Пропавшим без вести

Они пропали без вести, когда по улицам носились косые дожди, зонты страшно корячились над пешеходами, а по крышам горбатились черные кошки. В метро бешено читались газеты, но не о них.  В городе не было света, и гремели над ним от красоты звезды.

 Кошка лакала из лужи луну, издалека донесся велосипедный звонок, она повела ухом и на передних лапах побежала на звук. По ночным садам в сетках черных деревьев замелькали тени, по стенам домов замаячили. Над высочайшим собором пробил колокол. Светало.

По городу разгулялись розовые проститутки. Цветы на втором этаже затряслись от удовольствия проезжающего мимо ландо, из него выскочил инспектор и вошел в здание, через минуту его голова залысела из-под шляпы в окне второго этажа, с подоконника которого и летели лепестки цветов. 
 
От утренних звезд в сером кабинете казалось прохладно, он, не снимая плаща, уселся в кресле. Со слов губернатора в городе случалась какая-то нелепица, вот и жалобы стали поступать следующие: Некая дамочка жаловалась на упавшую шляпку, кучер был удивлен привязанной к колесу музыкальной трубе, старик музейщик, бывший под ночь, со слов попугая сетовал на подрисованные Мадонне черные усики. 
               
-К гадалке не ходи – мистика!- завещал из клетки желтый попугай.
-А почему бы и не пойти?- задумался инспектор, закручивая в пепельницу папиросу.
Принявшись без шляпы выйти на улицу, тут же напекло ему лысину, увидев на переулке перемотанного в скотч бомжа, «подобного куколке бабочки» записал он в блокнот. С фонтана дул свежий ветерок и люди дивились золотистому шлему на голове писающего мальчика.   
Над входом висела красная вывеска и была мелкая лестница. Потом были звонкие шторы и комната в таинственных безделушках. Гадалка советовала пересмотреть сводки  пропавших без вести и вложила в руку на память две оторванных пуговицы.

Была весна и попугай требовал гранатовых семечек. По лаковой  лысине плыли облака и стригли ее ласточки, по плащу гуляли желтые и голубые пятна, а каблуки проваливались в теплый асфальт. Тени под глазами инспектора понизились на пол Цельсия – на дороге лежал злой господин,  преграждал путь в овощную лавку, так как его жена подавилась зеленым яблоком и уже вторую неделю не встает с пастели. Врачи ей надоели, и пускается она  в слезы, когда несут к ней подносы. - Видимо она что-то знает!- догадался инспектор, господин только развел руками. Выйдя из овощной лавки, он обнаружил на месте господина только черный костюм, а сам он исчез.

Кстати, волосы у нашего инспектора начали опадать год назад. Попугай пугал его: «Это к смерти! Это к смерти!». А он в ответ обрился опасной бритвой и устелил пучками черных волос ему клетку. Лысина ему очень пошла к строгому галстуку и к золотым запонкам, подаренным сестрой на рождество.

Изящный дворец  стиля рококо с утра привлекал к себе внимание людей, а после губернаторского полдника стояла у него целая толпа.  Сам губернатор был на балконе в японском халате и гласил: « От сего дня провозглашаю быть найденным невидимому, а найденному дать имя и вознаградить узревшего!». «А этих на пельмени!», - указал пальцем на разлетающихся голубей и подавился словом. Инспектор клялся в сторонке - застрелиться или распутать это таинственное дело.

За воротами дворца он смахнул с плеч лепестки цветущей сакуры в саду. Найдя две пуговицы в кармане плаща, он поспешил к антиквару, затем посетил музей изящных искусств, захотелось пойти в синематограф, но было поздно, и он фонариком освещал себе путь в контору.

Очертив кабинет столбиком света, он сел за стол и увлекся расследованием. По окну кабинета ходили круги света, мелькал в нем красный огонек, и доносились крики попугая. Засиделся до полнолуния, когда казалось, что свет стал проливаться и на дело – он выключил фонарик и уснул.

И снился ему береговой маяк в сумерках. Как заходил он в черную дверь. Нащупывал в темноте ступени руками. Разжигал факел и шел по винтовой лестнице. Показывались окна в бесконечном повороте. У последней ступени факел потух. Он видел, как треснула лампа маяка, и ударил свет. Он ослеп и закачался. Зазвенело стекло. Подкралась к ступням змейка масла. Упавши, он сполз и чуть поднявшись, рухнул вниз. Закружил мрак его за ноги. С отупляющей болью забилась голова виском о ступени. Но боль отступала, и каждая следующая ступень была как маленький эшафот. «…тук!-тук!-тук!» клевал попугай в висок, часы наперебой попугаю били три, били и колокола за  распахнутыми окнами. Была буря.

-Все, кина не будет… электричество отключили!- зловеще повторял попугай, порхая по ветру.

-Будет!- борясь с ветром, крикнул инспектор и захлопнул окна.

В синематографе показывали «Дракулу». Инспектор заметив, как поднялась шляпа над головой одного зрителя,  достал револьвер и выстрелил в потолок. Попросив не покидать своих мест, побежал включить свет в кинозале. При свете инспектор обнаружил всех зрителей голыми. Все на своих местах, но абсолютно голые и смеются. Казалось, весь город смеялся над инспектором, когда везли его на белой карете в  сумасшедший дом. Там он получил палату с видом на все времена года.

Шла болдинская осень, и он наблюдал в багете старой рамы окна такую картину:

«Дуэль, два поэта стреляются насмерть. Два выстрела. Оба замертво падают. Над лесом поднимаются вороны, дым опадает к траве. А их пистолеты, оставшись стоять в воздухе, черными стволами  склоняются к земле.»