Увидеть море Глава 1 нередактированная

                На небе только и разговоров, что
                о  море и о закате. Там говорят о том,
                как чертовски здорово наблюдать за
                огромным огненным шаром, как он тает в
                волнах, и еле видимый свет, словно от
                свечи, горит где–то в глубине. (с)


ГЛАВА i

Я никогда не видел моря. По правде говоря, я о нем даже не думал. Просто знал, что оно есть, где-то там, за городом. Говорили, что до него очень сложно добраться, почти невозможно. Говорили, не стоит оно того: просто большая соленая лужа. Я принял эту данность и никогда не думал о нем. Как не думал, впрочем, и о многих других вещах…
Думать вообще о чем-то постороннем в такой жизни, какой была моя – непозволительная роскошь. По ночам я мародерствовал в квартирах, оставшихся без хозяев, днем – прятался, спал. Иногда – когда жандармы были заняты охотой на какую-нибудь особенно крупную рыбу – я выходил на заработок и днем: обчищал карманы растяп на улицах, в городском транспорте, на вокзалах. Да-да, я был вором. Точнее, воришкой – карманником и мародером. Я занимался этим, получал удовольствие и никогда не задавался вопросом, плохо это или хорошо. Это было единственно возможным средством существования для меня. В городе почти не было работы. Задумываясь теперь, мне сложно представить, как и за счет чего он существовал. В то время я об этом не думал. Еще одна данность, которую я привык принимать не размышляя.
Сколько я помню себя, я всегда жил один. Мрачный чердак старого пятиэтажного здания в самой старой части города, центральной, был моим домом. Его запах: немного ветхой древесины, немного голубиного помета, немного слежавшейся земли, тонкий слой которой покрывал пол, чуть-чуть удушливого и пыльного городского ветра, проникавшего сквозь многочисленные щели кровли – он, кажется, на всю жизнь въелся в мою кожу.
И вид из окна. Из высокой узкой бойницы, прорези в стене. Кругом, насколько хватает глаз, крыши и стены домов. Как будто кто-то вывернул мешок с костями для игры в домино, и кости, рассыпавшись как придется, стали вертикально на узкую свою сторону. Дома, в четыре-пять этажей, прямоугольники с узким основанием, с такими же вытянутыми в высоту окнами, стоящие то поодиночке, то причудливыми группами, всегда очень близко друг к другу, формировали хаотичный план города. Их пологие или плоские крыши тускло блестели металлом под неярким, всегда затянутым дымкой солнцем. Кирпичные стены, выкрашенные бледно-желтой, бледно-голубой, бледно-розовой краской, выцветшие, местами облупившиеся, подчеркивали безысходность бытия, которой был пропитан весь город.
Я жил один, но все же я не был одинок. В детстве у меня были товарищи по играм, такие же беспризорники, как и я. Мы играли в угрюмых, мрачных внутренних двориках-колодцах домов, из которых почти никогда нельзя было увидеть солнце. Игры были рождены особенностями нашего существования и мало походили на игры обычных детей. Например, игра, которую по некоторым признакам можно было бы назвать прятками, у нас выглядела так. Жребием определялись «терпила» и «жаны» - жандармы. Остальные были «правильными господами», то есть, на нашем жаргоне, ворами. «Терпила» с закрытыми глазами стоял в центре двора, «жаны», отвернувшись к стене, в дальнем углу. «Господа» потихоньку выбирались из всевозможных укрытий и подкрадывались к «терпиле». Их задачей было как можно осторожнее вытащить из кармана «терпилы» заданный предмет: камушек, бумажку – что угодно. Если незаметно достать предмет не получалось и «терпила» замечал, он поднимал шум, «жаны», которых по правилам бывало в два раза больше, набрасывались на «господ» и задавали им трепку. Если вдруг «терпила» начинал панику раньше времени, все начиналось сначала. Если же предмет удавалось достать незаметно, «господа» бросались врассыпную и прятались кто где. Когда же наконец пропажа оказывалась замеченной, «жаны» начинали искать воров. Тот, кого удавалось обнаружить, имел право дать «жанам» бой и, в случае успешного исхода, мог снова сбежать. Если же перевес был на стороне «жанов», «господину» доставались хорошие тумаки. Все мы, до единого, носили на себе несходящие следы таких игр – синяки и кровоподтеки. «Господа» выигрывали тогда, когда украденный предмет оставался у последнего непойманного вора.
Повзрослев, товарищи по играм стали бандой. Аббад, Нарьял, Фарис, другие мальчишки… И я, Азиз. Впрочем, я всегда был немного на расстоянии. Старался быть независимым. Это получалось. Я приходил и уходил, когда хотел. Участвовал в драках с другими бандами, когда хотел. Такое поведение не позволялось никому, кроме меня. Причиной этому была моя крепкая дружба с главарем банды, Аббадом. Дружба, впрочем, была своеобразной – мы почти не разговаривали, но понимали друг друга без слов, по мимике, жестам; вместе мы проводили очень мало времени; при необходимости помогали друг другу. При этом, и он, и я, мы оба знали, что в любой, самой сложной, самой опасной ситуации, мы можем положиться друг на друга.
Кроме того, благодаря моей ловкости и сноровке, я был весьма ценным членом банды. Я мог открыть едва ли не любой замок подручными средствами; мог пролезть в любое окно, вскарабкаться по любой стене. Благодаря мне, банда часто могла поживиться добром из пустых квартир.
А квартиры пустели часто. Никто не знал, что происходило с хозяевами. Они просто исчезали – и все. Соседи видели их входящими в двери своего дома вечером. А утром никто не выходил. И весь следующий день. И послезавтра… А потом оказывалось, что квартира пуста. И никто никогда не возвращался. Одна из многих загадок города. Знаете, правильнее, пожалуй, было бы писать так: «Города». Как имя собственное, с заглавной буквы. Потому что у него не было имени. Оно просто не было нужно, в сознании жителей не было других мест, других городов. Для обозначения того места, где мы жили, употреблялось только слово «город». Были еще и другие места, обозначавшиеся словами и словосочетаниями: «море», «предместье», «лес», «фабричная зона», «фермерская зона». Оттуда иногда приходили поезда на два городских вокзала. Но не было больше ни одного другого города. Еще одна данность. Наш мир был ограничен шестью понятиями, шестью зонами. Что было за ними – и было ли, - никого не интересовало.
Кроме банды в моей жизни присутствовал еще один важный человек – мой дед. Точнее сказать, он не был моим дедом, хотя я и привык называть его так. Фарух – так его звали – научил меня воровать, вскрывать замки, прятаться от жандармов. А еще он научил меня читать и писать, что для обычного мальчишки-беспризорника было чем-то невозможным, недостижимым. Не знаю, кем он был до того, как в его жизни появился я. Я никогда не пытался узнать этого, а он никогда не говорил на эту тему. Факт остается фактом – благодаря ему я умел воровать, прятаться, читать и писать. Хотя последними двумя умениями я и пользовался намного реже, чем первыми.
Когда я только начинал осознавать себя, делал первые шаги в обучении ремеслу вора, Фарух кормил меня, принося на мой чердак свертки с хлебом и мясом. Пока я ел, он говорил со мной. Советы, произнесенные им в эти моменты, останутся со мной на всю мою жизнь. Это была школа. Но не та, в которой детей состоятельных родителей учат читать, считать, рисовать или петь. С Фарухом я учился чувствовать людей, понимать город, познавать жизнь. Именно он познакомил меня с вином. Дав мне в руки грубый деревянный кубок, наполненный рубиновой жидкостью, он произнес: «Вино – великий помощник, великий советчик. В правильном количестве вино успокоит, подскажет решение, расширит твой разум. Но если ты целиком доверишься ему, вино, как и любой хороший советчик, использует тебя в своих собственных целях. Будь осторожен».
Я взрослел. Фарух все реже поднимался ко мне на чердак. И тем чаще я навещал его в его обиталище – старом одноэтажном доме, ближе к восточной окраине города, за которой начиналась фермерская зона. Я приносил ему еду, вино и иногда – очень редко – книги. Приносил, но сам почти не читал, несмотря на просьбы деда. Фарух старел. Его выдавали замедленные движения,  надтреснутый голос. Но сознание оставалось по-прежнему чистым и зрелым. Он продолжал наставлять меня.
Однажды, я решил в одиночку ограбить еще одну опустевшую квартиру. Я наблюдал за ней три дня подряд. Ни разу за три вечера в окнах не зажегся огонь. Четвертой ночью я взобрался по стене к окну – это был третий этаж. Выдавить оконную створку не составило труда, и я оказался внутри. Семья, похоже, была состоятельной: ковры, стеклянные вазы, много книг. Я зажег маленькую свечу, которую всегда ношу с собой для таких дел, и сразу же направился к библиотеке. Не особенно разбираясь в литературе, я побросал в тюки все, что первым попалось мне под руку – подарок для старика. Затем я прошел по комнатам в поисках денег. Фарух научил меня психологии, по крайней мере, в той ее части, которая отвечает за сохранение человеком ценностей – я знал все места, где хозяин может спрятать свои деньги. С четвертой попытки я их нашел. Семья точно была состоятельной. Из кладовой я достал мясо, хлеб и сыр. Открыл дверь, вышел на лестницу, стал спускаться. Меня ждали. Вернее, нет, не меня. Кого-нибудь, любого мародера, который осмелится покуситься на чужую собственность. На собственность людей, которые никогда сюда не вернутся. Этажом выше услышал топот. Мне было тогда шестнадцать лет. Как минимум десять из них я воровал. Топот жандармских ботинок я мог отличить от чего угодно. Огромными прыжками я побежал вниз по лестнице. Три тюка на спине мешали, но к трудностям мне было не привыкать. Жандармы не приближались, но и оторваться от них с такой ношей я не мог. Больше всего я боялся, что у подъезда меня будут ждать. К счастью, наши жандармы не отличались сообразительностью. Вылетев из дома, я это понял.
Это был не первый раз, когда я столкнулся с глупостью закона. Непосвященному может показаться несправедливым объединение самого Закона и его служителей. Или исполнителей. Но в условиях нашего города все эти понятия едины. Ибо закон порождает своих служителей. И чем глупее этот закон, тем глупее исполнители. Вы убедитесь в этом неоднократно в дальнейшем.
Итак, я успел пересечь двор, и уже почти был на прилежащей улице, когда жандармы выскочили из дома. Их было трое: два  толстяка примерно одного роста, красные, в испарине, и один высокий, худой. Толстяки остановились, пробежав несколько шагов по двору. Худой ринулся за мной – это я увидел краем глаза, оборачиваясь на бегу. Мало кто мог соперничать со мной в скорости бега, но здесь я понял, что уступаю. Чтобы запутать жандарма я петлял закоулками, делал резкие повороты. Пару раз мне казалось, что я обманул его, но через несколько мгновений понимал, что он снова бежит в нескольких шагах от меня. Я уже начал выбиваться из сил, когда заметил, что дорога ведет меня к дому Фаруха. В фундаменте его дома была искусно скрытая лазейка, которой я и решил воспользоваться. Эти места я знал прекрасно, поэтому, не глядя, бросился в заросли малины возле деревянного забора – там было небольшое отверстие – и оказался во дворе дома. Жандарм вряд ли видел, как именно я проскользнул внутрь; поиск прохода должен был значительно его задержать. Воспользовавшись выигранным временем, я, обежал дом, отодвинул от задней стены старый верстак, шагнул в травяные заросли у стены, погрузившись в них по колено, придвинул верстак обратно к стене. И, нагнувшись, очутился в подвале дома. Притаившись, сквозь траву я следил за моим преследователем. Я видел, как он крался вдоль стены дома; как он притаился у угла, надеясь застать меня за ним врасплох. Видел, как он был разочарован, не найдя меня там. Как он топтался по двору, пытаясь отыскать мои следы. К счастью, жандармов не учат быть следопытами, поэтому мой худой преследователь развернулся и с глубоким вздохом вышел на улицу.
Я прошел по подвалу и подошел к двери, ведущей наверх, к гостиной Фаруха. Положил ладонь на ручку, и уже готовясь ее повернуть, я услышал голоса. Одним из них был голос Фаруха. Второй был мне незнаком, но, прислушавшись, я решил, что это был голос худого жандарма. Видимо, он вошел в дом через переднюю дверь.
- Фарух Раким, узнаешь ли ты меня?
- Узнаю, маленький Халим. Я не видел твоего отца тысячу лет, но все же когда-то он был моим хорошим другом. Чем может помочь тебе такая старая кляча, как я?
- Фарух, я знаю тебя, - голос жандарма звучал раздраженно. – Я знаю, что ты образован, умен и хитер. Знаю, сколько раз ты попадался жандармам. Сколько лет ты провел в городской тюрьме. Я сожалею, что мне слишком мало лет, и мне довелось арестовать тебя всего лишь единожды.
- Я рад был бы родиться на сорок лет позже, чтобы услужить тебе, достопочтенный Халим Рашид, - находясь в почти полной темноте, не видя ничего, я готов был поклясться, что в этот момент Фарух склонился в низком поклоне перед жандармом, а на губах его, незаметная, играла саркастическая улыбка.
- Прекрати, Фарух! Где-то рядом скрывается преступник. Ему мало лет, но он обкрадывает квартиры…
- Квартиры, Халим Рашид? Те самые покинутые хозяевами квартиры? – голос Фаруха звучал вкрадчиво и, сквозь дверь, особенно тихо.
- Да, те самые, покинутые. Но жандармы обязаны охранять их до того времени, когда будет ясно, что произошло с их хозяевами.
- Понимаю. Когда-нибудь это станет ясно…
- Замолчи, Фарух! Я прекрасно знаю о твоей роли в той экспедиции. Об этом знает каждый жандарм. Но это не дает тебе право насмехаться…
- Халим Рашид, да будет воля твоя вовеки, но я никогда не позволил бы себе насмехаться над твоими словами, - и снова перед моим мысленным взором появился Фарух со смиренно опущенной головой и тонкой улыбкой на губах.
В ответ ему прозвучал звук, похожий на рычание. Затем несколько громких шагов и грохот захлопнувшейся входной двери. Жандарм ушел. Все еще не решаясь открыть дверь, я стоял в темноте подвала, держась за дверную ручку.
- Ну что же, Азиз, входи, - голос Фаруха прозвучал так, словно он стоял рядом и смотрел прямо на меня. – Надеюсь, ты принес мне что-нибудь стоящее.
Я открыл дверь и поднялся наверх, в гостиную. Удивляться тому, что Фарух знал, что я здесь, не имело смысла. Я просто вошел в плохо освещенную гостиную и бросил на пол свои тюки.
- О какой экспедиции он говорил, Фарух? – развязывая свертки, я неотрывно смотрел на своего наставника. Его же взгляд был устремлен куда-то сквозь завешенное плотной серой тканью окно.
- Экспедиция, Азиз… Знаешь ли ты, что такое экспедиция? – Фарух говорил тихо и задумчиво.
- Знаю. Поход куда-то… За чем-то… Чтобы узнать что-то, исследовать. Так?
- Близко, мой мальчик. Близко. Когда-то твой дед, Фарух, и еще несколько безумцев решили проникнуть туда, куда не дозволено проникать человеку. Они… мы… поплатились за это.
- Расскажи, Фарух…
- Не теперь, мальчик. Многое ты узнаешь сам. Я вижу это в твоих глазах. В чем-то я смогу помочь… Но не теперь.
Так закончился наш разговор. После я не раз пытался разговорить Фаруха – безрезультатно. В этот день я понял, что должен знать больше. Не знаю, что именно произошло. Что-то было в упорном молчании Фаруха. Принятие данностей больше не устраивало меня. Правда, пока только бессознательно. Я осознавал, что есть что-то еще, кроме той жизни,  к которой я привык. Но оформить это сознание в слова, или хотя бы мысли, не удавалось.
Все чаще я не мог заснуть днем, в период отдыха от моей ночной работы. Все чаще мне приходилось выходить на улицы и бродить в поисках чего-то, скрываясь от жандармов. Я просто ходил по улицам, пялился на людей, на витрины магазинов… Правильнее сказать, на жалкие витрины бедных лавчонок – других разновидностей торговых предприятий в городе не было. Что-то волновало мой ум, но я не мог понять что. Экспедиция, пропадающие люди, жандармы, Фарух. Все это никак не связывалось между собой, но при этом тревожило мои мысли.
Наверное именно тогда я впервые задумался о том, чтобы пересечь границы города. Жандарм и Фарух говорили об экспедиции. Из тех немногих книг, которые мне довелось прочитать за свою жизнь, я смутно представлял себе, что такое – экспедиция. Об этом я и сказал в тот день Фаруху. Но куда же была та экспедиция, в которой принимал участие мой дед? Куда-то за пределы города? Но зачем? Может быть, чтобы узнать, как и куда пропадают люди? Фарух сказал, что я сам многое узнаю. А Фарух не ошибался никогда на моей памяти.
Спустя несколько месяцев после встречи с жандармами я нашел еще одну пустую квартиру. В этот раз я подготовился: сначала поднялся по лестнице дома до верхнего этажа, продумал дорогу до дома Фаруха, проверил все лазейки на своем маршруте – все было в порядке. Как и в прошлый раз, я выдавил оконную створку и влез в квартиру. Мне снова повезло – огромное помещение было шикарно обставлено. От удивления я даже тихонько присвистнул. Картины, гобелены, статуи и статуэтки, вазы, старинная мебель. В квартире было не меньше восьми комнат. И в каждой я находил что-нибудь удивительное – то книжные шкафы от пола до потолка по всем четырем стенам, то стену, сплошь увешанную портретами странного вида людей, то вазы с изображениями невиданных животных. Кажется, я бродил по комнатам с разинутым ртом несколько часов. И только обойдя их все, я, наконец, вернулся в реальность. Найти деньги не составило труда, хозяева не очень-то их прятали: достаточно было открыть один из ящиков бюро в гостиной. Я быстро сунул деньги в карман, и в этот момент мой взгляд упал на фотографию. Она стояла на полке, чуть выше того ящика, из которого я вытащил деньги. Фотографии вообще были роскошью, только самые богатые горожане могли позволить их себе. Здесь же была не черно-белая фотография, а самая настоящая цветная – честно говоря, я даже не представлял, что цветные фотографии существуют. Сначала я даже подумал, что это рисунок. Но нет, ни один художник не смог бы настолько точно воспроизвести каждую черту лиц, каждую деталь пейзажа.
Неизвестный фотограф запечатлел семью – невысокого крепкого мужчину, миловидную, начинающую полнеть женщину и маленькую, лет четырех-пяти, девочку. Но не эта семья заставила меня неотрывно смотреть на фотографию. Меня поразил фон – узкая полоса желтого песка, а за ним –  бескрайний голубой простор, сливающийся на горизонте с небом. Море… О нем мне рассказывал Фарух. Очень давно. Без подробностей. О нем я слышал и от других людей. Я уже говорил, для меня море было данностью, большой соленой лужей. Чем-то, что существует, но существует в другой реальности, не пересекающейся с той, в которой живу я. И все же я не мог оторвать взгляда от фотографии. Не в силах оформить свои чувства в слова, я взял фотографию и сунул под рубашку. Прошел по остальным комнатам, собрал все ценное, что смог унести. Выскользнул обратно в окно. До дома Фаруха добрался без приключений.
Старика не оказалось дома, и я провел несколько часов, сидя на его кровати и рассматривая фотографию. Я хотел показать ее Фаруху, спросить у него… Спросить о чем? Я не знал. Это было мучительно – стараться понять то, о чем никогда даже не думал. Все же понемногу бессвязные мысли оформлялись в осмысленные фразы. Море, оно где-то за городом. Голубое, бескрайнее. Все те люди, с которыми я когда-либо разговаривал о нем, отзывались о нем презрительно. На фотографии же оно было прекрасным. Чем-то невероятным для меня, мелкого воришки и мародера, проведшего всю свою жизнь на узких грязных улочках умирающего города, на темном и грязном чердаке, в мрачных двориках, среди облезлых тусклых стен уродливых домов; в своем городе я никогда не видел такого яркого солнца, как на этой фотографии. И все же она, эта голубая бесконечность, была чем-то родным для меня. И я все смотрел, смотрел…
Фаруха в тот вечер я так и не дождался. Иногда он пропадал на день-два, и я, выложив добычу, предназначенную для него, отправился к себе на чердак. Долго и бесполезно пытался уснуть. Доставал фотографию, смотрел на море. Даже пытался закрывать рукой людей, чтобы как можно полнее почувствовать пейзаж. Уже почти совсем рассвело, когда, наконец, меня сморил сон. Но даже и тогда я видел море. Голубая вода текла по улицам города, заливала грязные мостовые, поднималась до окон первых этажей. Горожане в ужасе бежали от бурлящих волн; хватали и тащили за собой горы грязных, бесполезных пожитков. Себя же в этом сне я не ощущал, я был как бы бесплотным духом, могущим только наблюдать. А волны продолжали заливать город, смывать его грязь, превращать миазмы в свежий соленый морской бриз…
Я проснулся. Должно быть, я проспал всего два или три часа – солнце стояло еще довольно низко. Едва ли я чувствовал себя отдохнувшим. Но какая-то неведомая энергия билась внутри меня. Это она заставила меня открыть глаза, она же гнала меня прочь с моего чердака, прочь из этого города. Мне нужно было увидеть море. В этот момент я был в этом абсолютно уверен.
Вчерашняя фотография лежала у моей подушки. С нее все так же светила мне голубая бесконечность. Правда, с нее же на меня смотрела и канувшая в неизвестность семья. Их взгляды отвлекали меня. Благо же фотограф поместил семью в углу снимка так, что осторожно оторвав их от фотографии, я почти не повредил пейзажу.
Я никогда не привязывался к вещам, так что имущества у меня не было почти никакого: небольшой, но всегда хорошо наточенный нож – как всегда в кармане, рядом с ним набор самодельных отмычек, горстка монет – в другом кармане. Перекинув через плечо шерстяной плащ, который заменит при необходимости и тюфяк, и одеяло, я сбежал вниз по грязной, остро пахнущей дешевой едой и немытыми человеческими телами лестнице. Воздух на улице показался мне не менее затхлым, и я удивился, как я мог не замечать этого раньше. Я вдыхал его с самого своего рождения. По-своему любил его, все эти городские запахи: простой еды, человеческого пота, сохнущего белья, несохнущих луж… Даже вонь городской канализации стала для меня почти родной – я несчетное количество раз прятался от жандармов в ее подземных лабиринтах. И вот почему-то именно сегодня, спустившись со своего чердака, я смог услышать каждый оттенок запаха, представить его источник. И внезапно пропитаться отвращением к этому воздуху, а вместе с ним – и ко всему городу. Странно при этом было то, что я не знал других мест, кроме Города, никакой другой жизни, кроме той, которой я жил до этого момента. И теперь я, питая отвращение к своей прошлой жизни, не зная при этом иной, испытывал ощущение странной давящей изнутри пустоты.
Быстрыми шагами, почти бегом, я направился к Фаруху. Я шел сквозь Город, теми же улицами, которыми я ходил тысячи раз – и днем, и ночью. Но и они сегодня казались мне совершенно другими – узкими, грязными, душными. Первая данность в моей жизни разрушилась. Если раньше – всю мою жизнь – Город был неким абсолютом, за границами которого был конец мира, то сейчас, смотря на него словно впервые, я задавал себе вопросы. Множество вопросов. Как появился Город? Почему мы живем именно так? Почему не возле моря, например? Есть ли еще города, и как живут люди там? Множество вопросов. И ни на один я не мог ответить. Из всех людей, которых я знал, именно Фарух мог дать ответы хотя бы на некоторые из них.
Словно в горячке, никого не замечая, не разбирая дороги, я добрался до дома моего деда. Ввалился без стука. Бросил на пороге свой плащ. Фарух сидел на старом коврике на полу в гостиной и курил кальян. Казалось, он ждал меня. Когда я, пробормотав слова приветствия, опустился на коврик рядом с ним, он, молча кивнув, протянул мне мундштук.
- Я вижу, ты собрался в дорогу, Азиз, - проговорил он медленно.
- Да, о Фарух. И я пришел просить у тебя совета.
- Спрашивай, мой мальчик. Хотя мне кажется, что я могу дать ответы и без твоих вопросов, - старик мягко улыбнулся. Когда-то он сказал мне о том, что он не родной мне. Я же никого не знал ближе. И в этот момент я понял, родной ли Фарух мне по крови или нет, он все равно в сотни раз ближе мне, чем иные родители бывают близки родным детям.