Домовой часть 4

                Станки

    Станки зелёные, словно танки, стройными рядами стоят на полу, застланном промасленными чугунными плитами.
Но эти танки не давят, они притягивают своей чугунной массой, приковывают к себе людей.
Средства производства средств производства - одно из важнейших определений экономической обусловленности, выведенной Карлом Марксом.
Людям трудно, добывают средства они на хлеб в поте лица. Но и сами станки стонут, кряхтят, пришепетывают во время работы, пыхтят сжатым воздухом, скрежещут шестерёнками коробок передач, подмигивают лампочками.
   Станки плюются фрезолью, сморкаются солидолом и тавотом, урчат утробой, полной масла.
Они словно грызут металл зубьями фрез, бивнями резцов, жалами свёрл, истончают и плющат челюстями протяжек.
В обеденный перерыв и после 16 часов станки, разгорячённые трудом, отдыхают и остывают.
А ночью они спят, чутко и тревожно, как и все труженики.


                Мотылёк

   Ближе к ночи в цех приходит Володя Мотыльков, или, как его ласково именуют, «Мотылёк».
Трудно соотнести это прозвище со здоровенным мужиком лет 50-ти.  Впрочем, Володя, которого я, в свою очередь, негласно прозвал «фрезеровщик  Бальзак», работает лишь по ночам.
Ночной «Мотылёк» приходит на свой участок к 11 вечера, а покидает рабочее место около 9 утра.
   
   К 8 часам жена приносит ему свежие пироги, которые он запивает «чифирём». Крепчайший чай он пьёт всю ночь, лишь минут на 15 прерывая движение фрезерной карусели.
35-килограммовые стальные кирпичи он с видимой легкостью «кувырдает» с боку на бок. 6 плоскостей обдирает он на трёх станках.

   За ним ведь не стоит, а работает участок: сверловщики, токари, слесари, шлифовщики, сборщики, испытатели, контролёры.
Если «Мотылёк» приболеет или запьёт, что хоть и редко, но случается, участок и цех начинает лихорадить.
Мало кто способен выдержать на этой адской работе несколько суток подряд.
Раньше здесь были льготы и внеочерёдные путёвки в детский сад и на получение квартиры.
«Мотылёк» же трудится просто за зарплату, не малую, но и не большую.
Всю ночь стоит грохот. Не просто стоит, но витает, охватывает, облекает.
   Рёв станков, звон бросаемых заготовок оберегают цех от возможного хищения. Три Володиных железных кормильца создают иллюзию полностью работающего цеха.
И всё же хочется тишины. Покоя хочется.
А каково «Мотыльку»? В дни «получки» он заходит в сторожку и начинает беседу.
- «Достоевский», привет! Всё читаешь. Ты бы Ахто Леви почитал, его «Записки серого волка». Вот это книга! Вещь, одним словом. –

    «Мотылёк», отсидевший своё в молодости, конечно, восхищён тюремным летописцем. Беседа длится, тянется, постепенно героический фрезеровщик начинает клонить «буйну голову», пытается встать и вдруг с шумом рушится в угол.
Я помогаю ему подняться. Слава Богу, всё в порядке, но идти он не может. Не оставлять же его в сторожке. Вдруг придёт проверка из охраны, или нагрянет директор по режиму.
Взваливаю тело истового труженика на свои некрепкие плечи, и на дрожащих подгибающихся ногах волоку в «раздевалку».
У стены ворох телогреек. Это место отдыха утомлённых в борьбе с «зелёным змием».
«Мотылёк» падает на ватное ложе и мгновенно засыпает.
Лишь теперь я чувствую, как ослабли ноги, как вибрируют они после подъёма на второй этаж. Да не одному, а с живой ношей на плечах.
И всё же однажды пришлось немного поорать на ветерана «зоны». Начальник цеха обвинил его в хищении алюминиевых листов. Работает-то «Мотылёк» по ночам. На кого ж ещё подумать, как не на него, да не на Василия Семёныча.
Наш «ударник» подумал, что его сдал Василий.
Вечером «Мотылёк» в ярости сотрясал решётку, отделяющую производственную территорию от гардероба.
- Где «домовёнок» ? -  брызгая в ярости слюной - требовал он - Позови его.
Несчастный Семёныч прятался в это время в дальних углах. Я же так и не открыл дверь «зверинца». Цеховая калитка сварена из прутьев арматуры и потому названа так.
Изрыгая ругань и угрозы, бывший «зэк» отправился восвояси.

   
                Калориферы

   Близится ночь. Пора бы и отдохнуть, но калориферы гудят, как оглашенные, ежечасно, ежеминутно.
Бедняги, они всю зиму трудятся на износ. Поздним вечером я хожу по цеху и как могу, успокаиваю их, тёплых, добрых и словно живых.
У любого агрегата свой голос, своя манера теплоотдачи. Один сладко причмокивает, другой в какой-то бытийственной радости подсвистывает, следующий натужно хрипит и пыхтит, ещё один надрывно воет. А вон тот, в дальнем закутке, рычит, как загнанный зверь…

   Кое-кто из механизмов до того утомился, что слегка расклеился, и капля горячей воды появляется в углу радиатора, словно слеза в слоновьем глазу.
Они будут наблюдать за мной, ленивцем, норовящем того и гляди прикорнуть в каморке. Ожившие, очнувшиеся от летней спячки калориферы, то есть носители тепла, подобно часовым стоят в разных местах цеха. С такими помощниками не пропадёшь на страже производства.
У самых ворот воздвигнута «тепловая завеса». В этом сочетании слышится нечто военное, боевое. Бывает «дымовая завеса», «газовая», а теперь появилась тепловая. Два высоких железных короба по обеим сторонам дверного проёма отшибают напор холодного воздуха. Настоящие солдаты в стальных латах.

                Ворота

   Опять дежурство. Из ночи в день, изо дня в ночь. Дежурство. В этом русском слове почему-то слышится французское «де жа вю». Уже было. Было и дежурство по саду, дневальство в армии.
В жизни всегда есть место дежурству. Либо ты сидишь у дверей врача, либо у постели больного. Любое ожидание - это дежурство, напряжённое или не слишком.
В цехе семь ворот. Семивратная моя пещера, очередная в жизни.
А может, это Фивы семивратные.
7 ворот. 7 замков. Сколько раз меня преследовало или я обретал число 7. Говорят, число это счастливое. В армии служил в 7-й батарее, затем в 7 полку. В одном из заводских цехов работал 10 лет на 7-м участке. 2 раза проживал в домах все под тем же номером 7.
   
    Итак, семь ворот. У каждых из них свой нрав, свой характер. Одни открываются со скрипом, другие, напротив, затворяются с каким-то стоном.
Конечно, ворота механические, на электротяге. Однако не все они закрываются легко и непринуждённо. Некоторые приходится приподнимать ломом или расшатывать их.
Семёныч помогает сдвинуть тяжёлые створки, едва ли не вспрыгивая на них, и раскачивая, словно Квазимодо из великого романа Виктора Гюго. У католических колоколов язык неподвижен, потому в движении находится корпус колокола. Всё у европейцев не как у людей.

   Однако вернемся к воротам. Они крепятся особыми крючьями, через отверстие в которых пропускаются контр-болты. Делается это для того, чтобы потенциальный похититель не мог приподнять створки, которые, свою очередь, тоже стягиваются внизу длинными болтами. 
Наконец, дело доходит до замков. Они разномастные, а также разновеликие. Надо знать, какие замки к каким из семи ворот подходят, иначе труд закрывания придётся повторять. 
Это целая наука, а к тому же техника - сторожить.