Матерщинники

    Когда в середине девяностых наша проектная контора стала дышать на ладан, я вынужден был уйти работать на завод, где платили втрое больше. Народ там подобрался квалифицированный, но матерщинник - на матерщиннике! Зарплата меня устраивала, однако неинтеллигентное обращение было непривычно и возмутительно. А посему я решил бороться за чистоту нашей речи, стараясь подойти к делу творчески и хотя бы немного с юмором.
   Так, выслушав очередное трёхэтажное выражение, я спрашивал у аборигена:
   - Ты сам-то понял, что сказал?
С трудом переводя свои перлы на обычный язык, осознавая комичность вновь обретённых фраз, парень, чуть смущённо улыбаясь, отвечал:
   - Да это же мат! Мы не ругаемся, мы на ём разговариваем!
   И заворачивал какую-нибудь новую оригинальную конструкцию, перевод которой занял бы здесь слишком много места и времени. Осознав, как тут всё запущено, я стал обращаться к сослуживцам исключительно вежливо, поминутно употребляя волшебные слова «спасибо», «очень рад», «благодарю вас», а нецензурные выражения парировал примерно так:
   - Не б... а голубчик! И вообще, попробуй сказать: «Будьте добры, пожалуйста».
Через несколько месяцев таких упражнений количество матерных слов на душу населения в нашем коллективе резко снизилось, а через полгода замороченный матом народ начал, наконец, возвращаться к родному русскому языку. По крайней мере, в моём присутствии.

   И только один человек, упрямый татарин Ренат никак не хотел отказаться от своей вредной привычки. Бывший шахтёр, виртуозно материться он выучился в забое – там, где с помощью кувалды, отбойного молотка и какой-то матери давали ребята угля нашему родному Союзу. В ответ на мои замечания мужичок только отшучивался: шахтёры, мол, гвардия труда, и это, типа, «гвардейский поговорка такой». Я знал, что для Рената мат был третьим языком после татарского и русского. Однако владел он им в совершенстве, несмотря на то, что наши казанские татары – спокойная сдержанная нация, не склонная к сквернословию вообще, а в кругу семьи – особо. Не принято у них говорить грубых слов в родном доме. Вера, похоже, не позволяет.

   Бился я, бился, но так и не смог ничего сделать со строптивым татарином. И тут, как всегда по ходу жизни подвернулся подходящий случай. Воскресным утром на многолюдной железнодорожной платформе увидел я нашего Рената в окружении семьи и друзей. План в моей голове созрел молниеносно. Как ни в чём не бывало с радостной улыбкой я подошёл к сослуживцу, протянул ему руку и выдал на-гора одно из обычных трёхэтажных приветственных выражений бывшего шахтёра.
   Глаза несчастного татарина удивлённо округлились. Не ожидал он от меня ничего подобного. А я весело продолжал свой монолог, на ходу составляя многоэтажные конструкции, которые почерпнул, в основном, из сверхбогатой лексики Рената, которого в тот момент невозможно было узнать.

   Наш неисправимый матерщинник беспомощно моргал глазами, беззвучно открывая рот, но не смел произнести ни одного нецензурно-ругательного выражения в присутствии почтенных своих родителей. Похоже, заодно с матерными он забыл также все прочие слова и, кажется, готов был провалиться сквозь землю от стыда и беспомощности. При этом у родных его заметно отвисли челюсти. Но вот, наконец, на пике одной из моих витиеватых словесных конструкций в расширенных от ужаса глазах безмолвного истязаемого мною истукана появился неподдельный животный страх и даже ужас. Этого было достаточно. Я повернулся и пошёл вдоль платформы, оставив свою жертву на растерзание разъярённой родне, которая поняла лишь одно: на работе их Ренат ругается, как сапожник. 

   На следующий день в конце смены он подошёл ко мне и так, чтобы никто не слышал, спросил:
   - Ты зачем вчера матерился?
   - Нет, странный ты человек, - ответил я, глядя на сослуживца вполне серьёзно. – Тебе, значит, можно, а мне нельзя? 
   - Так это же на работе! – воскликнул он с искренним возмущением.
   - А мне пофиг - где! – ответил я, глядя на матерщинника расширенными от злости глазами. И выдал такое выражение, которое ни до, ни после того произнести не сумел бы ни за какие коврижки. Вот ведь, с кем поведёшься, от того и наберёшься! Но с тех пор… я не скажу, что Ренат совсем перестал ругаться, но в моём присутствии, по крайней мере, всегда старался сдерживаться...