Великий Князь

Вениамин Додин
В Е Л И К И Й    К Н Я З Ь


 ...Жили мы с Бабушкой весело и бедно. Лишенка с 1917 года, иначе говоря, утерявшая из-за ее соц происхождения все гражданские права, кроме, конечно, права на голодную смерть и тюрьму, она ничьей помощи не принимала. Отвергала помощь с порога! Понять Бабушку можно было: по крайней мере, полвека она крупно, щедро меценатствовала. Было из чего.
Дядя ее, Абель, единственной своей племяннице, выросшей и хозяйничавшей в его доме и в делах, никогда ни в чем не отказывал. А задолго до своей кончины, убедившись окончательно  кого воспитал,  передал Розалии все свое обширнейшее состояние. При жизни Розенфельда и после его смерти кто только не пользовался Бабушкиной щедростью? После беспощадного к должникам Абеля действия Бабушки могли казаться ритуалом августейшей свадьбы, когда толпе бросают груды золота. Но это только казалось. Бабушка так просто деньги не раскидывала. Она знала им счет и цену. Коммерческие интересы ее, по наследству от дяди, простирались далеко за пределы Москвы, русской равнины, самоё России. Вместе со своими британскими и германскими родичами она продолжала кредитовать компании по строительству железных дорог в Индии, Китае, в Африке, в Австралии. От Абеля она восприняла права в директоратах по сооружению американских железных дорог Юнион Пасифик, Этчисон-Топеке-Санта-Фе. Российским ее поверенным был известный инженер и публицист Константин Аполлонович Скальковский, организовавший в промышленных центрах первые проектные конторы, финансируемые банками «Абель и Ко». Бабушке принадлежал контрольный пакет Сибирского банка – учреждения могущественного и богатого. На правах собственности и по гарантийным обязательствам ей, через мужа-христианина (моего прадеда Саймона ван дер Майера), принадлежали обширнейшие промышленные и промысловые угодья в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке, а через дома Шустовых, Комаровых и Драгомировых – в Русской Америке. Следуя практике своего дяди, Бабушка в последней трети XIX века через московских генерал-губернаторов продолжала скупать у разорявшихся помещиков и перепродавать казне приволжские имения, оставив себе знаменитые «Анели» в Костромской губернии, принадлежавшие семье Нелидовых. Она списала все болгарские долги матери генерала Михаила Скобелева, Ольги Николаевны Полтавцевой, ее подруги, постоянно поддерживая эту удивительно самоотверженную и бескорыстную женщину.
После уничтожения бедуинами и нескольких лет небытия, на средства Бабушки был восстановлен жилой центр Петах-Тиквы в Палестине. На стыке веков она приобрела треть акций Общества Новых Брянских заводов в Каменском, принадлежавших семье Нобель. Во время Русско-японской войны, а позднее,  в период обеих Балканских войн, Бабушка кредитовала медицинские программы российской армии, провалившиеся из-за безудержного казнокрадства. Она щедро оплатила расходы и по возвращению в 1906 году домой, в Россию, – через Америку и Европу, – госпиталя доктора Розенберга (с котором работала мама) со всеми его больными и персоналом. Финансировала в 1908 – 1918 годах Манчжурское братство. Затем оплачивала начальную деятельность «Спасения» с знаменитым его «Маннергеймовым коридором». И была горда участием в вызволении из большевистского плена многих тысяч россиян.
Участие же в афере с Московской хоральной синагогой отрицала напрочь. Тогда изгнанный ею за махинации бывший ее московский доверенный Шолом Хаим Чудаков, раввины Шлейфер, Левин и Мазо со своей супругой Стеллой Лифшиц в чудаковском доме по Маросейке, 9 сколотили комитет. И быстренько открыли синагогу в аварийном здании у Солянки, по Спасоглинищенскому. Уже зная о предстоящем назначении на московское губернаторство патологического юдофоба великого князя Сергея Александровича. Конечно, через год она была закрыта, не успев рухнуть на еврейские головы. А вся компания хорошо заработала на этой комбинации.

В. князь Сергей Александрович, сменив Долгорукого на Москве, тотчас же – с первого дня прихода на старостоличный Олимп – открыл активную жидоедскую кампанию. Началось повальное выселение из Москвы «всех без исключения» евреев. Всех!.. Да не всех: ни служащих предприятий Абеля Розенфельда, ни многочисленных агентов Бабушки, ни государственных служащих на ее жаловании, – а их много было, принадлежавших к бонтону города, – ни их друзей-евреев новый губернатор беспокоить не посмел. Потому, во-первых, что сам, как, впрочем, вся его полу августейшая родня, был по уши в долгах у банкирского дома «Абель Розенфельд и Ко» – так, условно, назовем мы банкирскую контору Абеля, клиентом которой был и Александр III. Случилось так, что его векселя переписаны были на В.кн. Сергея Александровича, обязавшегося немедленно их погасить. Великий князь этого не сделал. Решил: не к спеху.
Личный финансист сродни семейному доктору – его не стесняются. А потому пребывают в свойственной им ипостаси. Известно: власть развращает, абсолютная власть – абсолютно. Единственным благодеянием великого князя называлось его бескорыстное попечительство над Императорским Палестинским обществом. Ребенком, при своем дяде, великом князе Константине Николаевиче, участвовал он в экспедиции-паломничестве на Святую Землю. Повзрослев и набравшись вовсе несвойственного Романовым нахальства и даже наглости,  он настойчиво начал превращаться в авторы «Палестинской идеи». То же авторство, в свою очередь, отстаивал и сам В. князь Константин Николаевич – все же, как никак, адмирал-главно    начальствующий над российским флотом, «таскавший при себе сопляка, выросшего в выскочку». Независимо друг от друга оба они поручили составить Устав Общества сопровождавшему их тогда по Святой Земле Мансурову, известному в качестве деятельного начальника над морскими госпиталями Севастополя во время Крымской кампании. В то время Борис Павлович Мансуров служил под началом графа Николая Владимировича Адлерберга 3-го, с ноября 1854-го по май 1856-го исполнявшего, единовременно, должность военного губернатора Симферополя и обязанности гражданского главы всей Таврической губернии. За много лет до поминаемых великих князей, в 1846 году, граф посетил Иерусалим. Возвратившись, он, человек глубоко религиозный, высказал необходимость создания в России общественной организации «для упорядочения и облагорожения взаимоотношений с хранителями православия в Палестине». Его «Записка» была благосклонно принята императором, ближайшим другом министра Двора графа Владимира Федоровича Адлерберга 1-го (отца Николая Владимировича). Именно ему Николай I поручил организацию Палестинского общества, не замедлив «выделить необходимые суммы, для оного дела потребные»... Смерть императора в 1855 году нарушила эти планы...
Прошли годы. Получив уже известное нам задание великих князей, Мансуров не замедлил сообщить о нем действительному автору идеи, графу Николаю Владимировичу в Бирхенек под Мюнхеном, где тот лечился после удара, случившегося в Гельсингфорсе (16 лет граф был наместником и командующим военным округом в Финляндии). Одновременно Мансуров поставил Адлерберга в известность, что выделенные некогда покойным государем значительные средства, предназначенные для организации Общества, весьма выросшие за прошедшие годы, сняты неожиданно с расчетного счета в банкирском доме «Абель Розенфельд и Ко». Абель подтвердил сообщение Мансурова, уточнив: сняты конфиденциальным распоряжением великого князя Сергея. Вместе с тем, министр Двора сообщил Императору, что необходимые для организации Общества средства, запрошенные В. кн. Сергеем Александровичем, высочайшим повелением «выделены и переведены на расчетный счет (...) банкирского дома». Все последующие денежные операции великого князя были финансистами Абеля как положено было проведены, внесены в реестры, вписаны в банковские книги. Розенфельду скандал был не нужен. Тем не менее, все вышеприведенное было отражением самого беспардонного мошенничества. Чьего? Да всего-навсего члена династии Романовых...

*

Было еще одно обстоятельство совершенно уже скандального свойства. Прежде, чем о нем расскажу, сознаюсь: в первоначальные мои планы не входило поминание, описание тем более,  славного губернаторствования полу августейшего вора и авантюриста. Занятие это после любимых и уважаемых автором Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина и Казимира Валишевского неблагодарное. Но жизнь Абеля и Бабушки проходила в опасной близости от этого деятеля и в чем-то зависела от него. И уже давно прервалась жизнь учителя моего, коллеги и друга профессора-генерала Сергея Александровича БРЫКИНА. (Бывшего начальника МОСМЕТРОСТРОЯ; впоследствии, генерального директора ВНИИС МИНТРАНССТРОЯ СССР).
Был генерал Брыкин не только замечательным строителем, крупнейшим администратором, в молодости сподвижником будущего Главного Маршала авиации Александра Евгеньевича ГОЛОВАНОВА (См. эссе автора “ВЕСНА ИСТИНЫ АЛЕКСАНДРА ГОЛОВАНОВА” и бестселлеры “ДЕНЬ М”, “КОНТРОЛЬ” и “ВЫБОР” Виктора Суворова-Резуна). Но и историком железнодорожного освоения России. Что в нашем случае особо важно, хранителем и исследователем “Особого Императорского архива всех происшедших в великой стране транспортных катастроф”. В том числе, факсимильных документов чрезвычайных по ним экспертиз…Того мало, в течение ряда лет им учинялись закрытые (но от этого не менее знаменитые) Учёные советы, на которых в годовшины поминаемых происшествий рассматривались и совершенно секретные, скандальные как правило, результаты особенно интересных и важных экспертных оценок. Особенно(!) в бытность и в связи их с деятельностью и личностью В.кн. Сергея Александровича – хвост за шалуном этим тянулся дли-инный…
Выше, вкратце рассказано было об участии Абеля и Бабушки в финансировании строительства железных дорог за рубежами России. Но и здесь, внутри границ Империи,  многие дороги сооружались на кредиты их банкирского дома. Из девяти с половиной тысяч километров железных дорог, построенных в 60-х – 70-х годах Х1Х века, не менее трети возведено было на кредиты Розенфельда. Но человек этот, отличавшийся мертвой хваткой в делах, никогда с жульем не связывался. А железнодорожное строительство в России (и, верно, не только в России) оказывалось полем деятельности всяческого уровня преступников. Осмотрительный делец, действовавший только наверняка, Абель Розенфельд взял на службу известного московского сыщика Смолина, уважаемого уголовным миром России за справедливость, и начальника московской сыскной полиции, ее основателя (в 1881 г.), легендарного Эффенбаха. Они и старый друг Абеля Кронеберг – правительственный инспектор железных дорог – составили для Розенфельда досье на весь около железнодорожный мир жулья. И когда Юлий Исаакович Гессен, «папа» (или Крестный отец)  южно-русского клана дельцов, - с некоторых пор находившийся на крючке у сыскной полиции и лично Эффенбаха, вместе со своим братом Борисом Юльевичем, недавно закончившим “дела” на строительстве Виндавской дороги, - предложил ему участие в финансировании прокладки вторых путей Курско-Харьковско-Азовской железной дороги, Абель наотрез отказался. По досье на Гессенов, разбойничавших прежде в Молдавии и на юго-западе Украины, здесь, в подельниках у них, (или в ведущих, что точнее) состояли известный вор барон Отто Федорович Ганн. И его собутыльник, как, впрочем, и собутыльник самого императора, генерал-адьютант Черевин (начальник охраны царя), «направляемые» Иваном Станиславовичем Блиохом.

…Известно, что 17 октября 1888 года царский поезд, в котором вся семья Александра III возвращалась из Ливадии в Санкт-Петербург, потерпел крушение недалеко от небольшой станции Борки под Харьковом. Семья императора, слава Богу, не пострадала. Но из царского сопровождения на месте катастрофы погибло 19 человек и 14 были тяжело ранены...
Конечно же, возникли слухи: крушение дело рук революционеров! Ведь не так давно, в 1881 году, убили Александра II. Произошло – до и после Борков – ряд тоже известных покушений на жизнь августейших особ. Однако сам министр внутренних дел нашел, что обстоятельства дела не допускают намека на политическое преступление. А комиссия под председательством Анатолия Федоровича Кони установила, что как это ни парадоксально, но грубейшие нарушения правил производились по личному указанию тех, кто отвечал за безопасность движения царского поезда – министра путей сообщения Посьета, главного инспектора железных дорог Шернваля, начальника личной охраны царя генерал-адьютанта Черевина. Министр Посьет, угождая сановным лицам, желавшим ехать в свите царя, давал распоряжения на присоединение дополнительных вагонов. Он не возражал и тогда, когда Черевин требовал от машиниста держать максимальную скорость в пути. Вместе с тем, участок дороги Тарановка – Борки, где разыгралась трагедия, был поспешно, без соблюдения установлений министерства, буквально набросан Блиохом летом 1886 года. И к осени 1888 года был уже непригоден к эксплуатации. Следственная комиссия нашла, что с целью незаконной прибыли Блиох не соблюдал строительных правил. Шпалы укладывал негодные. Песок заменил шлаком(!). Рельсы использовал из «отброса» – с кавернами и пустотами. Одновременно комиссия обнаружила невероятного масштаба приписки объемов работ. Поэтому Кони организовал ревизионную группу, внутри комиссии. Она должна была точно установить объемы списанных сумм, не подтвержденных работами.
Вместо больного Розенфельда работа ревизоров направлялась Бабушкой. Быстро было установлено, что вместе с широко гребущим строителем дороги Блиохом, солидно загребали друзья... великого князя Сергея Александровича! Окружение этого пострела поспевало и здесь. Все бы ничего – тогда, как всегда и везде, воровали все. Но член подкомиссии Смолин увидел причину катастрофы не в этом. Допрошенные им и Эффенбахом Иван Блиох и Юлий Гессен (который, вместе с братом Борисом, был привлечен к суду еще за Московско-Виндавские “шалости”) показали (далее - по С.В.Брыкину. В.Д.) следующее.  В присутствии их и еще нескольких свидетелей, инженер-путеец Федор Оттович Таух, отвечавший за возведение мостов и труб на строительстве дороги, имевший возможность каждодневно наблюдать за ходом строительных работ и наблюдения свои заносивший в специальные ежедневные журналы (передаваемые им министру!), во время встречи с великим князем Сергеем Александровичем доложил Его высочеству о безобразиях, совершаемых строительными подрядчиками. И о неизбежных в связи с этим трагических последствиях. Великий князь, “инспектировавший” строительство именно из-за особого значения прокладываемого участка дороги, обещал Тауху немедленно сообщить Его величеству о рапорте и распорядиться о наказании виновных. Но не только не сделал этого, а приказал немедленно уволить излишне беспокойного инженера. Ужаснувшись подлости августейшего лица, Таух покончил с собой. Однако он успел составить и отправить на Высочайшее имя официальный служебный рапорт с подробным изложением случившегося. Царь не медля приказал случай этот всенепременно расследовать.
Испросив Высочайшей санкции, Анатолий Федорович Кони, вместе со Смолиным и Эффенбахом, посетили Великого князя Сергея Александровича. Встречу и разговор с Таухом тот гневно отрицал, обвинив покойного во лжи и фальсификации. Анатолий Федорович показал ему протоколы допросов Блиоха и братьев Гессен. Великий князь, несколько поостыв, и эти показания отмел: «Жидам веры нет!».
Смолин предъявил ему протоколы допросов еще пятерых мастеров-путейцев и двух жандармских офицеров – Воскобойникова и князя Шувалова, также присутствовавших в кабинете начальника станции при разговоре Тауха с великим князем... Сказавшись не здоровым, Сергей Александрович рандеву прервал...
Тогда прямой и честный до грубости, – он привык дело иметь тоже с прямыми и честными уголовниками, – Смолин заявил комиссии: «Исходя из натянутых отношений между августейшими братьями – Александром и Сергеем, – я делаю вывод о преступной преднамеренности открывшихся безобразий на изучаемом комиссией участке пути следования царского поезда и о преступном же сокрытии их от наиболее заинтересованной Особы».

*

Заявление Смолина повергло Кони в шок: теперь от него требовалось или категорически опровергнуть версию Смолина, или полностью ее поддержать, – дело оборачивалось подозрением на покушение...
Поддержав Смолина, с версией которого он не мог не согласиться, Кони объявляет войну брату царя. И автоматически приобретает в последнем могущественнейшего врага: Александр III болезненно чувствителен ко всему, что может повредить нравственному имиджу его беспокойной семьи. Такое решение уважаемого юриста на фоне крушения в Борках привлечет теперь уже совершенно скандальный интерес к внутрисемейному конфликту, потрясшему самого царя и его близких... Незадолго до происшествия в Борках великий князь Сергей Александрович в присутствии их сестры великой княгини Марии Александровны и мужа ее Альфреда Эрнста Альберта, принца Уэльсского, в запале бросил брату, разгневанному новыми слухами о похождениях Сергея Александровича в компаниях юных гардемаринов: «Клевета! Нет и быть не должно таких слухов! А вот разговоры о некоем... алкоголике на российском Олимпе идут! И Двор, и армия говорят о том всерьез!..»
Скандал тут же был замят. Но что будет теперь, когда выяснилось в качестве следственного факта сокрытие великим князем преднамеренности безобразий? А сейчас, когда главное безобразие – крушение в Борках – совершилось? Налицо преступное сокрытие братом царя готовившегося случиться, и, следовательно, – преднамеренность случившегося!

Пока Кони решал эту воистину неразрешимую задачу, Абелю донесли реплику великого князя относительно... недоверия жидам. Абель возмутился, хотя сам евреев не жаловал и никогда к денежным операциям в своих банках не подпускал, не веря в их порядочность, когда дело касалось золотого тельца. И деловые отношения с евреями обставлял с их стороны всенепременными гарантами. Однако искренне считал эти свои действия сугубо внутриеврейскими, по существу, такими же, как между братьями Александром и Сергеем, – внутрисемейными делами*. И чтобы какой-то, пусть даже августейший, «жопошник», как в сердцах выразился Абель, позволял себе порочить честь еврея, – пусть вора, будучи вором сам?! И принял меры воспитательного порядка, только единственно возможные в своем полузависимом положении: немедленно востребовал просроченные Сергеем Александровичем долги всеми отделениями своего банкирского дома. И, в первую очередь, по переписанным на великого князя векселям его августейшего брата. Вот это вот было катастрофой: царские векселя Сергей Александрович обязан был перед царем погасить давным-давно – император не мог быть должником, тем более, банкира-выкреста...

Великий князь бросился к Розенфельду – главному кредитору. Но тот «с месяц как отбыл на воды», запретив на время своего отсутствия любой кредит. Попытка Сергея Александровича где-то еще перезанять хотя бы малую часть перезаписанной суммы, превратившейся в наваждение, оказалась заведомо бесполезной: когда Абель выяснял отношения с зарвавшимися должниками, все прочие кредиторы «не возникали». И тогда Великий князь поступил, как поступают в аналогичных случаях до нитки ободранные картежники, «герои»-подонки из популярных романов. А в жизни – их ОЧЕНЬ знаменитые и отлично известные авторы, в антрактах меж картами изливающие на неустанно поучаемое ими общество ушаты семинарской морали.

Великий князь Сергей заложил через Вениамина Трофимовича Корка (гаранта Третьяковых), не посоветовавшись с сестрой Марией Александровной, хранившиеся у нее и заимствованные им (выкраденные по просту!) драгоценности ее супруга – раритеты... британской короны! Естественно, постоянный клиент Абеля – Корк, пользовавшийся неизменным расположением и кредитом Розенфельда, незамедлительно поставил в известность Бабушку о сомнительной операции члена царствующего дома с ценностями Альфреда Эрнеста Альберта. Отказать великому князю Корк не посмел. Но... Что делать с краденым?!
Не задумываясь, Бабушка приняла у Корка драгоценности принца Уэльсского. Успокоила потрясенную поступком брата Марию Александровну. И, взяв с нее слово молчать, передала пропажу фельдъегерю Британского банка Тиму Линчу для отправки ее по принадлежности через копенгагенский филиал банка Розенфельда.
– Что же дальше? – спросила однажды Бабушка «возвратившегося с вод» дядю. – С подарком великой княгине, ушедшем в Англию? И с твоим любимым Сергеем Александровичем?
– Ничего особенного. Драгоценности – у законных хозяев. Приятно делать подарки тем,
кто веками почитает твой народ, а тебя – Человеком.
Ну, а с князем... С ним поступаем вот по этому Высочайшему повелению, – и он показал, не оборачиваясь, большим пальцем собранной в кулак правой руки куда-то за спину себе, вверх. Там на синем штофе обоев в белой резной раме висел веселенький чертежик-проектик какого-то дворцового, по всей вероятности, летнего сооружения.
Всем проектик был ординарен – и убогой композицией, и аляпистыми деталями, и кузнечной работы завитушками-картушками вкруговую.
Но совершенно сформулирована была оценка ему – резолюция, гусиным пером черной тушью наляпанная-наскребанная косо, с пропусками букв и кляксами по всему полю, с росчерком:

«ПТРЪ»: «ПРОЖЕКТ СЕЙ СЖЕЧЬ! ОННОГО ЖЕ ПРОЖЕКТЕРА БИТЬ БАТОГИ НЕЩАДНО!»

Но, видно, вступился кто-то свой за бедолагу-иностранца, пожалел незадачливого архитектора, решившего, что для русского царя и так сойдет, просил сжалиться – не насмерть бить, «НЕЩАДНО» же!
Потому чуть ниже основного текста резолюции той же рукою, тоже с кляксами и пропусками, – допись-милость Петра:

«ДОНДЕЖЕ НЕ УСЕРЕТСЯ!»

– Вот так! Выше резолюции Петра Великого не прыгнешь! И мы за то же фармазонство пороть будем нещадно, чтобы было неповадно. Хотя бы и незадачливым мздолюбивым Петровым потомкам… А вот белье при том менять, - согласись,  – это уж вовсе не наши проблемы

С того дня, – вспоминали посвящённые, – гонял Абель В.кн. Сергея Александровича, как запаренного кабана на псовой охоте. “Поганую его душонку сучил на нитки, а нитки на барабан мотал”. Когда же началось «славное» его московское губернаторство, Абель всех, кого князь в первую очередь нацеливался выкинуть из Москвы, – заметных врачей, юристов, негоциантов, ученых – людей образованных, которых очень важно было сохранять здесь, в университетском центре, - рекомендовал губернатору через своего агента Смольянинова оставить в покое. Эти «рекомендации» сидящим на кукане у Розенфельда великим князем воспринимались истерически, болезненно: он взрывался, выходил из себя, хамил Льву Петровичу Смольянинову. И, - невзирая на то, что тот был товарищем прокурора Санкт-Петербурга, - не принимал месяцами. Но... многое из «рекомендованного» допустил. Историография стыдливо о том умалчивает, но в 1891 – 1905 гг. ни один мало-мальски крупный но порядочный делец-еврей из Москвы выдворен не был. Большинство в открытую поменяло место жительства внутри города. Часть демонстративно переселилась на собственные или арендованные дачи. Известные московские фирмачи-евреи снимали отныне конторские помещения внутри и под вывесками именитых купеческих и банкирских русских, немецких, армянских, татарских домов, как правило, компаньонов, имея удовольствие наблюдать беснование куражившейся толпы патриотов-мародёров у разбитых витрин и разоряемых магазинов и лавок своих менее обеспеченных, а значит, вовсе беззащитных единоверцев. Исстари привычные подношения властям на всех мыслимых уровнях, на этот раз оказались тщетными: вроде бы власти не брали. Брали! Ещё как брали!  Только теперь брали по-крупному, не размениваясь на золотые портсигары и экзотические драгоценности.  В конце концов, брали (если всё таки брали?) не какие-то жмеринский городничий или крыжопольский полицмейстер. Брали доверенные Великого князя, брата Императора Всероссийского. Оттого одни только меняли адреса и жили под чужими вывесками, другие шли по этапу. По Владимирке.
Работала, как всегда, чистой воды экономика.
И это обстоятельство поставлено было Розенфельдом в «поминальник» Сергею Александровичу. Поэтому ни сам губернатор, ни именитые историографы заметить не изволили продолжавших мирно жить в городе и работать ученых, врачей, юристов, более восьмисот техников многих специальностей, около трехсот сестер милосердия...
Бабушка, рассказывая подробности взаимоотношений полу августейшего клиента их конторы, - Каляемым отправленного в лучший из миров, - с его царствовавшим братом, полагала, что «изложенное выше есть тайна превеликая». Автор, естественно, тем более. На деле все оказалось иначе.

*

Бывший граф Владимир Васильевич Адлерберг в конце 50-х годов уже века ХХ-го сложными путями, - через друга моего писателя Феликса Чуева и моего же названого брата Александра Евгеньевича Голованова, -  разыскал супругу мою, свою родственницу. И меня при ней.  После пары лет знакомств и привыканий  друг к другу, в минуты откровенности, Владимир Васильевич пересказал мне выдержки из дневниковых записей отца – графа Василия Владимировича. Были они будто списком со свидетельства Анны Розы Гааз. Не содержали лишь некоторых конфиденциальных подробностей, известных только семейному финансисту. Собеседник мой был уже стар. Хил. Тридцать седьмой год доживал лишенцем в коммуналке на Пресне в жалкой для блистательного пианиста и замечательного художника технической книги роли... изобретателя тарных ящиков для овощей (он книжечку даже издал о том). И, обладая завидной памятью и настойчивостью, тайно разыскивал оставшихся в России родственников (вот и нас нашел!).
Однако, были свидетели, вызывавшие куда как больший молодой и избирательный мой интерес (или доверие). Таким оказался отозванный в 1914 году МИД и добравшийся до России лишь в 1916 году граф Николай Николаевич Адлерберг (1848-1951 гг.; нарочито упоминаю год его кончины в сибирской ссылке!). Дипломат Русской миссии при Баварском дворе. Был он сыном сраженного инсультом (после 16-ти лет службы наместником в Финляндии, командующим Финляндским военным округом) графа Николая Владимировича Адлерберга 3-го, и знаменитой графини Амалии Адлерберг -  (Домашней хозяйки, по современному, а прежде ярчайшей Звезды Пушкинианы Крюденер…Крюднерши, – кровной сестры императрицы Александры Феодоровны, супруги Николая I). Значит, августейшим членом династии Романовых, от которой ничего в той семье не скрывалось.
Так вот, друг и душеприказчик Николая Владимировича – Константин Петрович Победоносцев – имел высочайшее поручение постоянно поддерживать эпистолярную связь с больным Николаем Владимировичем, лечившимся в южной Германии. И, сообщая графу семейные новости, в «фельдъегерских письмах» к нему рассказывал то же самое, что и моя Бабушка и граф Владимир Васильевич Адлерберг. Лишь только с куда как более возмущавшими и шокирующими обоих подробностями. Не пытаясь скрывать от друга нараставшего бешенства самого государя из-за все новых и новых скандальных и мерзких похождений его брата.
То же писал Николаю Владимировичу в баварский Бирхенек и корреспондент его Александр Михайлович Салтыков (черновики скандальных записок последнего имеются и в рукописных отделах больших российских библиотек). Но писали они более прямо и откровенно, чем писали и говорили о возмутительном поведении нашего героя свидетели самые серьезные. И в их числе Великий князь Александр Михайлович (1866 – 1933). Историограф Романовых. Прошедший суровую службу в военно-морском флоте – от мичмана до полного адмирала в 1915 году.
Был он так же одним из создателей российского воздухоплавания и организатором авиационных сил Юго-Западного фронта Первой мировой войны. А до эмиграции в 1917 году - Генерал-инспектором Военно-воздушного флота России. 

…Что много значит для строки эти пишущего: личным пилотом князя все эти годы был будущий опекун автора – незабвенный штабс-капитан Иван Степанович Панкратов (Степаныч. Время от времени исполняющий тогда и роль дежурного лётчика срочной хирургической группы Кременецких лазаретов доктора Фанни – Стаси Фанни ван Менк… Додин…).
Впоследствии, обстоятельство это было важнейшей причиной ухода больного Ивана Степановича из Автобазы № 1 ВЧК по Варсонофьевскому пер. в Латышский Детдом на Новобасманной в Москве, ближе к заключённому в нём мальчику… Ставшему автором… 

*

Алексей Павлович Храповицкий (архиепископ Антоний) – ректор Московской и Казанской духовных академий (1890 – 1990), организатор Союза русского народа (1905), долженствовал, казалось бы, особо благоволить Великому князю Сергию!
На Всероссийском Поместном соборе (15 августа – 5 ноября 1917) был Алексей Павлович первым из трех кандидатов на патриарший престол! Ярый, искренний монархист и патриот, великий провидец даже, в своих проповедях 90-х гг. он как никто другой видел в самодержавии единственную гарантию территориальной целостности России и мирного сожительства ее народов.

Возглавив в эмиграции Русскую синодальную церковь (1921 – 1936), Алексей Павлович заявил с амвона в 1925 году:  «Великий князь Сергей Александрович во времена своего губернаторства 1891 – 1905 годов изгнал из Москвы евреев. Особо, тем самым, оскорбив и разгневав тяготевшую к образованию еврейскую молодежь. Большею частью, посещающую школы, и студентов университета (...) терявших отныне возможности осуществления главной цели своей жизни, получения образования (…) И тем надежды на достойное содержание семьи и служение отечеству (…) Таким образом, столкнув её в геенну огненную социальной революции. (…) заставив в канун собственной гибели возбудить новую российскую смуту. А спустя двенадцать лет разрушить и залить кровью империю».

Что ж, весьма сильное и определяющее заявление с амвона человека, за двадцатилетие до того создавшего СРН... Гадать только остается: предвидел ли он, «великий провидец», будущий великий развал великой страны и... далеко не мирное сожительство таких многочисленных и таких разных ее насельников? В любом случай, грустно все это очень.
Однако... Однако, на фоне мужественного, но трагически запоздавшего (автор не может этого не заметить) откровения иерарха Антония, претензии великого князя Александра Михайловича к Великому князю Сергею Александровичу не так уж и серьезны. К примеру:
«…прямая ответственность его за кровавую катастрофу на Ходынском поле во время коронации Николая II (май 1896). Тогда, в результате органической тупости и преступного разгильдяйства московского  генерал-губернатора,  количество пострадавших достигло двадцати тысяч человек. Из них погибших – около пяти тысяч». И «великий князь встретил народную трагедию спокойно». Как впрочем, и его венценосный племянник, отказавшийся отменить торжественный бал во французском посольстве, несмотря на настоятельное требование самого посла!..
Возвращаясь к нашему «барану»: «Пятого сына императора Александра II Великого князя Сергея Александровича, мужа В.кн. Елисаветы, уж никак нельзя назвать гордостью царской семьи, – пишет в своем дневнике В.кн. Александр Михайлович, питавший искреннюю симпатию к принцессе. – При всем желании отыскать хоть одну положительную черту в его характере я не могу ее найти. Упрямый, дерзкий до откровенного хамства, неприятный до отвращения, он бравировал, более того, похвалялся своими отвратительными недостатками...». «Трудно было придумать больший контраст, чем между этими двумя супругами. Редкая красота, замечательный ум, тонкий юмор, ангельское терпение, благородное сердце, – такая была Елисавета Феодоровна». «Слишком гордая, чтобы жаловаться, она прожила с ним более двадцати ужасных лет». «Для Елисаветы это были годы горечи и тяжелых испытаний... Детей у них не было... Их семейная жизнь... не выглядела благополучной...» Возможно, виною тому, как отмечали современники (и как мягко отмечал историограф), было неприличное увлечение московского генерал-губернатора молоденькими офицерами...*
Всё, что касается личности и части деятельности В.кн. Сергея, - уже в наше удивительное время ЧУДОМ НЕ возведенного взрывом бомбы террориста Ивана Платоновича Каляева в велико и свято мученики РПЦ, - взяты мною никоим образом не из архивов прабабки моей Анны Розы Гааз и дядьки её Абеля Розенфельда. Вообще то, по определению, источников куда как более надёжных, чем все вместе прочие официальные…

(См. Великий князь Сергей. Губернатор Москвы.
Сергей Александрович. ВИКИПЕДИЯ. Интернет).