Домовой Часть 11

                Сдача.

    Сегодня  я  в    первый  раз  «сдал»   человека.   Молодой  бритоголовый  старший   мастер   2-го   участка   сказал  мне,  что  в    туалете   на   полу   лежит  слесарь.
Вхожу   в   место   общего  пользования.   Рядом  с   умывальником   на   цементном   полу    лежит   молодой   богатырь,   парнище  почти   двухметрового   роста  с   рассечённой   бровью,  из    которой   течёт   кровь.

    Что   делать?  Иду  к   начальнику   цеха.   Он    вызывает  охрану,  но   гигант  исхитряется   покинуть   своё   временное  пристанище  и   сидит  в  закутке   у  механика.
Пришедшие   охранники   сразу  не   могут  отыскать  нарушителя.  Приходится   показать  им   скрывающегося.
Никогда  нигде,  ни   в   школе,  ни  в   армии,  ни   в  заводе   не   сдавал  я   никого.   «Стучать»,  «закладывать»,   «сдавать»,  «фискалить»,  «ябедничать»,  наконец,   просто  доносить   у   нас   в   России   считается   делом   нехорошим.   Годы,   десятилетия,   столетия    протекли  в   России   под   знаком   заключения.

   Потому   и   не   любят  у   нас  всяческих   «уток   подсадных»,  «казачков   засланных»,   что  законы   тюрьмы   действуют   повсюду  и    почти  постоянно.
Да,   вероятно,   поступил  я  нехорошо,  и  даже   отчасти   подловато,  но   что   оставалось  делать?
Всё  же   ему   оказали   первую  помощь,  зашили   бровь  в   здравпункте.  За   что  он   и   расплатился   своей   «прогрессивкой».

   Зато  у   хвалёных   наших   «партнёров заокеанских»   «сдать»  человека   зазорным  ни  считается.  Считается   полезным  и   для   дела  и   ради    карьеры.   Не   только  в   этом  наше   кардинальное  отличие,   но  и   здесь   тоже.

                Люди  и  книги.

     Кажется,   сегодня   будет  всё   спокойно.   Впрочем,   как   можно  заранее   сказать,  что  будет,  что   станется.
Проводив   тружеников,  беру   в   руки   книжку   и   погружаюсь  в   благостное   состояние.
Почему  ж  я   люблю   и   всегда   любил   читать?  Отчего   вообще  надо читать?
Общение   с   людьми   тоже   хорошо,  хоть  и   не   всегда  славно.   Скажете -  смотря  с  кем   общаться   и   глядя,  что  читать.

    С   великими  я  не   беседовал,  и    потому   судить  о них  не  могу.  Вчитываясь  же  в   книги,   сотворённые   гениями  и    талантами,  словно  беседую  с  их  создателями.
Разговаривать  же  в  обычном   плане   могу   лишь  с   людьми  обычными.
Любая   книга   есть  не   всегда   высшее,  но  по  возможности,   крайнее   проявление   мыслей  и    чувств   человека.
Бывают   книги  добрые,  умные,  полезные.   Случаются  злые, глупые,   вредоносные.
Но  с какой  стороны   ни   подойти,  ни   взглянуть  -   книга   является   острым   проявлением   духа  человека,  просветлённого   или   затемнённого.   Помимо  стихов,  рассказов,  повестей,  романов   важно  вникать  в  дневники,   статьи,  мемуары  и    письма.

    Дневники -   свидетельства   времени,   воспоминания    подобны   показаниям,  но  уже  окрашенным  смыслом,   омытыми  слезами   познания.
В  письмах   человек   порой   более   искренен,   как  и   в  записных   книжках.
Однако  вместе   с   чтением   книг,  должно   быть  и   почтение  к   людям   живым,  а особенно   пожившим,  знающим,  испытавшим,   испытанным.
-  Владимирыч,   чего   читаешь?  -   спрашивает   Семёныч,  заглядывая   на  мои   полати.
-  Толстого   читаю.  Повесть  «Смерть Ивана   Ильича».  Люблю   повести  Льва  Николаевича.  Его  «Казаки», «Отец  Сергий»,  «Хаджи-Мурат»,  «Крейцерова   соната»   потрясающи  и   созидающи.  Зато   роман   «Анна   Каренина»  так   прочесть  и   не   удосужился.  Странно. –
-  Эх  и   роман.  Вот  такой  -  с   каким-то  плотоядным   удовольствием   говорит   «домовой»,   поднимая   вверх  большой   палец.
-   Да,   надо  бы  взяться  за   «Анну   Каренину».  А   ещё   лучше   всего   Толстого   перечитать.   И   «Войну  и    мир»   в   третий   раз  пересечь  как   поле   жизни.  «Воскресение»   осилить  во  второй.  Повести  с   рассказами: «Холстомером»,  «Двумя   гусарами»  вкусить   умом   и   сердцем.               


                Лопари.


   Снова  мужички лопают. То один, то другой,  «лыкнув»   стаканчик,   начинают  лопотать.   Не    страна    Россия,  а   «Лопландия»    какая-то.
Лопари -   так   по   другому   называют   народ   саами,   что   на   севере   Скандинавского   полуострова   проживают.
Ненцев   раньше  русские  «самоедами»   называли.   Откуда   ж   пошло   название   это?   Надо  бы   уточнить,   узнать.
Нынче   и   сами   русские   похожи   во   многом   на  «самоедов»,  хотя  они   скорее    «самопийцы».  «Самопийцы» -   самоубийцы.   Посредством   самогона. Самогон   к    смерти…
Токарь  Масляев   стоит   у    тумбочки,    минут   40   говорит   что-то  «про  себя»,   бухтит,    ворчит,   бормочет.

   Подхожу   к  нему   и    пытаюсь   вежливо   выпроводить   его   из   цеха.  Коля    невменяем.   Ласково,  а  затем    агрессивно   смотрит   на   меня   округлившимися   глазами.
Копошится   в  тумбочке,   гремит   ключами,   инструментом.   Когда   же,   когда   очнёшься,   уйдёшь  наконец.
Каждый   месяц   начальник   вывешивает    объявление:  Масляева   лишить   прогрессивной   оплаты  труда   на   100%, Нежилого   на   50%  и    так   далее.
Спустя   два   дня   после   получки,  обычно   выдаваемой  в    пятницу,   шучу  с   Масляевым: «Коля,   ты   словно  бутылку  «Хеннеси»  или   «Курвуазье»   на   работе   выпил.   Литр   горячительного  почти  в   1000   рублей    потянул,  не   меньше.
Коля   честный,   каждый   месяц   возвращает   заводу, а   точней,   его   владельцам   треть   зарплаты. 

                Любовь.

    А   вот   ещё    персонаж.   Молодой  спокойный  мужичок.  У   него   уже   блестящая   лысина,    тёмные    круглые  глаза,  приплюснутый  курносый  нос,  зализанные  волосы   на   висках.  Чем-то он похож  на  тюленя.
Рядом  с   ним   то  и   дело   вьётся  пучеглазая   девушка,  работающая    уборщицей.
Станки - булларды  громыхают,  в   них   бурлит   фрезоль,  а   влюблённые   балаболят,  балагурят  и   никак   не   желают   уходить  домой,  хотя   его   ожидает   супруга,  а   её   муж.

    Иду   закрывать   решётчатую   калитку,  а   увлечённые   друг   другом    тут   как   тут   или   тут   как   там.
Оттопыренные  по-рыбьи   губки   молодой   женщины  с   белёсым   хвостиком   просто  присасываются   к  ласковому   рту   Рыбакина.
Вообще-то   неплохой    мужик   этот    Рыбакин,  хоть   и  не   рубаха-парень  и    не  свой   в   доску.  Он  не  пьёт  и   не  курит, но  вот    привязался   к   своей   Любаше,  Любушке   и   весь   тут.
Что  ж   он   домой   не  спешит.  Детей   нет,  что  ли…
Семёныч   удивляется: «Чего  ему   не  хватает?  Жена  у  него   такая   красавица».
Что  ж,  от   рабочего   романа   не  всегда   упасёшься.   
    Я   ведь  тоже   не  святой.   Вон   какая   бабёнка    крутобёдрая  из  цехового   управления    проплывает.   Глаза   прямо   звёздами   сияют.
Ядрёная,   просто  вырви  глаз.   Да-да  именно,  вырви  глаз,   который  тебя  соблазняет.  И   не  стыдно  мне  на   чужое   смотреть, да   ещё  с  вожделением.
Эх,   нищета,  нищета.   А  ведь   можно  было  бы,  сколько  раз   можно  было   бы   закрутить  в   свой  жизни.
Однако   хватит.   стоит   ли   сожалеть  о  несвершённом,   не    состоявшемся  блуде.
-  И  мне   до   боли   жалко  баб -  вспомнилась   строка   Леонида   Губанова.   Каких   женщин  теряем   и    потеряли   уже.

                Любовь  Семёныча.

    У   Семёныча появилась  пассия.   Возникла   симпатия   к   уборщице,   которая   ходит   подрабатывать. Лиза -  женщина   лет   50-ти  или   старше,  сухонькая,  весёлая,   конопатая,   курносая.
То  и дело длятся  беседы, прерываемые    моим   появлением   на дежурстве. Василий планирует создать  семью.   Что  ж,  дело хорошее, не доживать же  век   свой   в   заводе.   

   Но  беда  в   том,   что   у   его   суженой  нет   жилья.  Обитает  она  в   каком-то  общежитии.
Я   не  сплетник  и   не   доносчик,  но   всё   же  не   раз  и   даже  не   два   заставал   я    эту   парочку   за    распитием   зелья.
Семёныч   сияет  как  новый   рубль.  Морщинки  у   глаз  и   рта   так  и   лучатся.
-  Эх,  заживём! -   радостно  произносит  он,  потирая   шершавые   мозолистые  ладони.
Что  ж,  нашему  «цеховому»   только  56,  ещё   жить   можно,  да  и   нужно.

   А  я,  возможно,  останусь   один.  Один  в   цехе.
Любовь   бедолаг   длилась,  дымилась,  тлела  и   догорела.  Плоховато   убиралась   Лиза  и    потому   отказали   ей   в   доверии. 
Семёныч   опять   один  и  снова  в  заводе.    Впрочем,  и  не   уходил   он  никуда.
Когда   же,  когда  будет  мне   покой,   уединение,  затворничество?