Домовой Часть 12

                Изгнание.


   Сегодня Семёныч опять изгнан из сторожки. Ужасно и жалко. Игорь бьёт его и гонит, пока он не нужен ему.
Я сижу за книгой и мне не так плохо, но стоит вспомнить, что где-то в смрадных недрах  цеха бродит человек, брат твой старший, как становится не по себе.
В любую минуту Семёныч может заглянуть в зарешеченное окно и крикнуть: «Эй!».

   Василий голоден, у него сегодня нет даже куска хлеба на ужин. Конечно, скоро он очухается и мы  перекусим.
19 часов. Я ищу его,  свищу и покрикиваю. Включив освещение во всех  пролётах, заглядываю во все закоулки. Но где же он, в  какой вонючей яме избываешь своё похмелье, в  каком закутке, пропахшем мочой, таится его тело.
А душа? Как же с душой? Теперь я чувствую, как она болит. Но собственно говоря, кто же и что мне Семёныч?
Наконец, он находится. Оказывается, спал он над инструментальной  кладовой на тёплых  трубах. Он всегда находится и где-нибудь обретается. Спустившись вниз, Семёныч опять ковыляет за  вином, и опять начинается его личная  вакханалия.

                Плакаты.

    Когда работяги уходят  из   цеха, их  сурово    провожает  серьёзный мужчина  в  спецовке, восклицающий  с  фанерного  плаката:  «Ты    убрал   за  собой  станок?»
Ни   разу   не  видел,  чтобы  хоть   раз  кто-нибудь  из  тружеников вернулся   назад - порядок навести   .

   Уже   10   лет   как  нет  советской   власти,   но   на   столбах  и   стенах   там  и   тут    висят    плакаты  и    лозунги: «Пятилетке   качества -рабочую  гарантию»,  «Перестройка -  наше   общее   дело».
На   стене    инструментальной  кладовой   монументальный    Ильич, написанный  на   фанерном  щите  и  куда-то   зовущий.
Вспоминается   строка   из Маяковского:
«Я  себя    под   Лениным  чищу…»
Что  же   я   делаю  под   Лениным.   Отжимаюсь,  приседаю,   поднимаю   заготовки   малых    поршней  и   проушин.   Тренируюсь,  одним  словом.   Мало  ли   что.
А   что,  если   трое  воров  заявятся,   мало  не   покажется.  Здесь  только  АКМ   поможет, как  Игорь   начальнику   сказал.

   Вот  ещё  большой  холст, когда-то в советские времена созданный  цеховым   художником. Станочник  в  комбинезоне  поднял  вверх  руку  с   зажатой  в   ней  крупной  гайкой.
-   Береги   металл  -   грозно   провозглашает   ударник.   Но   весь   он,   беззащитный,   несмотря   на   могучий    облик,   изрешечён   возможно,  теми  же  самыми   гайками.   Давно   это  было,  а    может,  и  не   очень.
На    маленьком   железном   гараже,  в   котором   на   сиденье   мотороллера   «без   задних  ног» иногда почивает  пьяный   водитель,  молодой   человек  в   костюме  с   галстуком   твердо   отвергает   протянутый   к  нему   стакан,   говоря   резкое: «Нет!»

              Пропажа.

   Вчера   напился   слесарь  Омшанов.   Спал  он,  как   всегда,  в  раздевалке.   Пытаюсь  будить  его -  не   встаёт. Пьян    мертвецки.   Из  ноздрей   пузырится   слизь. 
   Утром  он  очнулся  -  нет  куртки  и   свитера.  Недолго  думая,   напялил   куртку  товарища,  пришедшего  на   работу,  и   пошёл   домой.

   Соучастник   после   работы   искал   свою   куртку,   но  не  обнаружил.  Пришлось  отправиться  восвояси  в   телогрейке.  Соучастники – это  не  преступники,  а   просто   люди,   работающие   на   одном   участке   производства.
Ну  и  народ.  Ну  и   ну.
-  А  ты  не   нукай -  скажут -  не   запрягал.
Да  и   трудно   запрячь,   когда  ни   тпру,  ни  ну,  ни   кукареку.   Поневоле   подумаешь,  чтобы   понукать -  нукеры   нужны,  то   есть  ханские   воины.

    Но   если   и  было   раньше   слово   «ну»    как   ожидание действия  или   побуждение   к  оному,   то  теперь,  куда   ни   взгляни,   одно  сплошное   «ню»,  то  есть   обнажённая  натура   по-французски,  а  также   по-американски,  по   ещё   какому-нибудь.

                О   людях  хороших.

    О   хорошем  всегда   трудно    писать.   О  плохом   легче.   Особенно   теперь.   Не   сочинять  надо,  не    придумывать.   Пиши   1  к   1.  Лишь  бы  не   10  к   одному   и  тем  более, не  сто.
Иду   боковым  проходом, одни за  другими   закрывая  ворота. Вдруг  слышу:  «Гриша.   Поди-ка   сюда».
Гляжу   в   строну.   Я   частенько  в   сторону   поглядываю.   Словно   сбежать    норовлю.  А   в  нашей   жизни   всегда   шаг  в   сторону   побегом  считается.

   Это   меня    мужики   с   четвёртого   участка    позвали.   Сейчас   чайком   угостят   бедного   сторожишку.  Да  не   простым,  а  самой  что  ни  на  есть  высшей   категории.  Чай   «Ахмад»   с   лёгким   привкусом   какой-то  карамели.
Хороша  бригада.   Станочники    почти  как   на   подбор.  - А  где  же   «дядька   Черномор» -  так  и    хочется   воскликнуть.

   Дядька   не   дядька,  а    Глеб  Яковлевич  -  мастер   что  надо.   Мужик   основательный   крепкий.   Сам   на  работе  никогда   не   примет,  и   рабочему   не  позволит.   Не   сказать,  что  старшой   на   4-м   суров   или  жесток,  а   участок  держит.   Как   уж   он  умудряется   -  неведомо.
На   первом,  втором   и   третьем   то  и   дело   станочники   иные   без   премии   чуть  не  каждый   месяц,  а   здесь   почти  всё   в    порядке.   Всё-то   в  ажуре   никогда   не  бывает.  Это «не   всё» -  «Мотылёк»,  о   котором   я  уже  говорил.
Впрочем,  и   узел   собирают  здесь   важный,  такой,   без  которого   наша    могучая   машина   работать   не   будет.
Да   ещё   запчасти   нужны.   Сколько   наших   славных  механизмов   по   всей   стране   и   ближнему   зарубежью   разбросано.

    Потому  наш   «генеральный»   Самборский    лично   премию   повысил  за   сверхплановую   продукцию.   Может,  и  это  способствует тому,  что    на   этом   участке   токаря,   шлифовщики,  фрезеровщики   не   самогон   во  дни    получки  и   аванса  принимают,  а   всё   тот  же   чай   «Ахмад»  смакуют.
А   вы   говорите -  Япония,  бурчите -  Германия,  шипите  -  США,
Наши   работяги  тоже   трудится   умеют.  Их  только   поддержать  надобно.  Да  и   попридержать  необходимо.
В-общем,  как   филолог   скажу -  извечная  дихотомия   у   нас   действует:  кнут  и    пряник. 

               
                Праздник.

    Сегодня   начальник    остался   после   работы,  задержался   до   поздней  ночи.  Да,   ведь  начальство   не   опаздывает,  и  не   остаётся,  а   задерживается.
Что  у   него  за   праздник  такой?  Иной  раз   хочется   спросить  у   своих   земляков: «За  что  праздник?»   Особенно  после  Нового   года,  когда   воспалёнными   сухими   от  перепоя   губами  так  и  хочется   произнести: «Праздник-то  за  что?»
 
    А  за   праздником   что?   Будни.  Суровые,  серые,  но всё  же    простые,  скромные,  трудовые.   Будни,  которые   будят.   Трезвонит   будильник,  и   человек  становится  трезвым.   Трезвым,   резвым.  Хоть  эта  рифма  и  не   понравилась  Маяковскому,   но  всё  же  как   точно  совпадает.
Трезвый -  резвый.  Самая   точная  рифма.  Маяковский  был  недоволен   этим  созвучием.  Слишком  просто,  банально,  обыденно.
Но   действительно,  трезвый -  шустрый,  быстро   бегающий,  даже   суетящийся.
А  пьяный -  тихий,  ленивый.  По-итальянски  «пьяно»  и   означает   медленно.

    Великий   поэт  всё  же   подобрал   рифму  к   трезвости  -  «врезываясь».
-   Вы   летите, в   звёзды   врезываясь.
Ни  тебе   аванса,  ни  пивной.
Трезвость…»
Руководитель   цеха   заглянул  в   сторожку.
-  Зайди   ко   мне -  это он   Василию.
Мой   вольный   или   невольный   напарник   скрывается   за   дверью,  отделанной   полированными   дубовыми   планками.
Через   полчаса   «Семёныч»   возвращается.   О   чём   шла   беседа,  он  скажет   после,  а   пока   на   собеседование   вызывается   официальный   сторож, то есть я.

    Еремин   Алексей    Викторович  воссел   за  столом,   на   котором   стоит  электрочайник  «Тефаль»   и   чашки.
Однако  Викторыч   достаёт   из-под   стола   бутылку   с   прозрачной   жидкостью   и   наливает.
Только   себе.
-   Налил   бы  и   тебе,  да  ты   на   дежурстве.  А   у   меня   работа   закончена,   потому   себе  и   позволяю.   Чистый   спиртик,   медицинский  -  объясняет  он   характер   содержимого   и    резко  опрокидывает   жгучую  влагу   в  рот.

    Слегка   закусив,  «патрон»   заваривает  растворимый    кофе    марки   «Нескафе»  и    любезно   угощает   меня   горячим,  но   не   горячительным   напитком.
-   Я   тебя,   Григорий,   вот   зачем   позвал.  У   меня   идея  возникла  -  выкладывает   он   мне  -   говорят,   ты   там,  а   вернее,  здесь  пописываешь  что-то.   Тогда   давай-ка   стенгазету    выпускать.  И   о  хорошем   и   о  плохом   станем   публиковать.  Рисунки,   фотографии,   статьи,  даже  стихи.
Вон   их  сколько,  нарушителей    дисциплины.   После   аванса   да  получки   только  успевай   из   углов,  да  из-за   тумбочек  «трудяг» выковыривать.   Так   давай   их   на   «доску   позора»  занесём.   Прессой   их  придавим,   словом   побичуем.
-  Да   нет, -   говорю – я    не   потяну.   Я   ведь   только  так,  для  себя   балуюсь   виршами.  /А   про  себя   думаю  -  зубы  нынче   лечить  дороговато  будет/.
-  А   зря.  Мы  бы  на   компьютере   такую   вещь   сотворили.  Любым   шрифтом,   и  жирным   и   курсивом.  Ну   что  ж,   придётся   эту  затею  оставить.   Жаль.
Начальник   опрокидывает   вторую   чарку.   Заваривает   кофе.
-  Что-то  плоховато   наши   машины   продаются.  В   чём   причина? –
-  Да   ведь  мы   неконкурентно   способны.  Что   мы   вообще   умеем   хорошо-то   делать.  Ни  телевизоры,   ни   автомобили.  Я   уж  о   компьютерах   не   говорю. –
-  Зато   какие    пространства   освоили. -   возражает  Викторыч  -   какие   города   за   Полярным   кругом   стоят:   Норильск,  Магадан,   Мурманск,  Воркута.
В   Канаде –то  сколько   населения   проживает.  Миллионов  20  или   22.
А  у   нас   целых   150.   А  вообще-то  у  нас   воруют.  Я  не   только  страну   в   виду  имею,  а  наш  цех.  Тянут   потихоньку  и   полегоньку.
Металл    пропадает.  Не   знаешь,   куда   исчезают  материалы?
Если   что   заметишь,  сообщи.    Только  между   нами.   Я  в   долгу  не  останусь.
/Вербуешь, что  ли,  Викторыч?  Не   выйдет.   Себе   дороже./
И   снова  льётся  спирт.  И  опять заваривается «Нескафе».   

     Ничего   себе.  Или   всё   себе? 
Железное   здоровье,   однако,   у   Викторыча,   если   после   такого   возлияния,  продлившегося   до  полночи,  он  в    7. 00   на   другой  день   является   на   работу   как,…  ну   скажем,   кабачок   ранний.
Впрочем,   ни  до  того,   ни   после   пьяным  на  работе  я  его  не   видел,  за  исключением   праздничных   деньков.