11. Калужское житье-бытье

11. Калужское житьё-бытьё

См.начало: http://www.proza.ru/2011/08/19/1142
      
       Жить в Калуге было гораздо тяжелее, чем в гостеприимном Казахстане.  Было труднее и с продуктами, и с одеждой, и с дровами. Если с началом войны почти все товары стали дефицитом, то теперь – вовсе недоступными. Я уже упоминал, что курильщики для добывания огня вернулись к старому дедовскому способу – кресалу, а  женщины для стирки белья вместо дефицитного мыла использовали золу. Мамина крёстная Елизавета Ильинична подарила маме на день рождения кусочек земляничного мыла, сохранившийся у неё с довоенных времен, и это был дорогой подарок. Электричество часто отключали, и домашние задания приходилось делать при свете коптилки.

       На станции Защита не было очередей за хлебом. А здесь возле каждого хлебного магазина «хвост». Очередь за хлебом занимали с раннего утра. Порядковый номер в очереди записывали на ладони химическим карандашом. А стоять в ожидании привоза хлеба чаще всего приходилось мне. Очередь двигалась медленно. Продавец сначала вырезал из хлебных карточек нужные талоны, потом устанавливал на весы гири нужного веса, взвешивал буханку, добавляя к ней отрезанные от другой буханки довески, и, наконец, получал за хлеб деньги. На все это уходило много времени.
      
      Мы привезли с собой почти полный мешок семечек подсолнечника, собранного на своём огороде на ст.Защита, и чтобы хотя немного пополнить семейный бюджет, баба Клаша ходила на базар их продавать. Вернувшись домой и вытряхнув из сумки мятые пятёрки, трёшки и рубли, она подсчитывала доход.  Доход был  не велик.
      
     А калужский базар жил своею жизнью. На базаре, как и до войны, было шумно, но теперь там собирался совсем другой люд. Крестьян почти не видно, всего несколько телег с  картошкой и овощами, а возле них, вместо бородатых мужиков, бабы да седые старики. Торговали на базаре больше горожане, кто чем: яичным порошком, американскими консервами, пайкой хлеба, но преимущественно всяческим старьем. Инвалид в выгоревшей гимнастерке со следами от погон зазывает сыграть   в «три листика». Рядом стоит девушка со слезами на глазах – она проигралась. Играть бесполезно – выиграть у него невозможно.
      
       В конце концов, мы обжились, и наша жизнь пошла своим чередом, Бабушка сидела за своей швейной машинкой, шила и за деньги, и за продукты. Вкус мяса, молока, сливочного масла мы почти забыли. Однако по продовольственным карточкам иногда можно было получить доселе невиданные нами продукты. Например, белое сало «лярд», оно легко намазывалось на хлеб; яичный порошок, из которого можно было приготовить омлет; рыбную крупу, из которой можно было сварить суп; наконец, сухое молоко; а если повезёт,  а везло очень редко, то  и ветчину или колбасный фарш в высоких жестяных банках. Все эти продукты поступали из далекой Америки по ленд-лизу (LEND-LEASE – «в долг с рассрочкой»).

       А когда было туго с дровами и даже не на чем было приготовить обед, мы с мамой шли в наш знаменитый бор. Сухостой и валежник там были давно выбраны такими же бедолагами, как мы, но еще можно было найти нетронутые пеньки, края которых я обрубал топором и какую-то малость дровишек мы набирали. А однажды мы с соседом по квартире дядей Жорой Бондаренко украли на Пушкинской улице столб от забора и распилили его на дрова. А из леса за Окой мы с Толей Шемякиным, моим бывшим одноклассником, приносили вязанки сухого орешника. Орешник в печи быстро сгорал, так что принесённой вязанки надолго не хватало, и мы снова и снова проделывали долгий путь за Оку.
          
                В пойме реки Яченки у  калужского бора маме удалось взять участок земли для огорода, там мы посадили картошку. Второй огород завели возле дома.

                В городе на хозяйственных и строительных работах использовались немецкие военнопленные. Они ремонтировали  железнодорожный вокзал, а также здания, пострадавшие от бомбардировок. Однажды  два или три немца появились у нас во дворе, они работали где-то поблизости. Вид у них был изможденный и жалкий. Я пошёл на огород, нарвал там моркови и угостил ею пленных. Они долго меня благодарили. Никакой враждебности к немцам я  не почувствовал. Получилось как в стихах Валентина Гафта:

                Я хлеб тайком  носил немецким пленным,
                Случайно возлюбя врагов своих…

               Улицы города были малолюдны, а к вечеру становились совсем пустынными. Что надо отметить – совсем не было хулиганства.
          
               В общем, жили мы, мягко говоря, не очень комфортно, и частенько, находясь в экстремальных ситуациях, просто не вспоминали об элементарных правах человека. Да и о каком комфорте можно было вести речь, когда шла такая война. А о правах человека?  Не все даже знали, что есть такое понятие -  права человека.
             
               Тех продуктов, которые мы получали по карточкам, явно не  хватало. Бабушкина швейная машинка  и здесь, в Калуге, стала нашей  верной «палочкой-выручалочкой». Баба Клаша принимала заказы на шитье и несколько раз ездила в деревню Песочня к отцовской родне, где её ждали деревенские бабы. Там она обшивала и их,  и их детей, и, конечно, родню. А поскольку денег у крестьян не было, расплачивались яйцами, творогом, овощами и другими продуктами. Все привезенное бабушкой из деревни быстро съедалось, и снова наступали полуголодные дни.

              Деревня всегда кормила город. И если бабушка Клаша ездила в деревню, чтобы своим шитьем заработать продукты, то я ездил  к деревенским родственникам отца, как мы говорили, «на прокорм».  Сначала я ехал  к тетке Аксинье в деревню Мининки, она ближе к Калуге, а оттуда – в деревню Песочня к жене дяди Гриши тетке Алёне. Вообще-то я ни в Миннинки, ни в Песочню не ездил, а ходил туда пешком.
 
              Тетка Аксинья жила вдвоем с младшим сыном Сергеем, моим двоюродным братом. Сергей вернулся с фронта по ранению, работал в сельсовете и был в опустевшей от мужиков деревне завидным женихом. Была разруха, но тетка Аксинья с сыном жили совсем неплохо. На обед она доставала ухватом из русской печи два чугунка: один со щами, другой – с картофельной похлебкой, а на второе – третий чугунок с рассыпчатой картошкой, к ней она подавала кринку простокваши. Отвыкший в голодной Калуге от такой обильной и сытной еды, я с трудом вылезал из-за стола и шел полежать на погребном накате переваривать обед.
            
               Мининки мне надолго запомнились. В деревне было много молодежи допризывного возраста. После тяжелого сельского труда парни и девки собирались на деревенском «пятачке». Слышался смех, визг девок. Кто-то под гармошку пел «страдания». Был там и первый парень на деревне, веселый и озорной; был деревенский шут, строивший из себя дурачка; были доморощенные музыканты и певцы. Один из них, наяривая на балалайке, пел частушки, сплошь озорные, непотребные:

                Ай, барсук, барсук, барсук
                Повесил яйца на сук.
                Девки думали малина,
                Откусили половину.

Другие частушки были вообще не для печати.

               Колхозное стадо возглавлял свирепый красавиц бык Нестор. Я, городской житель, никогда раньше не видевший, как наши братья меньшие реализуют свой основной инстинкт, увидев, как бык Нестор покрыл телку-яловку, зашатавшуюся под его тяжестью, был этим зрелищем шокирован. А мой двоюродный братец Сережа, видя мой огорошенный вид, долго надо мной потешался.
 
               Отгостив у тетки Аксиньи, по большаку Калуга – Тула я пошел пешком в Песочню к тетке Алёне. Дядя Гриша все военные годы находился на трудовом фронте – на металлургическом заводе в поселке Косая Гора под Тулой.       
               
               Надо признать, что стол у тетки Алёны был, в отличие от мининского, весьма скуден: на обед она выставляла большую глиняную миску редьки с квасом. Раньше такого блюда пробовать не доводилось, да и в кулинарных книгах оно не значилось, но о его существовании я знал из когда-то слышанной частушки, в которой были такие слова:

         Монахи ели редьку с квасом
         Попёрдывали басом…

               Вокруг миски собиралась вся семья дяди Гриши, а состояла она из семи человек, да еще два нахлебника – я и Юра Прокопцев, мой двоюродный братец, которого привезли в деревню с той же целью – подкормиться. Тарелок не было, ложки были деревянные, ими и хлебали редьку с квасом, зачерпывая из миски по очереди. Кстати, диетологи утверждают, что редька с квасом очень полезная и сытная еда.

              У дяди Гриши, как и у большинства крестьян того времени, было полунатуральное  хозяйство. Семья не только кормилась с хозяйства, но с него одевалась и обувалась. Холстина, овчинные полушубки и тулупы, валенки и лапти, и многое другое – все производилось в семье. За солью, керосином и спичками ездили в город. Приезжая в Калугу, чтобы продать пару мешков картошки или ещё что-то и сделать покупки, дядя Гриша привозил мне и маме валенки собственной валки, шерстяные носки и варежки, привозил, конечно, и вкуснейшей разваристой песоченской картошки.

Продолжение: http://www.proza.ru/2011/08/19/1114