Размышления о Питере

Идея пришла исподволь и очень долго не формировалась в последовательность действий.

Май. Холодно. Хотя… большая часть воспоминаний об этом городе так или иначе связана с зимой, метелями и неизбежным ощущением промозглости. И еще вечной «одетости» не по погоде. В общем, за примерно пятнадцать моих приездов я так и не научилась питерскому дресс-коду, который неизбежно диктуют тамошние ветра.

Каждые зимние каникулы меня возили в Ленинград. И уже стало привычным после насквозь продуваемого купе поезда и замерзших стекол скорее бежать в тепло, к уюту, который обосновался на улице Пяти Углов в буром генеральском доме с камином и булгаковскими котами. Здесь начинались теплые утра с кофейными ароматами, проникавшие во все уголки огромной квартиры, строились экскурсионные планы и расписывались эрмитажные редкости. Ох уж эти зимы с рожковыми фонарями! Помню четко очерченное нежелание просыпаться и ненависть к искусственной девчачьей шубе, которая «выежала» со мной в свет. Возможно, и первые контрасты этого города пришли именно из этого дома, когда с купеческой щедростью накрывался стол для «московских гостей» с неизменным мейсенским сервизом. И чинный неспешный завтрак, и беседы за столом отнюдь не о хлебе насущном…А ванна, поселившаяся на кухне, как напоминание о невозможности барской жизни, ванна без занавесок, с кучей корыт, тазов и тазиков. Из тех же детских воспоминаний почему-то остались в памяти грязные, непомпезные городские фасады, шпили – один с ангелом, другой с корабликом, окна с вековой паутиной и триумфальные ворота Кваренги. Избирательность и постоянство памяти, как у Дали, только вместо нелепых часов и муравейника собственные блины воспоминаний. А кто сказал, что поразившее разумно и осознаваемо?

Питер уже со второго приезда влюбил в себя раз и навсегда, и каждый раз открываясь новыми гранями, тонко давал понять разницу между  видимостью и инсайтом; и каждый раз это было свое маленькое чудо, свое открытие новых мест, удивительных людей и их жизненных историй. Каждый раз, выходя на перрон и вдыхая запах Московского вокзала, я понимала, что построенные планы летят к черту, и нужно жить и передвигаться, руководствуясь лишь сиюминутным настроением, которое могло забросить тебя как в товстоноговский храм, так и предложить неспешную прогулку по набережным Фонтанки с наугад выбранным прокуренным арт-кафе – зачем и для чего одному Богу известно…

Наверное, это случилось осенью, когда в один из теплых дней я решила почувствовать себя бездумным пешеходом и отправилась на прогулку по Невскому. Город жил своей обычной жизнью, и все-таки что-то неуловимо детское проступало среди всей неоновой мишуры, от которой захотелось спрятаться в тихие дворики. Может быть от навалившейся на меня тишины, я не сразу различила голос скрипки, да и откуда бы ей там взяться - не Вена все-таки. Но происходящее заставляло вслушиваться и верить - так трогательно грустил вместе с музыкантом незнакомый мне композитор. Кому предназначался этот музыкальный подарок, так и осталось неизвестным, но юноша играл самозабвенно и вдохновленно так, как играют для целого зала, а на поверку – для меня и двух-трех случайных прохожих. И было немного жаль, что это посвящение предназначалось не мне, что я оказалась всего лишь зрителем в нем, но на моих глазах  творилось чудо, и город дарил мне его просто так, не требуя ничего взамен…И почему-то вспомнился Андерсен с его прощальной фразой «..смычок умирал…», и пела эта скрипка о любви, о человеческой душе, об одиночестве и вечности, к которой мы все так стремимся.

Вы спрашиваете, зачем я опять еду в Питер? Потому что у меня есть маленькая надежда на то, что этот город вглядывается в меня так же как я в него, и мы вдруг ощутим свою сопричастность друг другу. И ему не захочется меня отпускать. И расставаться на весь следующий год до зимних холодов и уже взрослых школьных каникул. И поддаваясь соблазну, я снова вливаюсь в эту когорту – людей, просто открывающих для себя свой Петербург, чтобы больше не быть в нем чужаками.

22-24.04.10