Всего лишь одна история о неудачнике

И было. Он повесился. Никто из его родственников не мог и подумать о более мрачном происшествии в эту ночь, чем это.  А его волновало колено, сбитое накануне смешным случаем и нелепый выпускной костюм, в котором он стоял на табурете как «поддергай». Табурет под ногами чуть покачивался и одной ножкой стукался в паркет, стеленный еще «тому» лет назад.

Растили его без излишков. Ибо излишки в нем отсутствовали, так как любое желание в нем подавлялось, его удовлетворением. Он, как еще малое существо, насыщался не только пищей, но и смотрением в окно, там на ромашковом поле росла яблоня, на которой висели мальчишки. Поодаль торчали высокие качели,  на которых летали девчонки. А дальше -  здания. Здания. Здания.
 
Однажды зимой, скатившись с горки, он ударился лбом об лед. Сел под дерево и до самого вечера стучал зубами, до возвращения воспитательницы. Та пришла. Взяла его за руку и повела через остекленевшие сады. Ставила в угол, за то, что он так и не сказал ни одного слова – так стучали зубы. 
 
От него не помнили слова и в школе.  Замечали только его  походку, менявшуюся с годами. В начальных классах при ходьбе он шевелил ушами, как рыба передними плавниками. В средних -  плечами.  В старших, в которых его только и перестали бить – руками.  Его никто не любил.  И он никого.  И он – повзрослел.

В университете он начал заикаться. И материться – наедине с собой. А однажды избил человека - себя.  Тогда, стоя перед зеркалом, окровавленным – он посмотрел в себя. Внутрь. Как существо весьма реальное, но нереализованное, узрел он  в себе как мысль неосуществимую, свое дальнейшее существование.  Потеряв привычную адекватность, вытаращил он на себя глаза в зеркале. И чуть не скончался, когда прозвенел звонок.

Женился он не случайно. По анкете в газете, а не случайно, потому что не верил в нее, в случайность, так как верил в Бога, который случайности допустить не может. Жена попалась с начинающим ребенком, за ростом которого он начал любопытно следить, с любовию и усердием, и «какал ребенок в облаках» как позже любил выразиться наш папаша.

Работал он на фабрике инженером. И всегда склонялся перед своей природой помечтать в свободные часы, когда все ели. Склонялся он и перед теми, кто просил передать чашку, и перед самой чашкой. Соотносил свои силы и даже думал, что чуть-чуть да умеет управлять эмоциями других людей и склонялся к тому, что он тихий лидер. Но обмануть себя нельзя. И он перестал спать по ночам.

Началось все с того, что он начал разговаривать перед сном со своим начальством. А кончилось тем, что его жена покинула его, оставив за собой вполне взрослого ребенка, не мечтающего выучиться на скрипке, а какого-то мини-полярника,  с которым наш герой, конечно, справиться не мог.

Самоубийство началось с онанизма. В ванной комнате он гнулся и плакал. Потом ему стало стыдно только перед одной мамой  в соседней комнате, но уже не перед самим собой. Он начал пить по ночам. Так по пьянке он распрощался с сыном, уехавшим в другую страну. Ему приходили и другие видения. Одна мама мешала их воплощению.  Маму пару раз увозили с инсультом. Но она всегда возвращалась.

Однажды он надел коньки и ушел в новогоднюю ночь. Совершенно один. Спотыкался по переулкам, опирался на случайных прохожих, смеялся и кланялся им, уже ехал по льду, уклоняясь от силуэтов, въезжал  на ледовую площадь. На льду кружилось уймище народу. Он сделал пару шагов, прокатился и взглянул на чернеющее небо. Громадное. Звездное. Небище. Какой то стеклянный, дрожащий, возникший из неоткуда, женский смех, пронесся мимо, он оглянулся – тысяча огней в полоску. По сверкающему льду он очертил коньками круг и остановился. Закрыл глаза. Постоял. И тут его сшибли с ног.
- Андрей, что ты сделал?- это был тот  же дрожащий и стеклянный женский голос, какой-то райски кондитерский.
 
Он открыл глаза и увидел ее.  Она в вязаной норвежской шапке с косичками склонялась над ним. Лицо ее было полно каким-то внутренним светом, она смеялась, и размахивала варежками. Сыпались снежинки. Смеялась опять. Подавала руку. Он пытался подняться, за подмышки его поднимал ее сиятельный друг Андрей. Было смешно.  Когда поднялся на коньки – он понял, что влюбился.  А они уехали. Все.

Впервые дома, он понял, что он не дома. Ему ставили градусники, лечили от какой-то простуды. А его неизбежно куда-то тянуло.  Ноги подкашивало, когда он шел не туда, а если и шел верно, то шел до верного конца молча, а придя, понимал, что все бессмысленно, без нее.