Мой личный август 1991 года

На своём сайте я публикую свои мемуарные записи. Но коль сегодня такая дата, выставляю описание того, каким для меня стало 19 августа 1991 года.

АВГУСТ 1991. ИЗ АШХАБАДА В МОСКВУ; ИЗ ПРОШЛОГО В НЕИЗВЕСТНОЕ

Ровно двадцать лет назад в моей жизни произошёл очередной крутой поворот. Самое удивительное, что этот поворот даже по дням совпал с поворотом, который обрушился на мировую цивилизацию в результате падения Советского Союза.
Утром 19 августа 1991 года  я позвонил из Ашхабада в Ташкент, разговаривал с полковником Владимиром Парамоновым.
- Владимир Илларионович, для сдачи должности мне нужно получить справку, - я начал подробно разъяснять ситуацию. – А для того, чтобы эту справку получить…
Тишина, которая сопровождала мой монолог на другом конце провода, показалась мне какой-то неестественной. Однако я никак не мог понять, в чём дело.
- Ты телевизор сегодня включал? – вкрадчиво поинтересовался вдруг Парамонов.
Да какой телевизор – я уже вещи в контейнер упаковал!
- Нет, - отвечаю.  – А что?
- В Москве военный переворот! – взорвался Парамонов. – А ты со своей справкой!.. – слова, которые сопровождали его тираду, письменно излагать не принято.
(Когда этот фрагмент воспоминаний был размешён в Интернете, я получил письмо от Владимира Парамонова. Он объяснил, почему в тот момент был столь несдержан…  Владимир Илларионов, друг дорогой, да у меня ж и в мыслях не было держать обиду за тот случай! Более того, я ведь прекрасно понимаю ситуацию: такие события – а тут какая-то справка!.. Нет, всё правильно. И данный момент я вспоминаю именно как образчик того, что о столь важных событиях многие в стране ещё не были осведомлены!)
В кабинете я был не один, удивлённо оглядел присутствовавших. Оказалось, что не я один такой – телевизор не смотрел никто.
Я тут же позвонил в политотдел корпуса, полковнику Чёрному.
- Что там в Москве? – спросил я у него.
- Переворот, - подтвердил тот. И добавил: - Только вы об этом пока не говорите никому…
Да что там скрывать – никто ничего не знал доподлинно, но жизнь замерла в ожидании.
Впрочем, нужно рассказать по порядку.
В 1987 году после Афганистана мне пришлось возвращаться для дальнейшей службы в Туркмению.
Должен сказать, что в целом я жалею и о распаде СССР, и о падении Советской власти. Однако это вовсе не значит, что я идеализирую прошлую жизнь и не вижу того хорошего (к сожалению, этого хорошего не слишком много), что принесла новая власть.
К недостаткам советского периода я отношу то, что в те времена сложилась крайне несправедливая система прохождения службы офицерами. Одни военнослужащие всю жизнь могли прослужить в столицах и крупных благоустроенных городах, другие же кочевать только по гарнизонам. (В те времена это называлось «служить по Малому или Большому кругу»). Правда, сегодня офицерская служба построена по ещё более несправедливой схеме: в отличие от дня сегодняшнего, в наше время в конце службы отставной военный обязательно получал квартиру в городе – но это так, к слову.
Не могу удержаться, чтобы не рассказать об одном курьёзном случае, который приключился в Кизыл-Арвате, и который имеет непосредственное отношение к теме разговора. Шёл 1967 год. В этом туркменском городке служил молодой офицер-связист Ефим Гл-ман. Его документы готовили для перевода для дальнейшей службы в составе Группы Советских войск в Германии. А тут случилась т.н. Шестидневная арабо-израильская война – как раз в июне 67-го. Соответственно, в части срочно организовали некое политическое мероприятие, на котором лектор гневно клеймил позором израильских оккупантов, которые в недельный срок вдребезги разгромили коалицию наших тогдашних союзников на Ближнем Востоке. В зале царит соответствующая моменту тишина… И тут в этой сочувствующей лектору тишине раздаётся одобрительная реплика лейтенанта Гл-мана, еврея по национальности: «Во наши дают!». Соответственно, благоговенная тишина взорвалась хохотом. Вполне понятно, что Ефим Захарович попросту пошутил (тем более, что народная молва утверждает, что в связи с перспективой отбытия в ГСВГ он на мероприятие пришёл уже в несколько излишне весёлом расположении настроения). Однако кому надо было, тот услышал, юмора не оценил, и выводы сделал соответствующие: ах, ваши?.. Ну-ну… Документам был дан обратный ход. И последствием той шуточки стало то, что Гл-ман задержался в этом богом забытом гарнизоне на два десятка лет! В мою бытность в Кизыл-Арвате полковник Гл-ман служил в должности уже начальника связи дивизии, пользовался огромным уважением у сослуживцев… Его уже в середине 80-х перевели в Ашхабад на военную кафедру местного университета – Ефим Захарович был так доволен этим фактом!..
Должен сказать, что когда я рассуждаю о роли случайности в нашей жизни, часто вспоминаю этот случай. Хороший человек неудачно пошутил – и вся жизнь его и его близких пошла совершенно по иному пути, чем если бы эти три слова не были б произнесены.
Впрочем, вернусь к теме разговора.
Речь я сейчас веду вот к чему. Когда началась афганская эпопея, было объявлено, что по истечении двух лет службы «за речкой» каждый офицер сможет выбрать округ для дальнейшего прохождения службы. Естественно, офицеры, которые служили в отдалённых гарнизонах, валом повалили «за речку», чтобы затем отправиться для дальнейшей службы в гарнизоны Центральной России, Украины, Белоруссии, Прибалтики… Да и Северного Кавказа, к слову, служба в котором котировалась достаточно высоко. Тут всполошились их товарищи, прочно обосновавшиеся в спокойных местах – приехавшие боевые офицеры, имевшие опыт работы в экстремальных ситуациях, да ещё при орденах, начали теснить их с насиженных мест… Да и для кадровых органов возникла проблема – кем комплектовать периферию?.. Не говоря уже о службе КЭЧ, которая обязана была обеспечивать жильём прибывавших участников боевых действий.
Короче говоря, очень скоро с Арбатской площади в Ташкент пришло указание о том, что офицер возвращается после Афгана в округ, из которого туда и ехал. Это была несправедливость, такое положение дел не могло способствовать здоровой обстановке в частях 40-й армии… Ну да не об этом сейчас речь.
Короче говоря, по окончании службы «за речкой» я оказался в столице советского Туркменистана, в Ашхабаде, в 61-й учебной мотострелковой дивизии, в должности редактора многотиражной газеты «Красное знамя». Дивизия занималась тем, что готовила кадры для той же 40-й армии, которая воевала в Афганистане.
В жизни нет ничего однозначно хорошего и абсолютно плохого. То же можно сказать и о Перестройке. В целом в её адрес просится мало добрых слов. Я также вхожу в плотные ряды её хулителей. И всё же в результате некоторых её проявлений что-то менялось к лучшему и в лично моей жизни.
Я прибыл в Ашхабад в 1987 году. А вскоре туда же приехал военный журналист Сергей Прыганов. Дело в том, что при газете Туркестанского военного округа «Фрунзевец», выходившей в Ташкенте, были введены должности постоянных корреспондентов в союзных республиках, на территории которых дислоцировался округ. Сергея направили служить в Туркмению. В 1989 году его перевели в Ташкент, и он на своё место порекомендовал меня. Так я и стал посткором  «Фрунзевца» в Ашхабаде.
Сергей – один из тех людей, в адрес которых можно говорить только добрые слова. Он хороший журналист, надёжный товарищ, верный друг… Нынче он проживает в Ростове-на-Дону – и дай ему бог здоровья и всего самого доброго!
Хочу рассказать об одном курьёзном случае, который произошёл у нас с ним.
В те времена действовала строгая цензура, и хотя она постепенно ослабевала, ни одна редакция гражданской газеты не приняла бы ни одной строчки от автора, который писал об армии, если на тексте не стоял штамп военного цензора. Поэтому, если напишешь хоть какой текст, относившийся к армии, обязательно с ним необходимо было отправиться к цензору, который ставил штамп – и лишь после этого разрешалось нести материал в редакцию. И если бы у цензора имелся такой один я, пусть даже на пару с Прыгановым!.. Располагавшиеся в Ашхабаде издания с удовольствием принимали материалы на военные темы, а потому к цензору протоптанная журналистами тропа не только не зарастала, но становилась всё более утрамбованной. Цензору нашего гарнизона я до смерти надоел, тем более, что он знал, что я человек аккуратный, требования талмудов, которые регламентируют порядок публикаций в гражданских СМИ, знаю хорошо и строго ими руководствуюсь… Короче говоря, он иной раз закрывал глаза на то, что я брал у него штамп и ставил оттиски на нескольких чистых листах бумаги – текст я впечатывал потом и его лишний раз не беспокоил. Повторюсь и подчеркну: он знал, что я его не подведу, и я его ни разу не подвёл!
Так вот. Как-то у Сергея Прыганова был день рождения. Мы дружили семьями, да и проживали в одном доме – только в разных подъездах. (Сейчас этого дома уже нет – в результате кардинальной перестройки центра Ашхабада его снесли). Приходим мы с женой его поздравлять, вручаем подарки, он радуется, как положено, благодарит, уже к накрытому столу тянет. И тут я словно как вспоминаю (грешен: люблю иной раз дешёвые эффекты) о каком-то пустяке, и небрежно сую ему в руки пачечку бумажек. Не подозревая, что это такое, Сергей столь же небрежно разворачивает их… И тут с радостным криком даже подпрыгивает на месте. И объявляет, что это – самый драгоценный подарок. Потому что я ему презентовал десять чистых проштампованных цензором листков.
Как мало человеку нужно для радости!
…Именно на те два ашхабадских «посткоровских» года приходится лучший период в моей жизни! Всё начальство – в Ташкенте, за полторы тысячи километров. Занимаешься любимым делом, неплохо за это получаешь – военные в то время и в самом деле неплохо получали. К тому же в свете нового мЫшления того времени, в СМИ стало больше внимания уделяться военным вопросам, так что я имел возможность широко публиковаться в местных газетах и журналах… В Ашхабаде выходила на местном радио еженедельная часовая программа для военнослужащих; её вели мои друзья – Владимир Грачёв (в настоящее время проживает в Калининграде) и Сердар Овлиекулиев (сегодня он москвич), соответственно, я постоянно готовил сюжеты для неё… Я неоднократно делал сюжеты для местного телевидения, хотя и не очень любил с этим возиться – хлопотно слишком. В Ашхабаде проживало тысяч 350 населения, однако СМИ выходило, как и подобало столице союзной республики: две партийные газеты (одна на русском, другая на туркменском языках), две советские, две комсомольские, две писательские, да множество журналов… Только пиши – и всякое лыко было в строку! В самой же газете «Фрунзевец» больше внимания стало уделяться не только военным вопросам, в результате чего я смог публиковать материалы обо всех сторонах жизни края. И всё это – за гонорары, в отличие от нынешнего времени. Короче говоря, я работал много и с удовольствием, и мой труд неплохо оплачивался. Это ж мечта каждого человека – заниматься любимым делом и получать за это хорошую оплату!
Я так завалил редакцию родной газеты «Фрунзевец» материалами, что она не в силах была переварить этот вал, и главный редактор газеты (не помню, кто персонально на тот момент возглавлял её) попросил передать мне, чтобы я поменьше писал. Однако меньше писать я не стал по причине самой банальной: всё, что выходило из-под моего пера (то бишь, из-под валика пишущей машинки), тут же брали местные издания. Так что если многое из написанного не публиковалось в военной газете, всё равно выходило в каком-нибудь другом издании.
К тому же я в то время возобновил попытки писательства. 
В местном журнале «Яшлык» («Юность») была опубликована моя повесть «Три войны – и вся жизнь» о жизни Али Мурадовича Абасова, интересного и известного в те времена в Туркменистане человека. Сначала отрывок из повести опубликовала газета «Комсомолец Туркменистана», и Али Мурадович передал мне через своих родных благодарность за то, что память о нём теперь запечатлена… Через некоторое время после того, как повесть увидела свет в журнале полностью, я позвонил Абасову, чтобы узнать его мнение о публикации. И узнал, что его больше нет в живых. Я даже не знаю, успел он увидеть  журнал… Достойный человек был.
Несколько эпизодов в подтверждение сказанного выше. Али Мурадович ещё мальчишкой участвовал в Гражданской войне, потом служил в погранвойсках, в одном из столкновений с басмачами получил ранение и был уволен в запас. В 38-м, когда началась кампания по восстановлению офицерского корпуса, поредевшего в результате чисток, его призвали в армию и направили на учёбу в академию Фрунзе. А тут – Финская война. Абасов не имел добротного базового образования, потому тут же попросился на фронт, и командование академии по той же причине не возражало против его командировки. Али Мурадович был отличным стрелком, и отличился тем, что сумел снять несколько «кукушек» - финских снайперов. Во время Великой Отечественной он командовал полком под Ленинградом и организовал при своей части что-то типа детского дома, в котором подкармливал оголодавших детишек. За это едва не угодил под суд, так как представители компетентных органов сочли, что недополучавшие поёк бойцы могли не выдержать нагрузок войны… А уже после войны некоторые из его «детдомовцев» нашли его, даже на встречу приглашали…
К тому же у меня появились знакомые в Союзе писателей Туркменистана, мне даже предложили поучаствовать в сборнике «Достлук» («Дружба»), вышедшем в Ашхабаде в 1988 году… Александр Говберг, Владимир Пу, Ирина Столбунова, Валентин Рыбин, Аннагуль Атаджанова – это были люди, не последние в писательском мире Туркменистана, и которые поддерживали меня в литературных начинаниях. Так что вероятность того, что рано или поздно я начал бы издавать и художественную прозу, была достаточно высока.
Однако в конце концов передо мной, а точнее сказать, перед семьёй, встал вопрос: а дальше что? Оставаться до конца жизни в Туркмении или перебираться в районы страны с более привычным климатом и родственным составом населения?..
Надо сказать, что в Туркмении в политическом отношении жизнь протекала более или менее  спокойно. Здесь не было ни Карабаха, ни выступлений, подобных тем, что вспыхивали в Азербайджане, Узбекистане и в Казахстане… Однако нарастание напряжённости ощущалось и здесь. В начале 1991 года я опубликовал материал «Почему я против Ельцина», в котором отметил, что приход к власти этого политика будет означать распад Советского Союза и военные столкновения по всем границам. Что, как известно, со временем и произошло.
Не стану пересказывать все события того времени, скажу только, что летом 1991 года я поехал поступать в Военно-политическую академию им. Ленина, рассчитывая, что после 11 лет службы в отдалённом округе, да после Афгана в дальнейшем смогу рассчитывать на более или менее нормальное место службы. В своё время училище я окончил с «красным» дипломом, а потому в академию поступил, сдав только один экзамен – по военной журналистике.

Успешно сдав экзамены в академию, я вернулся в Ашхабад – собирать вещи, оформлять документы… Именно в этот момент в Москве и произошло выступление ГКЧП.
Читатель может 133 раза назвать меня тупым, однако должен признаться, что и в тот момент я ещё не осознал значимости происшедшего события во всей полноте. Да и что мог оценить провинциал, который приехал в столицу уже после всех событий, да ещё из вполне благополучного региона? Внешне жизнь в Москве выглядела вполне обыденной.
Так же я думаю, что в Петрограде утром 26 октября 1917 года на улицу выходили люди, которые даже не подозревали, что оказались совершенно в другой стране, в новой исторической эпохе. Приехав Москву числа 25-го 1991 года, я этой перемены тоже не осознавал.
Самым первым, и, соответственно, самым сильным для меня потрясением стало вот что. Выше я уже писал, что в Ашхабаде получал очень неплохие деньги и материально жил более чем комфортно. А тут… Тут я вдруг мгновенно оказался на голом окладе, в то время как цены на всё и вся поползли вверх, в то время как товары стали стремительно исчезать с полок магазинов. Шла выдача этих унизительных талонов…
Помните старый советский мультфильм «Снежная королева»? Там есть эпизод, когда Герда какое-то время жила у доброй волшебницы, которая заколдовала её память, чтобы девочка не убежала… Потом Герда увидела розу, очнулась от наваждения и попыталась всё же бежать. Так вот, девочка открыла калитку сада, и оказалось, что там, снаружи, бушует непогода, в то время  как сзади по-прежнему солнечно и уютно. Примерно в таком же положении оказался и я с семьёй. Вчера всё было сыто и тепло, а сегодня – сумрачно и голодно. Только Герда могла вернуться – у нас такой возможности не имелось. В этих условиях Беловежский сговор трёх редисок и последующее отречение от ответственности за судьбы страны редиски четвёртой (и главной) прошли не особо заметно на фоне всеобщей растерянности общественности.
Только позже стало известно, что исчезновение продуктов явилось целенаправленной акцией сторонников «шоковой терапии», что всю ситуацию искусственно спровоцировали Ельцин и его команда… А тогда, осенью 1991 года я не понимал ничего: куда вдруг подевалось всё, что было ещё вчера?
Так начался мой новый период жизни. Могу абсолютно твёрдо сказать, что именно в августе 1991 года завершилась моя молодость. С тех пор пошла череда проблем, которые приходилось решать, причём, решать не всегда честными путями. Пошла эпоха, которая ломала мои усвоенные с детства представления, что такое хорошо и что такое плохо, что подобает офицеру, а что выходит за рамки, простите за патетику, офицерской чести…
Поздней осенью всё того же 1991 года  в метро я как-то узнал офицера-танкиста Е-ва – который в августе у Белого дома первым перешёл на сторону Ельцина и его команды. Фамилию его не называю по единственной причине. Люди старшего поколения прекрасно её помнят – некоторое время этого человека провозглашали едва не героем тех событий. Однако прошло время, подросли его дети и внуки – зачем делать так, чтобы на них падала тень позора отца и деда?.. Впрочем, позор – не позор… Всё относительно. В конце концов, он только демонстративно и открыто развернул незаряженную пушку танка в другую сторону. А вот гниды в офицерских погонах, которые в октябре 93-го стреляли по Белому дому – вот тем не позор, тем проклятие на все времена!..
Впрочем, вернёмся к Е-ву. Мы с ним побеседовали. Публикацию я постарался сделать нейтральную, без осуждения или восхваления «героя». Однако мне потом читавшие говорили, что моё негативное отношение к собеседнику просто струилось между строк… Е-в рассказал, как стоял со своим танком у Белого дома, не получая никаких команд и не понимая, что делать, как его пригласили люди из команды Ельцина к себе, как ему наобещали с три короба, чтобы он перешёл на их сторону… Я не знаю, скорее всего, он не был бы столь откровенным с незнакомым журналистом, если бы победившие «ельциноиды» не забыли о нём, не выкинули его, как использованное всем известное одноразовое резиновое изделие. Однако случилось именно так. Офицера-танкиста просто перевели в военкомат на бюрократическую должность – и благополучно забыли о нём. Военком и другие офицеры относились к новому сослуживцу с откровенным презрением, обещанную квартиру он не получил (во всяком случае, на тот момент – впоследствии не знаю).
Кто-то из великих сказал, что предательство, быть может, кому-то и выгодно, зато предатели презираемы всеми. Передо мной сидел наглядный пример тому.
Ну и ещё курьёз из того же 1991-го.
Каждого поступившего в академию офицера должны были обеспечить жильём. Кому больше повезло, того вселяли в квартиры – двух- или трёхкомнатные квартиры, в каждой комнате из которых обитало по семье. Ну а кому не повезло – тех размещали в общежитии на Пироговской улице.
Сейчас на Пироговке у меня проживает добрый приятель. Так что я в курсе происходящих там событий. Как известно, нынешнее Министерство обороны занимается не столько вопросами обороны, как распродажей городков, земель, имущества – этакое Закрытое акционерное торговое общество (именно закрытое) по распилу советского наследия. В частности, принято решение о продаже комплекса зданий по Большой Пироговской улице. С этой целью началась торопливая акция по выселению из общежития обитателей. Но людям-то жить негде – распродавая направо и налево всё подряд, родное министерство никак не может обеспечить нуждающихся квартирами. Казалось бы: ну что тут проще! Обязать покупателя этого участка, расположенного рядом  с Новодевичьим монастырём, обеспечить жильём всех выселяемых – он, тот покупатель в любом случае окажется в барыше!.. Так нет же, прилагаются все усилия, чтобы сделку провернуть побыстрее, но и людям дать поменьше.
Ну просто невозможно удержаться. Нынче напропалую критикуется советское время с его очередями. Слов нет – бесили они, эти очереди. Но ведь наряду с другими существовала, и даже продвигалась очередь на получение жилья. И рано или поздно все советские граждане квартиру в конце концов получали. Все! В том числе и военные, которые прокочевали по отдалённым гарнизонам. А нынче – вроде и строительство идёт, а очередь даже не движется. Или она вовсе не существует, эта очередь очередников?.. Зато на каждом «элитном» доме – десятиметровыми буквами и цифрами написано, что здесь продаётся жильё и куда по данному вопросу звонить. Мол, приезжайте, богатые, а мы свою бедноту куда-нибудь рассуём подальше…
Оно понятно, вроде как в капитализм движемся, в общество, где homo homini lupus est. Теперь, мол, ничего за «просто так» даваться не будет. Но жить-то людям где-то надо! Значит, должна быть система государственного кредитования, доступная для каждого гражданина, ещё какие-то формы государственной заботы, благодаря которым каждый желающий мог бы заиметь крышу над головой!..  Ведь само по себе государство существует для человека – хотя точнее будет сказать, что только должно существовать для человека.
Сколько нам говорят о неэффективной социалистической экономике. Допустим. Только ведь сегодня вся экономика функционирует только на заделе, оставшемся от советских времён. Нынешние наши руководители озабочены исключительно тем, чтобы поскорее слупить свою «маржу», и совершенно не заботятся о развитии производства, о вложениях в долгосрочные проекты.
Вот и нету у нас доступного жилья для простого люда. В том числе и для отставных военных. Так что общежитие на Пироговке сносят, а куда девать людей – не знают.
Но вернёмся таки в 91-й год, к истории о том, как обосновался в квартире-общежитии.
У меня хорошие отношения сложились с полковником Геннадием Лисенковым («папой Лисом»), так что он предоставил мне возможность в числе первых выбрать комнату в одной из квартир, список которых предоставил. С определённым элементом случайности я выбрал комнату в двухкомнатной квартире №28 на улице Заповедной, дом 2. В соседях у меня оказалась семья юриста-преподавателя из нашей же академии. Человек дальновидный и прагматичный, он просчитывал ситуацию на несколько ходов вперёд.
Я у него как-то спросил, почему он из двух комнат ютится в маленькой, а не занял большую, что было бы вполне логично. Оказалось, что таким образом он наращивает аргументацию в борьбе за будущую квартиру: мол, остро нуждается в улучшении жилищных условий – с женой и дочкой обитает в 9-метровой комнатёнке… Отношения у нас сложились более или менее нормальные, во всяком случае, мы не ругались, что нередко случается между соседями в «коммуналках».
И вот как-то он мне говорит. Мол, другому я бы этого не сказал бы, но к тебе отношусь хорошо, потому и сообщаю… Оказалось, что уже решился вопрос и не сегодня – завтра наши соседи будут съезжать на другую квартиру, уже собственную.
Тогда я начал действовать. Написал рапорт на имя своего непосредственного начальника: так, мол, и так, два сына у меня, сам я ветеран Афгана, мне бы две комнаты… Если где освободится, мол, отдельная двухкомнатная квартира, прошу иметь меня в виду, я имею право на расширение жилья… Ну и т.д. Мой начальник посмотрел на меня как на кретина, но подписал, считая эту бумажку пустой филькиной грамотой – ну где, в самом деле, может освободится жильё, да ещё со свободной площадью, да ещё так, чтобы я узнал и смог бы повлиять на ситуацию… Потом я с той же цидулькой направился в жилищную группу академии… Подписали и там – с теми же взглядами на меня, как на умалишённого…
А через неделю и в самом деле мой сосед съехал. Тут-то и бумага моя пригодилась. Все были в шоке. Однако никто ничего поделать уже не мог, потому что бумагу ещё ранее подписали именно те ключевые люди, которые теперь должны были решать, кому предоставить освободившиеся метры. Выступать против собственных подписей никто из них не стал, тем более, что и с формальной точки зрения я по закону имел право на расширение… Так что после этого я до самого получения постоянной квартиры жил в отдельной двухкомнатной квартире, имевшей статус общежития.
Такая вот история.
Вообще, осенью 1991 года и в последующем 1992-м у меня произошло ещё немало событий, в той или иной степени определивших мою дальнейшую жизнь. Да и не только мою, но и некоторых людей из моего окружения. Скажем, в октябре я совершенно случайно столкнулся близ станции метро «Третьяковская» со своим ашхабадским другом, Сердаром Овлиекулиевым; и в дальнейшем случилось так, что при некотором моём содействии он в Москве и обосновался. 

Осенью 91-го мой тогдашний начальник, уже упоминавшийся Геннадий Лисенков предложил мне поработать в Военно-историческом архиве и поискать документы о жизни и судьбе замечательного человека – генерала Николая Дмитриевича Артамонова, жившего во второй половине XIX – начале ХХ веков. Я работал с удовольствием… Однако постепенно стало ясно, что в новых условиях без дополнительного заработка никак не обойтись. И мне пришлось бросить архивные изыскания и заняться «трудовой деятельностью».
Кем мне только ни пришлось работать, чтобы приносить домой денежки! Это заслуживает отдельного разговора, и происходило уже после юбилейного для меня 91-го года, потому пройдусь по тем страничкам биографии бегло.
Начал я подработки в мае 1992 года с охраны и разгрузки вагонов с сахаром на железнодорожной станции в Люблино. За сутки дежурства нам платили по две тысячи рублей. За переноску каждого мешка сахара платили по десять рублей. Скажу так: при погрузке машины для меня до 150 мешков перетаскать было легко и беспроблемно, более 250 – уже тяжко. Мне как офицеру государство выплачивало тогда семь тысяч в месяц, а за два-три дежурства на станции я получал от коммерсантов второй оклад. А таких дежурств у меня выходило в месяц до десяти, так что сумма дополнительного заработка набиралась приличная. Досада брала от такого унижения!..
Я написал, что как слушатель академии получал семь тысяч (это, напомню, на лето 1992 года) в месяц. Так вот, эта фраза не совсем точна. Потому что получку нам выплачивали более чем нерегулярно, задержки на месяц-другой случались постоянные. Если бы не приработки, просто выживать было бы невозможно… И вот время от времени в период самоподготовки в нашем учебном корпусе появлялся человек, ведавший выдачей получки слушателям. Естественно, все тут же стремились зазвать его в свою аудиторию, угостить… Пройдясь по учебным аудиториям, и «наугощавшись», этот человек удалялся, вполне довольный жизнью, и наобещав каждой угощавшей группе, что именно она станет первой получать деньги, когда они появятся в кассе. Мы хорошо об этом знали – о том, что подобные обещания он раздаёт налево и направо  всем подряд. Однако считали необходимым вновь и вновь угощать его, потому что если бы он затаил на кого обиду – вот в конец очереди неугодных передвинуть ему было вполне под силу!.. В конце концов, он едва не угодил под суд за свои финансовые махинации, да только сумел из неприятностей вывернуться.
Потом я работал сторожем на стройке… Это было на Маросейке; а напротив памятника Кириллу и Мефодию подрабатывал дворником мой друг Сердар Овлиекулиев, обучавшийся в то время в институте повышения квалификации работников радио и телевидения – прекрасный радиодиктор, великолепный знаток русского языка (а также английского и родного туркменского), кандидат наук… Мы с ним встречались по утрам – я после ночной смены, а он с метлой… «Привет, академик! – Привет, кандидат!» - приветствовали мы друг друга.
Ну а потом мне пришлось потрудиться вышибалой в ресторане, охранником на дискотеке «голубых», ночным торговцем в придорожном ларьке, сторожил несколько магазинов, летал в Пермь за собакой для «нового русского», трудился в бригаде по перевозке мебели… Да мало ли ещё где и чем занимался!.. Торговал часами, конфетами, газовыми пистолетами… А ещё в течение года я работал вахтёром в студенческом общежитии Литературного института им. Горького, что по ул. Шота Руставели – это было едва ли не единственное место, трудиться на котором было во всяком случае интересно.
Всё это для меня в собственных глазах выглядело унизительно. И дело, естественно, не в том, что я считал и считаю унизительным труд как таковой, вовсе нет. Просто такое положение дел служило иллюстрацией того, как происходит унижение истинных патриотов страны и возвышение её разрушителей!
Когда я шёл служить в армию, я знал, что моя Родина – сильное государство, которое занимает достойное место на политической и экономической картах мира. Да, недостатков в СССР хватало, их имелось даже в избытке, если уж говорить объективно. Однако тогда я был уверен, что это всё – временное явление, что со временем мы изживём их. Кочуя по гарнизонам, я видел офицеров, которые верой и правдой честно служили Отчизне. Да, конечно, среди нас тоже встречались разные люди, и непорядочных тоже хватало, однако в целом мы выполняли возложенную на нас миссию, будучи в уверенности, что за наши труды со стороны государства нам воздастся. Общаясь с простыми работягами, с учителями, с представителями самых разных профессий, я видел, что все они трудятся каждый на своём месте, и каждый достоин лучшей жизни. И в то же время все мы обладали неким минимумом социальных гарантий.
И вдруг в одночасье всё изменилось. Всё, чему я служил, вдруг было объявлено неправильным и даже преступным. Людей, которые честно трудились на своих местах, вдруг обозвали дураками, которые не умеют жить. А мерзавцы и проходимцы, которые разрушили мою Родину и при этом баснословно обогатились на этом процессе, вдруг оказались уважаемыми людьми, успешно прожигающими жизнь.
То есть не сам по себе факт, что я вынужден был подрабатывать для поддержания бюджета семьи, меня унижал – вовсе нет. А вот то, что я, боевой офицер, верой и правдой служивший на периферии, оказался в нищете, что меня на подработку сознательно толкнуло то же государство, которое перед этим отправляло меня на войну и в отдалённые гарнизоны. Равно как и превеликое множество таких же других офицеров, многие из которых представлялись мне ещё более заслуженными – также оказались на обочине жизни. А события, которые перевернули нашу жизнь в августе 1991 года, были организованы и проведены в интересах группки людей, которые и раньше жили неплохо, и теперь просто захотели жить ещё лучше, отобрав эти дополнительные блага у всего остального народа.
Когда сегодня я вижу и слышу, как нынешние преуспевшие «политологи» (одни и те же по всем каналам) осуждают события 17-го года, мне очень хочется им напомнить слова из басни дедушки Крылова: чем кумушек считать трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться… Я лично не одобряю революции вообще как таковые, потому что в результате их гибнет множество простых людей, а к власти приходят отнюдь не лучшие представители человеческой расы. Команда, которая оказалась у кормила (от слова «кормиться») власти в России в результате событий двадцатилетней давности, - наглядное тому подтверждение!
По мне, так свержение памятника Скобелеву и памятника Дзержинскому – одинаковое проявление отсутствия исторической культуры. И в этом вопросе что матросы в 17-м, что демократы в 91-м – одно и то же. Понятно, что сам по себе факт свержения памятников-кумиров – только эпизод революции. Да только уж очень символичен этот эпизод. На излёте СССР кто-то из сатириков (или в КВНе, не помню точно) удачно пошутил над революционной песней «Весь мир насилья мы разрушим до основания…», а закончил строку не «а затем», а задал вопрос: «а зачем?». Что тут скажешь? Разрушать и впрямь легко, и не следует этого делать. Только мы-то знаем, что революции на том и зиждятся, что разрушают, не задаваясь вопросом «зачем». Просто в этом заключена их сущность.
И жертвами этого разрушения что в 17-м, что в 91-м стали миллионы и миллионы людей. Только после 17-го у народа ещё достало сил выкарабкаться. А вот нынче Россия выдохлась, надорвалась, на наших глазах она умирает. Похоже, больше ей не подняться.
…В общем, насыщенным получился год 1991-й от Рождества Христова. Для всего мира, для нашей страны, для меня лично и для моей семьи.