Виденье

Казалось бы, сейчас таких просто нет, просто не существует, да и раньше были лишь единицы. Но, к счастью, все-таки встречаются  девушки - виденья… встречаются, но только во сне, озаряя этот загадочный мир своим лучезарным светом, вырываясь из грез в реальность, пронизая проекции времен, чтобы согреть чью-то одинокую душу.
Девушки-виденья? – спросите вы. Да, те самые, которых называют лунными существами, существами  с эльфийской душой, которые живут в противовес времени и пространства, в противовес жестокости и реальности, в противовес  серой глупости и бездушного разума, в противовес этому миру разбитых надежд.

 Я встретил ее однажды, всего лишь на несколько часов, но это мимолетная встреча выжгла во мне клеймо вдохновения  и небывалого потока счастья, который до сих пор светит мне  искрами ласкающего тепла, когда ясноокая луна прорывается сквозь шторы в мою комнату.
Однажды, в лунную  ночь, где-то на грани сна и бодрствования я увидел ее… Девушка в белом сарафане, просвечивающемся при каждом шаге, поманила  меня за собой вглубь парка. Ее волосы развевались при легком  морском ветерке сизым облаком.  Она ничего не говорила, только оборачивалась, улыбалась и манила к себе лишь движением тонких, музыкальных пальцев. Я, словно завороженный,  шел за ней,  не задумываясь ни о чем. Я просто шел, словно вовсе потерял силу сопротивления, словно всю жизнь только и мечтал о ней, этой лунной, этой призрачной и безмолвной.

 Она доплыла до летнего амфитеатра, да, доплыла почти в невесомости, потому  что такие не ходят, они парят над грешной землей. Без слов присела к роялю и подождала, пока я подойду.  Дико плещущаяся  луна освещала эту бутафорную декорацию своим безумным светом, но мне казалось, что свечение исходило от  этой эльфийской незнакомки. Она поднесла палец к губам, призывая к молчанию, плавно опустила тонкие полупрозрачные пальцы на клавиши рояля.

Сначала я не слышал ничего, только видел, как ее пальчики ласкали  черно-белые клавиши, перебегая по их глади ,и казалось, что они сами пульсируют и тянутся к ним, чтобы почувствовать их теплоту и нежность, чтобы насладиться прикосновением подушечек пальцев, которые томно трепетали и колдовали  над клавишами.

 И только тогда, когда я смог оторвать взгляд от этого чудодейства, я услышал сначала издалека доносившуюся мелодию, но с каждой минутой она становилась все яснее и громче, пока полностью не завладела моим телом и сознанием. Я не заметил, как наполнился мелодией то ли бушующего моря, то ли  полночного бриза, то ли шквального урагана, то ли монотонной метели, то ли  пастушьей жалейки, то ли органного набата, то ли  звона колокольчиков, то ли гитарного перебора, то ли стона скрипки, то ли глуховатой дроби барабана. Это была музыка небес и какофония ада,  и она  то возносила на ангельских крыльях, то кидала в кромешную тьму адской пропасти, то обдавала ласкающим теплом, то обжигала языками пламени.

  Я с трудом вырвался в реальность и осознал свое тело, его тяжесть и приземленность.     Я посмотрел ей в глаза и полностью потерял власть над своим упрямившимся сознанием. Эти радужно-голубые глаза пульсировали и спиралью заманивали в другое пространство. В пространство, которое не  имело границ, которые было сквозным: реалии просачивались друг сквозь друга оттенками красок, тончайшими звуками и тонкими ароматами. Но ничего не мешало, ничто не боролось, ничто не рвало сознание, ничто не казалось лишним,  словно все было спаяно одним общим кольцом вселенской гармонии и небесного целомудрия.

Я перестал видеть разрез ее глаз, овал ее  лица, ее невесомую фигуру, блестящего под бликами луны рояля и этот приморский парк. Мне казалось, что я перестал существовать на забытой Богом земле.

 Через несколько секунд я увидел себя в том диковинном мире, который пульсировал в очах эльфийской незнакомки. Да, да, я увидел самого себя в другой реальности. А если быть точнее, то в других реалиях, потому что сменялись они, просачиваясь сквозь друг друга, и я совсем не  ощущал этого перехода.

 Первоначально я увидел альпийский луг, над которым витал разгульный ветер, кувыркаясь в сочной зелени и играя лазоревыми, бирюзовыми и фиолетовыми цветочками, которые своими маленькими головками тянулись к ослепительному солнцу. Воздух был чист и свеж, словно родниковая вода, он пьянил своей  горной свежестью и вековечной свободой. В голубоватых небесах парил орел, наслаждаясь покоем и упиваясь простором. Мне казалось, что я лечу вместе с ним, рассекая воздушное пространство, словно всю жизнь парил в небесах и был свободен, и горд своим одиночеством.

      И вдруг я увидел под собой море. Боже, мне только казалось, что это морская гладь, мне только мерещился полет, потому что я стоял на твердой земле   среди колыхающегося пространства синих цветов. Море васильков и колокольчиков бурлило у моих ног, словно морская пучина. Она то замирала, словно озерная гладь, то спесиво раскидывалась кругами, словно  на это ложноводяное пространство падали  небесные невидимые слезы. Я завороженно стоял, не в силах двинуться с места, я был поражен, я был слаб перед этим буйством стихии.

 Я поднял глаза к небу, пытаясь найти твердость и силу, и, словно перевернув игральную карту, оказался на острове.  Маленький островок посреди синевато-голубой с зеленью глади  был словно искусственно созданным чьей-то  изящной рукой… Я завис  в воздухе в полуметре от земли, потому что нарушить эту красоту было бы зверским кощунством.  Узкая кромка перламутровых ракушек отделяла ласкающиеся волны и  диковинный луг  голубых незабудок.  Тонкие лепестки этих цветов казались призрачным облаком, которое  слегка меняло свои очертания под дуновением легкого ветерка.    Казалось, что это облако случайно зацепилось за твердь земли, потому что   оно стремительно взметнулось  ввысь  скалой, которая, устремляясь к небу, белела  ромашковыми вкраплениями, а на самой вершине была усыпана беловато-призрачными эдельвейсами. Мне казалось, что я видел и каждый цветок в отдельности,  и цветочное марево одновременно, и поэтому кружилась голова, и сознание теряло контроль над телом. Я словно растворялся в этом облаке, которое каждым цветком шептало мне: «Не забудь… помни обо мне… не забудь… помни…». Люди, теряя сознание, уходят во тьму, а я погружался в ослепительный свет покоя. Но вдруг что-то вырвало меня и…

 Меня окружали салатовые побеги жимолости. Даже под ногами пружинили салатовые ростки, которые не погибали под моей тяжестью, а действительно пульсировали. Каждые листок светился прозрачно-зеленым светом  под лучами ослепительно палящего солнца, но жара не чувствовалась, не прижимала к земле, не иссушала этот салатовый океан. Он  еле заметно колыхался от  тонкого ветерка, словно дышал, словно жил, словно питался какими – то непонятными соками радости бытия. Жасминный аромат пронзил меня насквозь. И я невольно закрыл глаза, чтобы насладиться этим концентрированным ароматом.

 Но когда я открыл их, то  осознал себя в объятьях темно-зеленых лап елей. Пушисто-колючие лапы покрывали все мое тело: казалось, они росли  сквозь меня, острыми иголками прорываясь в мир. Смоляной запах напомнил мне о доме, о детстве, о самых радостных и чистых днях, о  той поре, когда мир казался прекрасным и удивительно интересным, когда было тысячи  неизведанных дорог и тропинок. Хвоя и щекотала меня, и возвращала в мир реальности дерзкими уколами, напоминая о том, что жизнь не только ласкает, но и одаривает болью. И с каждым мгновением боль становилась все сильнее и сильнее, все невыносимее, словно миллионы тончайших иголок пронзали меня и двигались во мне и ничто, ничто не могло прекратить это хаотическое движение. Но вдруг меня обдало ледяным ветром, и я от безумной боли открыл глаза, чтобы увидеть, что мир преобразился, что я невредим, что все вокруг меня наполнено светом.

  Я стоял  посреди невиданно желтого луга, который со всех сторон был опоясан сосновым вековым угрюмым лесом.  Темно-зеленый бор,  позевывая, гулко стонал и скалился ветвями-клыками. Но теперь он был бессилен.  Я опустился на землю, потому что ноги сводила судорога. И только тогда я увидел, что вся поляна была усыпана маленькими осколками солнца. Мне мило улыбались  пушистыми головками одуванчики. Они нежно ласкали своими трубчатыми лепестками и согревали, словно диковинный мех.

Тепло становилось реально ощутимым, и я даже не заметил, как увидел себя, сидящим на    чугунном постаменте, который возвышался над землей. Я посмотрел вниз и заметил, что нахожусь  у края замысловатой  многоугольной клумбы.  Оранжевыми всполохами пламенели настурции. Они трепетали, словно пламя свечи, и казалось, что язычки этого живого костра свободно могут лизнуть меня своим жаром. И несмотря на то, что это была лишь видимость, я ощущал  животрепещущую сущность этого растительного костра.  Но с каждым мгновеньем  жар усиливался, и мне казалось, что я стал живым факелом…  Мне вспомнился феникс, и я уж готов был принять свою судьбу, в глубине души надеясь на возрождение.

 Огненной птицей я взметнулся в  прозрачную синеву неба, а когда очнулся, то увидел себя среди пламенно-красных маков. Они возбуждали и дразнили меня своим дурманом, они укрывали меня своей пурпурной мантией и разговаривали со мной тысячью  голосами. Но вся эта полифония состояла из одной только фразы: «Это всего лишь сон… Это всего лишь виденья…» Алые паруса уносили меня в мир неосознания, в мир беспамятства.

  Очнулся я от прикосновения прохладных губ. Я был в парке…один… у покрытого росой рояля. ..в небе  луна прощалась с солнцем… Мир утонул в немоте, и лишь на мгновенье тишина прервалась серебристым смехом:

 « Жизнь как сон… это был лишь сон… это было мое и твое виденье… но с рассветом  все исчезает, оставляя призрачную надежду на встречу…»