельнич.
    Однажды рано утром мы были разбужены стрельбой из автоматов, винтовок, пистолетов, пуском ракет и непонятными воплями. Думая, что это нападение ,,лесных братьев”, мама загнала меня под кровать, приказав не вылезать, что бы не случилось. Но когда выстрелы раздались на нашей площадке, бабушка, не выдержав, тоже в страхе полезла ко мне под кровать. И вдруг, истеричный голос на площадке завопил:
        -  Победа, победа, конец войне, ура-а, ура-а-а!
    Мама выскочила на улицу и через минуту, с такими же воплями, вся в слезах, ворвалась к нам оповещая, что действительно война закончилась, мы победили. Германия подписала пакт о капитуляции. Мы выбрались с бабушкой из под кровати и, взявшись за руки, стали кружась и вопя, выделывать ногами  кренделя.
    Никто и ничто не могло больше удерживать нас в этом городишке и запасясь  необходимыми документами, мы уехали в Россию матушку, в родной Котельнич. Как мы там добирались, почти через пол страны, этого я не помню, помню только, что я всё время хотел есть, а есть-то было и нечего. Вот ведь живот несчастный, есть ему подавай, ну хоть корочку, какую или сухарик. С этим ощущением постоянного голода,  я и прибыл на родину, думая, что   не избавлюсь от него  НИКОГДА.