Рассказ о поэте

Пабло не был знатоком поэзии. Его старший брат, Хосэ, мнил себя поэтом и ежедневно по пути с реки декламировал свое стихотворное творчество, от чего поэзия у Пабло с детства ассоциировалась с той тяжелой ношей, что ему каждый раз приходилось нести. Слушая нерифмованные и, как казалось самому Пабло, лишенные смысла строки, он покорно водружал на плечи ведра с водой и за себя, и за брата, стараясь беречь интеллектуальную жемчужину их пустынного, малопригодного для жизни каталонского края.

Должно быть, в этих стихах и песнях есть что-то, что я не могу услышать,- думал Пабло. Что же я не слышу? Шелеста листьев? Я слышу! И как поют птицы, и как природа просыпается утром. И как бежит ручей я слышу; и смех сестер, и плачь матери, когда та, вновь не сумев состирать пятно на любимом платье, с головой ныряет в реку, что бы мы не видели ее слез. Я слышу все, о чем пишет Хосэ. Почему же я не чувствую в своей душе гордости за брата и восхищения его творчеством?

Но на самом деле Пабло старался слишком часто не думать об этом. Хосэ был своего рода знаменитость, и юноша боялся поймать себя на мысли о зависти.

Дом, в котором жили Пабло и Хосэ, а также их мать с отцом и сестры, располагался поодаль села, рядом со станцией. Основная работа братьев заключалась в том, что они переключали стрелки на железной дороге, ежедневно, каждые 3 часа, позволяя поездам засыпать их домик песком и щебнем по пути в Мадрид или Барселону, что зависело как раз оттого, куда именно повернешь стрелку. И некоторые труженики села могли бы даже завидовать этой не Бог весь какой работе, если бы не та тоска, что ежедневно окутывала станцию безразличным стуком колес.

Сообщения о том, что в село кто-то прибывает, а не просто проносится мимо, обычно приходили на телеграф за несколько дней, если не за неделю, и заставляли всех жителей пустынного края готовиться к приезду гостей, как к празднику. Вот и тогда, когда пришло сообщение о приезде анархистов с библиотекой книг и серией лекций, все кинулись готовить угощения для важных интеллигентных гостей из самой Барселоны. И хотя на самом деле никому не хотелось делить свои крохи с совершенно незнакомыми и непонятно чего забывшими в их краях людьми, жители села были привыкшими к соблюдению традиций.

В одном из открытых окон забытого самим Богом, но почему-то не забытого анархистами дома Мария пекла печенье. Ее отец, Франциско Морильо, будучи главной во всем селе личностью, с напускной важностью расхаживал по дому туда-обратно, не без нервозности, чем постепенно и начал раздражать девушку. Она попросила его успокоиться и помочь ей принести дров, на что получила лишь серию нравоучительных указов и гневных предрассудков о приезжающих гостях.

В тоже время мысль "Кто эти черти, и что им надо?" преследовала многих в селе так, что каждый дом рано или поздно возгорался спором на эту тему. Особенно эмоционально реагировали на происходящее двое: Сальвадор, священник местной церквушки, который всюду расставил кувшины со святой водой, и поэт Хосэ, принявшийся разгуливать по пыльным улицам с гитарой наперевес и напевать романтичные песни о свободе и братстве. Впрочем, так как Хосэ в силу своего обаяния пользовался большей популярностью, чем Сальвадор с его религиозными причудами, село вовремя подготовилось к приезду гостей и преподнесло им множество угощений.

Пабло и Хосэ были безмерно рады знакомству со свободолюбивыми путниками. Особенно они подружились с Даниэлем, познакомившим их с поэзией Лорки. Не смотря на все страхи Сальвадора, его маленькую церквушку никто не сжег, и даже напротив - анархистки Мариса и Анита выразили свое уважение священнику и тому факту, что он живет не пируя, не в золоте, а наравне с другими жителями. Девушки повыдирали сорняки на заросшем кладбище и предупредили служителей церкви о националистической пропаганде. Мало кто хоть слово понял о том, что говорили Мариса и Анита, но впечатление о себе они оставили приятное.

Вечером Мария Морильо и анархистка Иветт беседовали о равенстве женщин и мужчин. Мария никак не могла взять за правду, что такое возможно - женщина с ружьем, вот и осыпала собеседницу расспросами. В свою очередь, Иветт и другие молодые люди подробно разъясняли жителям села все обстоятельства нынешнего положения Каталонии и Испании вообще.

Тогда Пабло впервые услышал, что идет гражданская война. Для Хосэ, как оказалось, это не было новостью, но он к призывам анархистов вступить в их ряды отнесся скептически. Мое орудие - слово, на иное я не способен,- пояснил поэт, и все согласились. Спустя два дня гости отправились в Мадрид и увезли с собой Пабло, единственного из всего села пожелавшего бороться.

Обняв за плечи своего нового друга, Даниэль спросил юношу, почему тот не остался дома, а столь отчаянно ринулся в бой. Пабло задумался. Не отпуская взгляда от проносящихся мимо полей, он пожал плечами и начал было речь: "Я не знаток поэзии...", когда раздался взрыв, и поезд сошел с рельс.

Даниэль и Пабло, как и еще с десяток молодых ребят выжили и даже остались невредимы после взрыва, но теперь они стояли в ряд у каменной стены со связанными руками. На них уже были направлены ружья; никто из франкистов не подумал завязать анархистам глаза, в тоже время никто и не пытался их закрыть. Один Пабло зажмурился и хотел вспомнить стихи брата, смех сестер, плачь матери, все то, что связывало его с родным домом. Но все, что он слышал было лишь отчаянным биением сердец его новых друзей и тяжелое дыхание приближающейся смерти. Открыв глаза, он поймал на себе взгляд Даниэля, в глазах которых светилась вселенская грусть; тоска, которая, как показалось Пабло, будет светиться в глазах еще тысяч анархистов и еще сотни лет.

- Ты больший поэт, чем твой брат,- успел сказать Даниэль до того, как его глаза навсегда потухли.