Переворот

                В  НЕЛЕПЫЕ  ДНИ  ПЕРЕВОРОТА


                Я  жила  тогда  в  коммуналке  у  Гены,  взрослого  мужчины,  имеющего  непослушного  девятилетнего  сына.
                В  комнате  у  Геннадия  был  телевизор  и  все  соседи,  забыв  о  своих  бытовых  ссорах,  приходили  в  нашу  комнату  и  смотрели  телепередачи  о  всех  происходящих  событиях  в  Москве.

                Двери  комнаты  были  распахнуты  настежь  и   не  закрывались  ни  днём,  ни  ночью.  Ни  комната,  а  общий  зрительный  зал...

                Сам  Геннадий  в  это время  не  работал,  отгуливая  свой  очередной  отпуск  и  отгулы  за  командировочные  дни.  Всё  вместе  это  составляло  около  55-60  дней.
                ОН  планировал  в  этом  году  на  время  отпуска  поехать  вместе  с  сыном  к  морю,  чтобы  отдохнуть  и  позагорать...Но  передумал.
                Да  какое  тут  море,  когда  столица  бурлили  и  кипела,  как  огромный  котёл,  готовый  в  любую  минуту  взорваться  и   разнести  всё  вокруг  на  мелкие  куски...

                То,  что  в  эти  дни  происходило  в  Москве,  было  непонятным,  странным,  страшным  и  раздражающе  притягательным...  Гром  среди ясного  неба !  И  пусть  грянет  буря !!! Все  мечтали  и  ждали  этого  в  эти  дни.

                Не  успевало  наступить  утро,  как  Геннадий  быстро  одевался  и  уходил  из  дома,  а  мы  прилипали  к  телевизору  и  смотрели,  что творится  в  Москве.
                А  в  Москве  митинговали  и  масса  людей  выходила  на  демонстрации. И  тогда  все  улицы  вокруг  центра  были  запружены  людьми,  а  по  длинной  улице  ГОРЬКОГО  огромной  волной  надвигалась  миллионная  толпа  жителей.

                Это  было  и  страшно  и  потрясающе  опьяняюще...

                Этой  массы  вдруг  страшно  испугались  те,  кто  стоял  у  власти...Они  смотрели  на  всё  происходящее  из  окон  Мэрии  и  Лубянки, из  окон  Белого  Дома  и  Красного  Кремля -  и  все  они   тряслись  от  животного  ужаса  перед  идущей  на  них  толпы,  которая  могла  их  растоптать,  не  оставив  даже  мокрого  места...  Такие  были  времена  и  такое  было  настроение.   А   мы,  открыв  рот  от  удивления  и  восхищения,  с  восторгом  наблюдали  за  происходящим.

                Геннадий  возвращался  домой  поздно  вечером,  почти  ночью  и  был  весь  взъерошенный  и  потрёпанный,  как  боевой  петух...
                Однажды  мы  уговорили  Гену  взять нас  собой. И  он  согласился.  Наутро  я  и  Илья,  сын  Гены,  встали  раньше  всех, выпили  по  чашке  чая  и с  нетерпением  ждали,  когда  проснётся  Гена...

                И  вот  мы  в  центре  у  Исторического  Музея,  где  уже  собралось  немало  людей,  которые  до  хрипоты  спорят  на  самые  разные  темы,  но  самые  жестокие  споры  были  о  политике...

                Гена  тут  же  ввязался  в  спор ,  но  мы  с  трудом  оттащили  его  и  пешком  потопали  до  Старого  Арбата.  Там  тоже  спорили  и  чуть  не  дрались,  надрываясь  от  крика  и  захлёбываясь  от  бешеной  слюны.

                На  Арбате  мы  потеряли  Гену  и  только через  час  толкотни  среди  плотной  массы  тел  ,  наконец,  отыскали  его  и  поспешили  к  метро,    чтобы  ехать  к  Останкино...

                И  вот оно, Останкино,  с  телебашней  и  прудом.  У  пруда  загорают  полураздетые  люди,  всюду  машины  разных  калибров  и  тьма  людей,  которые  всё  время  двигаются,  куда-то  идут,  что-то  говорят,  спорят,  ругаются  и  как  будто  что-то  ждут.

                Около  телебашни  раскинулся  палаточный  городок,  состоящий  из  студенческой  молодёжи  и  молодых  рабочих...  К  самому  зданию телестудии,  огороженному  оградой,  никого  не  подпускали.  Да  кажется  никто  тогда  особенно  туда  и  не  рвался.  Здесь,  в  роящейся,  как  разбуженный  пчелиный  рой,  толпе  было  интересно  ходить,  толкаться, слушать  и  вступать  в  полемику...   

                На  белой  машине  волге  к  палаточному  городку  подъехал  Жириновский  и  вместе  с  охраной  пошёл  к  молодёжному  палаточному  городку...  Он  собирался  выступить  там,  но  студенты  как-то  прохладно  приняли   Владимира  Вольфовича  и  он,  расстроенный,  стоял  в  стороне  и  раздумывал,  куда  бы  ему  направиться.

                Но  вот  к нему  подошли  двое  аккуратно  одетых  в  строгие  костюмы  молодых  людей  и  негромки  проговорили: " Владимир  Вольфович,  мы  вас  очень  уважаем  и  на  вашей  стороне,  но  очень  просим  вас  сейчас  уехать.  Здесь  через  несколько  минут  будут  омоновцы  и  они  разнесут  взребезги  весь  этот  палаточный  городок.  Просим  вас  уехать,  чтобы  вы  не  попали  под  горячую  руку.  Уезжайте,  очень  просим  вас..."

                И  Жириновский,  всегда  упрямый  и  непослушный,  уехал.  А  Геннадий,  услышав  этот  разговор,  схватил  нас  за  руки  и  поспешил  увести  прочь  отсюда. 

                Не  успели  мы  пройти  и  несколько  шагов,  как  к  останкинскому  парку  и площади  подъехали  автобусы  с  зашторенными  окнами  и  оттуда  стали  выходить  устрашающе  одетые  люди  в  шлёмах  и  с  дубинками...

                Мы  уже  не  шли,  а  бежали  прочь  от  опасного  места,  а  там  уже  вовсю  разворачивался  бой, -  палатки  срывались  с  места  и  расшвыривались  в  разные  стороны,  ногами  отфутболивались  рюкзаки,  коноаппаратура,  плакаты  и  люди...  Дубинки  без  разбора  гуляли  по  спинам,  рукам  и  голове  всех,  кто  попадался  на  пути  полузверей-омоновцев,  которые  дубасили  и  лягали  ногами  мужчин  и  женщин,  студентов  и  стариков...

                Было  очень  страшно  и  мы  боялись,  что  омоновцы  могут  погнаться за  обезумевших  от  боли  людей  и  погонятся  за  ними  и  за  нами.
                Геннадий  затащил  нас  в  какой-то  двор  и  дворами  мы  быстро  стали  пробираться  в  сторону  метро...

                Ещё  больший  страх  на  грани  ужаса  мы  испытали,  когда  мирной  колонной  шли  к  Белому  дому...  Мы  уже  были  совсем  недалеко  от  Белого  дома,  как  по  людской  колонне  стали  стрелять.  Притом  было  непонятно  откуда  стреляют,  но  рядом  с  нами  стали  падать  раненые  и  убитые  и  мы  от  страха  тоже  грохнулись  на  грязный  асфальт  и  с  ужасом  смотрели,  как  около  нас  появляется  красное  пятно  крови  и  медленно  плывёт  к  нам...

                Ползком  и  на  четвереньках,   а  потом  уже  и  на  своих  двух  ногах  мы  бросились  бежать,  петляя  как  зайцы,  даже  не  зная   куда  нам  надо  мчаться... Всюду  жуткая  паника,  крики,  стоны,  вой  и  стрельба. И  никто  не  знал и  не  мог  понять  откуда  стреляют  и  куда  можно  убежать... 

                Люди  разбегались  во  все  стороны,  завывая  и  крича  во  всю  глотку  от  ужаса...  Я  и  не  помню,  как  мы  выбрались  из  этого  ада.  Наверное,  это  Геннадий  вытащил  нас  и  спас.
               
                Больше  мы  ни  на  какие  митинги  и  шествия  не  ходили...  А  трясло  нас  от  страха  ещё  очень-очень  долго,  особенно  когда  через  неделю  мы  увидели  за  Белым  Домом  списки  ( развешанных  на  ограде  стадиона) и  фотографии  тех,  кто  погиб  в  эти  страшные  дни  расстрела  мирного  шествия. Вот  такие  воспоминания  остались  от  тех  незабываемых  дней  перестройки.