Витраж

Коридор, по которому Он медленно шел, скрестив на груди руки, был слабо и непривычно для человека освещен: казалось, что неведомый пьяный художник, только что нарисовавший акварелью на мокром листе подобие радуги, плеснул на него остатки абсента из треснувшего фужера. А потом, нехотя отвлекаясь от полета над озерами меланхолии, лениво поджог начавшую расплываться пьяной дымкой картину. Так бывает, когда капризная Муза уходит, не прощаясь, прямо во время акта творения. Навсегда.

Он приходил сюда, возможно, как раз в поисках своей Музы. А, возможно, и в поисках чужой. Атмосфера этого места, пронизанная, будто иглами, разноцветными лучами, отчаянием, тоской, усталостью и неизбежностью, иногда позволяла обрести искомое. Но чаще – нет. Если женщина уходит, то она уходит. И поиски ее – занятие неблагодарное. Такова традиция.

Но иногда женщины укрываются именно в тех местах, где, как они думают, их точно будут искать. И места эти все, как одно, призваны напомнить о том, что было. Эти места стирают грани между прошлым и настоящим, между мирами, между реальностями и иллюзиями. Но, при всем при этом, они наполняют душу сожалением о содеянном. И пониманием того, что возможность что-то исправить утеряна безвозвратно. Пониманием того, что будущего не будет. Но у Него не было души.

Так повелось, что коридор, по которому Он шел, был, по всей видимости, прародителем таких мест. Как там говорил кто-то из мудрецов? Что вверху – то и внизу… Кажется, Трисмегист говорил. Но и его время тоже однажды настало. Кажется, тогда Он долго стоял и смотрел на…

Когда, кстати, Он последний раз смотрел по сторонам, проходя этим коридором? Давно… Очень давно. Возможно, потому и Музу он здесь встретил в последний раз давно?.. Нет, вряд ли. Музе, так же как и Ему, было чуждо однообразие.

Продолжая хмуриться, он оторвал взгляд от пола и рассеяно посмотрел в светящееся слабым серым светом окно в глубокой нише, мимо которого проходил. Одного из многих.

…Мужчина средних лет рассеяно доедал свой ужин. Его одутловатое, круглое и ничего не выражающее лицо освещалось синеватыми бликами маленького кухонного телевизора. Напротив него сидела полная женщина, пожиравшая его гневно-брезгливым взглядом маслянистых глаз…

Да… Обычная картина. Видимо, они стоили друг друга.

Не замедляя шага и не оборачиваясь, Он продолжил свое движение по коридору. Следующее окно светилось переменчивым светом, от красно-рыжего до зеленого. Тоже ничего необычного, но уже интереснее.

…Букет роз. Мужчина-блондин и красивая женщина-брюнетка. Прикосновение дрожащих рук. Страстный поцелуй.. Жаркая ночь… Подвенечное платье. Пышное, легкое, воздушное. Но неспособное скрыть объем живота невесты… Осколки посуды на полу. Слезы, ругань… Будни… Тот же мужчина в постели с какой-то женщиной; через замочную скважину за ними, никем не замеченный, наблюдает маленький белобрысый мальчик… Завтрак, уже пожилая чета, в пол уха слушая радио, разгадывает кроссворды… А вот та же старушка держит за руку своего мужа… Что-то ему шепчет… неторопливо, успокаивающе, сдерживая слезы. Рядом с больничной койкой стоит светленький мужчина в дорогом костюме и украдкой поглядывает на время…

Да… Некоторые вещи никогда не изменятся… Что дальше? Серо-зеленое… Серое… Еще серое окно. Еще. Ярко-красное… Пошлость. Еще серое. Еще. Еще… Вот голубое. Интересно даже: такое еще бывает?

…Красивая девушка в подвенечном платье. Брюнетка. Беременная. Смотрит влюбленными глазами на мужа. Не на долговязого свидетеля, который сжал кулаки до хруста… Холостяцкая неухоженная квартирка. Брюнетка, только что пристававшая к долговязому, убегает в слезах и хлопает дверью… Стол. Водка. Одиночество… Снова водка… Улица. Череда помоек и вокзальных переходов. В озябших пальцах – заляпанная и ветхая свадебная фотография брюнетки и блондина…

Да… У некоторых все еще получается. Удивительно. А дальше? Опять серое.. Красное… Рыжее… Зеленое. Одноцветное. Все одноцветное. Неужели… Нет.. Вон виднеется фиолетово-черное. Любопытно. Раньше такого не было.

…Подъезд. Пустая тара. Шприц. Прижатая к стене волосатым молодым человеком с приспущенными штанами девушка сладострастно стонет. Взгляд стеклянный… Снова подъезд… Какой-то концерт… Какая-то квартира. Загаженная неформальная вписка. В комнате делают секс, на кухне – парни играют в карты. На кону – право пойти в комнату следующим… Ванная. Вода красного цвета, тело девушки – цвета слоновой кости… Волосатый вкалывает себе дозу. Еще. Еще. Еще…

Он вздрагивает. Сбивается с шага. Останавливается. Смотрит какое-то время в окно. Хмурое, беспристрастное лицо, будто телевизором, озаряется черно-фиолетовыми бликами. Какая… гадость. И это теперь – истинная любовь? А смысл? Ведь все могло быть иначе… Да... О некоторых вещах лучше бы не знать даже Ему.

Тут Он снова вздрагивает – на Его плечо легла женская рука. Он не стал оборачиваться. Он и так знал, кто это. Он нашел ее. Свою Музу.

- Я не твоя Муза.
- А чья?.. – неужели опять все будет так же?
- Пойдем дальше. Я тебе покажу.

Он медленно пошел дальше. Муза шла за Ним, не снимая своей руки с Его плеча. Шли долго. У Него начало уже рябить в глазах от калейдоскопа цветов. Красное, желтое, серое, красное, зеленое, серое, серое, красное, красное, рыжее, серое, красное, зеленое, снова красное… Он уже давно перестал обращать внимание на окна. Смотреть в пол было куда интереснее: игра световых бликов под ногами завораживала. Было что-то невыносимо приятное в попрании их босыми ступнями.

Тут рука Музы сжала его плечо.

- Посмотри… Великий.

Он поднял глаза на окно… И из Его груди вырвался вздох изумления.

Витраж. Неужели?..

- Да, Великий. Такого не было давно. Хотя, может статься, Ты просто не замечал. Как обычно, проходил мимо, шлепая босыми ногами по бликам чужой любви.

Даже Его, искушенного гармониями и дисгармониями различного вида и порядка, поразило увиденное. Витраж, поддернутый морозной паутиной, играл цветами такой чистоты и глубины, что красивейший из закатов казался рядом с ним нелепым детским рисунком. Мелкими ромбиками кроваво-вишневого, черного, янтарного, темно-изумрудного и пурпурного цветов были выложены странные, несимметричные фигуры, в совокупности, тем не менее, образующие нечто диссонансно-гармоничное. Его захлестнула волна чужих образов, воспоминаний, эмоций… До головокружения. Невольно Он ухватился за подоконник и закрыл глаза.

Как?..

- Посмотри в нижний левый угол. Витраж еще не закончен.

Он открыл глаза. И поразился еще больше. Как Он сразу не заметил? В левом нижнем углу было пустое место. Нетронутое ни одним из цветов, небольшое пятнышко обычного стекла, через которое пробивался жирный луч яркого света. Как этот человек смог оставить в своей душе место, в то же время вместив СТОЛЬКО?.. Ведь многие заполняли свою душу какой-нибудь одной серенькой псевдо-любовью без остатка… Привязанностью, похотью?.. Безответно-платонической детскостью или безысходно-болезненной туманностью?.. Неужели это возможно? Даже душа Трисмегиста была менее…

- Не пытайся сравнить рисунки душ оккультиста и человека творчества. Они неповторимо разные.

По Его белым крыльям прошла волна гневной дрожи – как смеет женщина говорить с Ним в таком тоне?!

- А почему нет? Почему не сравнивать? И та душа, и другая - не души. Россыпь хаотично рассыпанных осколков чувств. Калеки. Больные. Умалишенные. Таким в Чистилище делать нечего. Их надо сразу на перевоплощение отправлять… Чего уж там говорить про Вечный Покой?
- Не Тебя ли, Великий, только что смущало однообразие?
- Меня болезнь души смущает сильнее… Подумать только!.. Такие выродки смеют называть себя моим подобием!..
- Но это не повод заставлять зрелые души жить еще одно воплощение вне очереди! Они и так умирают не своей смертью и попадают обратно быстрее других! – Муза откинула Его руку с подоконника и встала между ним и витражом.
- Не тебе это решать, женщина! – Он грозно нахмурил седые брови. – Отойди в сторону… А то тебя вместе с ним сотру!
- Ты что, вздумал мне угрожать? – Муза иронично усмехнулась – Не для того ли Ты меня искал, чтобы опять со мною повздорить, а потом снова заняться сотворением очередной скучной бета-версии Бытия на задворках Вселенной?

Его глаза недобро сверкнули.

- Вон отсюда, тварь! Ты не в силах мне помешать. Что хочу – то и делаю со своим добром.

Муза вновь иронично усмехнулась. Снисходительно. Устало.

- Как скажешь, великий!..

С этими словами Муза молниеносно влезла на подоконник и всем телом бросилась на витраж. Вспышка. Звон стекла. Он прикрыл глаза рукой – свет за окном неприятно резал глаза, привыкшие к полумраку. В прочем, Он это и так уже видел много раз. Все они – Музы – одинаковые. И истерят одинаково. Своя, чужая… Без разницы.

- Твою мать. Еще одна дура. Вечно западают на всякий брак, - Уходя, он даже не взглянул на оконный проем и подоконник, усыпанный цветными осколками.

Надо будет послать вниз ангела, чтобы подыскал в раму новый стеклопакет.